Тензин Гьяцо - Мудрость прощения. Доверительные беседы
Наблюдая за медитацией Далай Ламы, я сумел просидеть в жалком подобии позы лотоса целых пять минут, пока боль в напряженных суставах не стала невыносимой. Тогда я встал на колени и начал возиться с видеокамерой: сделал панораму одной стены, захватив разноцветные древние тибетские свитки и изящные статуэтки, а потом снова навел объектив на Далай Ламу. У меня никак не получалось усидеть на месте, сохраняя такое же спокойствие, как и он. Полнейшая безмятежность, царившая вокруг, на меня почему-то не действовала. Несмотря на мощные волны медитативного блаженства, действительно исходившие от Далай Ламы, я мог думать только о ноющей боли в сухожилиях, соединяющих таз и правое бедро.
И вдруг краем глаза я кое-что заметил. На противоположной стороне комнаты, наполовину скрытая бронзовыми статуэтками и вазой со свежесрезанными цветами, стояла маленькая фотография в темно-зеленой рамке. Пожалуй, то была единственная фотография в комнате среди множества произведений искусства и древних священных книг.
Но дело не только в этом — то была принадлежавшая мне фотография. Или, точнее, она была моей, пока я не отдал ее Далай Ламе несколько месяцев назад. Я сделал этот снимок в Тибете в 1985 году.
На нем — два монаха в красных одеждах перегнулись через парапет на крыше монастыря, разглядывая что-то, происходящее внизу. Снимок сделан с такого ракурса, что монахи видны только со спины. Они так сильно перегнулись через парапет, что, кажется, еще чуть-чуть — и сорвутся вниз. Вдалеке — гряда низких холмов.
Прекрасный снимок: роскошный, насыщенный красный их одежд получился настолько реальным, что кажется, протяни руку — коснешься и почувствуешь запах шерстяной ткани. А еще светло-коричневый пятнистый лунный ландшафт Тибетского плато; округлые холмы, слегка припорошенные тонким слоем только что выпавшего голубоватого снега, который делает все укромные уголки и даже трещинки отчетливо рельефными. Справа — несколько высоких темно-зеленых деревьев — знаменитые священные можжевеловые деревья монастыря Ретинг.
Из тысяч снимков, которые я сделал в середине восьмидесятых, когда разыскивал и описывал священные места Тибета, этот — мой любимый. Не могу точно сказать почему. Существует множество других, которые произвели бы большее впечатление на случайного зрителя. Есть даже несколько таких, которые могли бы претендовать на приз «National Geographic» в номинации «Тибет». Но почти два десятилетия именно эту фотографию двух монахов я держал в изголовье своей кровати. Возможно, из-за подчеркнутой небрежности, с какой эти двое облокотились на парапет. Насколько же искренняя и беззаботная непосредственность тибетцев отлична от моего отношения к людям и вещам!
Когда я отдавал вставленную в рамку фотографию Далай Ламе, я заметил, что она не произвела на него особого впечатления. Едва скользнув по ней взглядом, Далай Лама передал ее Тэндзину Таклхе. Он получает много подарков и почти всегда передает их секретарю для хранения. Нет, он ценит подобные жесты, просто слишком мало привязан к вещам, не важно, красивым или нет.
Но потом Далай Лама поинтересовался:
— Что это за место?
— Это монастырь Ретинг, Ваше Святейшество, — ответил я.
— Ретинг? — удивился он. — Я был там в 1956 году.
Он выхватил фотографию у пораженного Тэндзина и всмотрелся в нее.
— Ретинг. Я прекрасно его помню. Я почувствовал тогда особое родство с ним.
— Из множества отснятых в Тибете снимков я всегда держал при себе именно этот, — сказал я.
— Ну, значит, мы оба испытываем к Ретингу особые чувства, — сказал Далай Лама. — Попав туда, я ощутил глубокое волнение. Не знаю почему, но я почувствовал какую-то особую связь с этим местом. С тех пор я часто мечтаю построить в Ретинге келью и провести там остаток своей жизни.
Я полагал, что фотография будет храниться в какой-нибудь огромной кладовой для сокровищ, заваленной всевозможными подарками и сувенирами, полученными Далай Ламой за эти годы. А потому несказанно изумился, увидев свою фотографию здесь.
От Тэндзина не укрылось, что я уставился на снимок. Он широко улыбнулся мне. Руки его продолжали лежать на коленях, но я заметил, как он поднял большой палец.
Да, я был тронут и более чем горд: ведь моя фотография стоит в комнате для медитаций, так близко к Далай Ламе. Хотелось верить, что он поставил ее здесь потому, что испытывает некую слабость ко мне. Но я понимал, что, скорее всего, дело не в этом, а в том, что в его сердце особое место занимает монастырь Ретинг.
Снаружи посветлело; защебетали птицы. Я увидел, что внизу, в долине Кангра, туман уже поредел.
— Достаточно? — спросил меня Далай Лама. Его утренняя медитация, очевидно, уже завершилась.
— Да, спасибо, Ваше Святейшество, — ответил я.
Что еще я мог сказать? Что хотел бы провести с ним целый день? Он вышел на середину комнаты. Тэндзин и я тоже поднялись.
Далай Лама подошел к украшенной фреской стене и принялся что-то искать среди выстроившихся на полочке маленьких бронзовых статуэток и светильников. Потом посмотрел через плечо и сказал мне:
— Подойдите сюда.
Он вручил мне миниатюрную, приблизительно в три дюйма высотой, копию индийского монастыря, вырезанную из серого камня. Прекрасная резьба: по центру двухэтажного здания высилась пятиэтажная башня; четыре меньшие располагались по четырем углам. Мастер тщательно вырезал на каждом этаже крошечные окошки, дверцы и другие детали. Это миниатюрное произведение искусства оказалось на удивление тяжелым.
— Храм в Бодхгайе. Для вас, — сказал Далай Лама.
Бодхгайя — место, где Будда достиг просветления, — главный объект паломничества буддистов.
Потом Далай Лама вручил мне еще один подарок — оправленный в бронзу полудрагоценный камень, похожий на большой кусок мрамора. Сам камень — коричневый, нескольких оттенков, по центру — белая полоса. Я понятия не имел, что это за камень, а Далай Лама не уточнил.
Подарки оказались для меня сюрпризом. Кроме обязательной кхаты — традиционного белого шарфа-подношения, — я никогда ничего не получал от Далай Ламы. К тому же эти два предмета находились в его комнате для медитаций, и я предположил, что они имели для него особое значение.
Далай Лама мягко взял меня за руку и провел к двери. Там он резко повернулся к витрине с бронзовыми статуэтками и другими изумительными вещицами. Начал перебирать их, что-то отыскивая.
— Ага!
На лице его появилось довольное выражение. Он держал маленькую статуэтку цвета красного дерева — старик с бородой по пояс. С широким лицом, явно восточными чертами, с большим прямым носом и густыми бровями. В правой руке — посох. Китайский мудрец, вырезанный из камня.
— Это для вас, — протянул мне статуэтку Далай Лама. — До скорой встречи.
Вернувшись в гостиницу, я начал доставать вещи из рюкзачка, напевая свой любимый мотивчик. Дверь в комнату осталась открытой, и я видел тибетскую женщину, которая развешивала для просушки одежду на крыше расположенного ниже гостиницы дома. Она тоже напевала, но находилась слишком далеко от меня, чтобы разобрать, что именно. Я достал видеокамеру, чтобы просмотреть утреннюю запись, включил ее и перемотал на начало. Первые кадры на маленьком экране показали Далай Ламу, сидящего возле стола в комнате для медитаций. Освещение было пристойным, звук тоже. Неожиданно на экране замелькали горизонтальные полосы. Вместо ожидаемой стенной росписи экран показывал только какие-то полупрозрачные полосы разных оттенков серого. Далай Лама с экрана исчез.
Я ткнул кнопку быстрой перемотки. Полосы начали покачиваться и плясать. Я остановил ленту и снова нажал кнопку «воспроизведение». Полосы. Только полосы. Я снова перемотал пленку на начало и просмотрел первые кадры. Цвета, пожалуй, несколько мрачноваты из-за недостатка освещения, но изображение Далай Ламы, собирающегося сесть в позу лотоса, было четким. Но весь отснятый материал с медитацией оказался стертым. Я вновь и вновь перематывал пленку, просматривал ее, пока не села батарейка.
Глава 3
Человек из Дерри
На интервью с Далай Ламой в Дхарамсальский аудиенс-холл я пришел чуть раньше назначенного времени. В освещении этой удивительно соразмерной комнаты, чрезмерно, но, пожалуй, не раздражающе загроможденной креслами и кушетками в индийском стиле, гармонично сочетались естественные и искусственные источники. В этот час через большие окна в комнату вливался яркий дневной свет, смягченный буйной зеленью растущих возле дома пурпурных бугенвиллий. Восемь красочных тибетских свитков, каждый с изображением одной из ипостасей богини Тары, свешивались с потолка.
Но мой взгляд притянуло нечто, в этой комнате совершенно чужеродное. На подоконнике, как некий анахронизм, обнаружилась хрустальная копия Капитолийского холма в Вашингтоне. Немногим более полутора футов высотой, она казалась огромной. Я подошел, чтобы взглянуть поближе. На основании была вырезана надпись. Оказалось, это награда Первого Конгресса по правам человека имени Рауля Валленберга, преподнесенная Далай Ламе американским конгрессменом Томом Лантосом.
