Путь Дзэн - Уотс Алан
А Моритаке спрашивает:
Упавший цветок Вернулся на ветку? Это бабочка.Говоря о Дзэн и поэзии, нельзя не упомянуть дзэнского монаха школы Сото, отшельника Рёкана (1748–1831). Часто думают, что святой — это человек, чьё чистосердечие вызывает неприязнь окружающих. Рёкан в этом отношении исключение — это святой, которого все любили, может быть, потому, что он был как ребёнок, — скорее естественный, чем добрый. Может показаться, что любовь японцев к природе весьма сентиментальна, ибо направлена на такие явления природы, которые «приятны» и «красивы» — бабочки, цветы фруктовых деревьев, осеннюю луну, хризантемы и старые сосны.[85] Но Рёкан — поэт и вшей и блох, и сам-то он до костей промок под холодным дождём.
На горе У-дай облака — дымящийся рис. Перед древним храмом Будды собаки орошают небесный свод.А сколько существует хайку, подобных такому, например, стихотворению Иссы:
Рот, щёлкнувший блоху, Произнёс: Наму Амида Бутсу! В дождливые дни Монах Рёкан Грустит о себе.Его взгляд на «природу» глубоко целостен:
Скрежет ножа По сковороде сливается, С голосами древесных лягушек.В каком-то смысле Рёкан — это японский Святой Франциск, хотя его религиозность выражена менее очевидно. Это бродяга-дурачок, который самозабвенно отдаётся детским играм, живёт в лесу в одинокой хижине с протекающей крышей, где стены увешаны стихами, начертанными его восхитительно неразборчивым паутинным почерком, столь ценимым знатоками японской каллиграфии. О вшах на груди своей он размышляет как о насекомых в траве, и выражает всевозможные естественные человеческие чувства — печаль, одиночество, недоумение или жалость — ничуть не стыдясь и нисколько не гордясь ими. Даже ограбленный он остаётся богатым, ибо
Вор Не прихватил её с собой — Луну в окошке.А когда у него нет денег,—
Ветер наносит Палые листья. Хватит Развести костёр.Когда жизнь пуста по отношению к прошлому и бесцельна по отношению к будущему, вакуум заполняется настоящим — тем настоящим, которое, как правило, в обычной жизни сводится до волосяной линии, до доли секунды, когда ничего и не успевает произойти. Ощущение бесконечно разросшегося настоящего нигде не бывает столь сильным, как в тя-но-ю, чайной церемонии. Строго говоря, это слово обозначает нечто вроде ‘чай с горячей водой’. Но одной этой церемонией Дзэн так сильно повлиял на японский уклад, что тядзин, ‘чайный человек’, стал законодателем вкуса во многих искусствах, так или иначе связанных с тя-но-ю: таких, как архитектура, керамика, работа по металлу и лаку и искусство букета (икэбана).
С тех пор, как чайная церемония вошла в общепринятый комплекс образования молодых девиц, тя-но-ю обросло массой сентиментальной чепухи и ассоциируется теперь с парчовыми куколками, сидящими в залитых лунным светом комнатах и судорожно пытающимися имитировать изысканные чувства наслаждения фарфором или веткой вишни. Но в своей аскетической простоте, например, в школе Сошу Сэн, чайная церемония является подлинным выражением Дзэн, и необходимыми атрибутами для неё являются только чашка, чай и горячая вода. Если и этого нет, тя-до (‘путь чая’) может практиковаться везде и с чем угодно, ибо, по существу, это то же самое, что и Дзэн.
Если христианство — это вино, а ислам — кофе, то буддизм — это, конечно, чай. Его успокаивающее, очищающее воздействие — это вкус чуть ли не самого просветления, а его лёгкий привкус горечи соответствует и приятной шероховатости «естественного фактора», и «срединному пути» между сладким и кислым. Задолго до возникновения тя-но-ю дзэнские монахи использовали чай в качестве стимулятора медитации. Чаепитие проходило неспешно, в состоянии спокойной бдительности, что естественно порождало ритуальный характер самого действия тя-но-ю. Чай освежал, а зимой согревал тех бродячих монахов-отшельников, которые любили строить травяные или бамбуковые хижины в горных чащах или у берега запружённого камнями ручья в ущелье. Лишённая всяких украшений пустота и простота хижины даосского монаха или отшельника Дзэн породили стиль не только «чайного домика», но и всей архитектуры жилища Японии.[86]
Монашескую «чайную церемонию» ввёл в Японии Эйсай, и хотя она по форме и отличалась от современной тя-но-ю, чайная церемония произошла отсюда, когда, по-видимому, в пятнадцатом веке была подхвачена светским населением. После этого тя-но-ю в собственном смысле слова усовершенствовал Сен-но Рикью (1518–1591), от которого и пошли три главных школы чаепития, процветающие до нашего времени. Чай в этой церемонии — это не обычный листовой (байховый) чай, который заваривают в горячей воде; это зелёный чай в виде мелкого порошка; его размешивают в горячей воде с помощью бамбуковой метёлочки, пока он не станет тем, что китайский автор называет «пеной жидкого нефрита». Лучше, чтобы в тя-но-ю участвовал узкий круг людей, желательно всего двое, и в прежние времена он был особенно популярен у самураев — а в наши дни — у уставших бизнесменов — как откровенный отдых от суматохи, царящей в мире.[87]
Лучше всего, если хижина тя-но-ю, хоть и маленькая, расположена отдельно от основного жилища и окружена своим садиком. Пол в ней покрыт двумя татами или соломенными циновками, расположенными вокруг ямы для костра, крыша обычно из рисовой соломы, а стены, как во всех японских домах — это бумажные ширмы — седзи, укреплённые на деревянных стойках с естественной отделкой. Часть помещения занимает ниша под названием токонома, в которой висит один единственный свиток с живописью или каллиграфией, а рядом — камень, цветущая ветвь или ещё какой-нибудь предмет искусства.
Атмосфера, хотя и не лишена торжественности, полна удивительного покоя. Гости могут беседовать друг с другом или сидеть молча — как им угодно. Хозяин неторопливо разводит костёр из древесного угля и ковшиком на бамбуковой палочке наливает воду в квадратный железный котелок тёмно-коричневого цвета. Так же торжественно и ничуть не спеша достаёт он угощение и прочую утварь — блюдо с несколькими пирожными, чайную чашку и чайницу, метёлочку и полоскательницу. Пока идут приготовления, течёт незначительный разговор, и вскоре вода в котелке начинает тихонько закипать. Гости замолкают и слушают пение чайника. Потом хозяин сервирует гостям чай — по очереди, в одной и той же чашке: бамбуковой палочкой, изогнутой в виде ложки, он кладёт в чашку чай из чайницы, заливает его кипятком с помощью черпака на длинной ручке, взбивает его до пенообразного состояния метёлочкой и ставит чашку с самой красивой её стороной перед очередным гостем.
