Лия Флеминг - Девушка под сенью оливы
– Это дом госпожи Андронаки? – проговорила она медленно на греческом языке. – Кирия Йоланда? – она сделала шаг вперед и сняла шляпу и очки. – Yassou, Йоланда!
– Yassou, – ответила она вежливо. В интонациях голоса, в том, как было произнесено ее имя, совсем не на греческий манер, было что-то смутно знакомое. Так ее никто не называл уже много лет. Сердце забилось учащеннее. Она внимательно глянула на темноглазую женщину. Не может быть! Или все же может?
– Пенелопа, это ты?
Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Да, они совсем не те, что были. Но улыбка, голос, глаза, все это осталось прежним.
– Вернулась! А я думала, ты погибла!
– И я была уверена, что тебя нет в живых…
Подруги бросились навстречу друг другу и обнялись со слезами на глазах. Они плакали, смеялись и пытались говорить одновременно, что получалось не очень. Такое неожиданное обретение, такая встреча! Такое воссоединение после стольких лет разлуки!
* * *Не представляю, сколько мы просидели, взявшись за руки, и все говорили, говорили и никак не могли наговориться. Ведь столько нужно было рассказать. А столько еще осталось недосказанным. Нас провели в беседку, заплетенную виноградной лозой с наливающимися гроздьями, принесли кувшин холодного лимонада и целую тарелку миндального печенья. Алекс с готовностью принялся уминать угощение.
Я познакомила подругу со своими родственниками, а та представила мне своих дочь и внучку.
– Сарика и Димитра. У меня есть еще одна дочь. Она врач и замужем тоже за врачом. Они живут в Чикаго. Ее зовут Пенелопа.
Надо же, Йоланда назвала свою дочь в честь меня. Я почувствовала себя польщенной, и одновременно мне стало неловко при мысли о том, что самой мне предъявить нечего.
– У тебя есть их фотографии? – перевела я разговор на детей Йоланды.
– Конечно, я покажу их тебе потом. И своих внуков, Тони и Андреаса. Муж погиб в 1948 году, когда начались известные события… Ты же знаешь. С тех пор я одна. Все эти годы меня спасала земля. Да и дети выросли хорошие. А ты? У тебя есть семья?
Лоис мгновенно пришла мне на помощь.
– Тетя до семидесяти лет работала в Африке. Лечила там людей. Да, тетя? – Лоис говорила по-гречески не очень, но в общем-то ее все поняли.
– Ах, нам столько еще предстоит рассказать друг другу! – мечтательно вздохнула Йоланда. – Но это потом. После ужина!
Лоис отрицательно покачала головой.
– Боюсь, что без нас. Нам с Алексом нужно возвращаться в город. Но я могу забрать тетю Пен позднее.
– Тогда завтра прошу всех к нам на обед! – Приглашение прозвучало как приказ. – А насчет Пенелопы не волнуйтесь! Мой сын отвезет ее вечером на вашу виллу.
Я сидела, разомлев в тени, и предавалась воспоминаниям. Я вдруг во всех подробностях вспомнила свадьбу Йоланды. Такое чувство, словно это была вчера. Столы, накрытые яркими разноцветными скатертями, гости в национальных костюмах, музыканты, самозабвенно наигрывающие веселые мелодии, красавица-невеста. Я вспомнила, как не хотела вначале ехать на эту свадьбу, ничего не зная о новобрачных, и каким приятным сюрпризом стала для меня встреча с невестой. И вот спустя столько лет я снова сижу на той же самой ферме, и будто ничего вокруг не изменилось.
Сарика пригласила моих в дом и повела показывать им новую виллу. Мы остались с Йоландой одни.
– Мне столько всего надо рассказать тебе! – снова вздохнула Йоланда.
– Это ты возложила цветы на могилу Брюса? – Я больше не могла ждать ни минуты. Любопытство распирало меня.
Она улыбнулась.
– Так ты видела! Сарика каждый год в годовщину его смерти отвозит на могилу цветы. Ну, а в этом году мы специально возложили еще один букет, приурочив его к мемориальным торжествам. Так ты догадалась, что это…
Я кивнула в знак согласия.
– Я сразу поняла, что это цветы от человека, который лично знал Брюса. Но поначалу я не могла поверить, что этот человек – ты. Ведь я была уверена, что немцы схватили тебя и потом… Я должна о многом рассказать тебе.
– Погоди! – Йоланда схватила меня за руку. – Не будем пока о грустном, ладно? Мне говорили, что тебя депортировали тоже. А потом я долго ждала от тебя весточки, но не дождалась и решила, что ты всех нас забыла.
– Никогда! После войны я сильно болела. У меня был нервный срыв, и я долго приходила в себя. Мне хотелось забыть обо всем! Но если бы я знала, что ты выжила…
– А я долго не знала о том, как погибли мои родители. А потом всплыла эта страшная правда о затонувшем корабле…
– Я тоже была там! – выкрикнула я на одном дыхании. – Но мне повезло спастись. Ужасно! Остаться в живых, когда все твои друзья погибли!
– Пойдем, я покажу тебе мой сад! – мгновенно взяла ситуацию под контроль Йоланда, решительно переключившись на день сегодняшний. – Знаешь, когда мне грустно, я всегда иду в сад. Сажусь там и подолгу любуюсь на горы. Они согревают мою душу и исцеляют ее получше любого лекарства. Наши горы, они вечны! И всегда прекрасны. Кстати, я должна угостить тебя своим тимьяновым медом. Его считают лучшим во всем Апокоронасе.
Англичане в таких случаях говорят, что все женщины с возрастом приходят либо к Богу, либо к цветам. Впрочем, есть и те, кто любит и Бога, и свой сад. Но я не рискнула озвучить свои философские мысли на греческом, ибо за минувшие годы изрядно подрастеряла словарный запас.
Мы с удовольствием прогулялись по саду, порадовались большим и малым победам на цветочных клумбах, с сожалением отметили некоторые утраты, обсудили виды на урожай оливок. Я лишний раз восхитилась благодатным климатом Крита. Ведь Йоланда в открытом грунте выращивает все то, что мы у себя в Англии растим исключительно в теплицах. Обе мы понимали, что все наши садоводческие разговоры – это лишь слабая попытка уйти от главного, от тех страшных воспоминаний, которые бередят наши души до сих пор. По всей видимости, каждая из нас прикидывала, какой частью этих воспоминаний стоит поделиться, а какие из них так и оставить в колодце собственного забвения. Но пока никто из нас не хотел нарушать очарование момента: мы снова вместе, после стольких лет разлуки. И все же мы обе жаждали продолжения. Что случилось с каждой из нас за те годы, что мы прожили врозь?
Йоланда рассказала мне о своей поездке в Штаты к дочери, о том, что она один раз наведалась в Салоники, город, в котором родилась. А вообще-то она безвылазно живет на ферме. Точно так же, как и я в своем Стокенкорте. Забавным оказалось и еще одно совпадение. После войны в нашей жизни больше не было мужчин, не считая родни, конечно. Я подробно рассказала Йоланде о судьбах своей сестры и брата, о том, как единственная дочь Эффи умерла от лейкемии совсем молодой, о том, как ее дочь Лоис, моя внучатая племянница, стала на сегодняшний день самым близким и дорогим для меня человеком. Потом я поведала подруге о том, в каком ужасном состоянии я вернулась домой после войны, о том, как долго приходила в себя, а когда пришла, то немедленно уехала работать за границу.
Позднее, после вкуснейшего ленча, накрытого исключительно дарами собственного огорода и сада, мы уселись вдвоем в теньке и погрузились в молчание, просто наслаждаясь тем, что сидим и нам хорошо вместе.
– А знаешь, я навещала твоих родителей в Ханье, – вдруг брякнула я, решив, что легче всего о самом трудном говорить прямо, без экивоков.
Некоторое время Йоланда отрешенно смотрела куда-то вдаль.
– Они спрашивали обо мне? – задала она свой главный вопрос. Голос звучал как-то подозрительно ровно.
– Да, они очень скучали по тебе. Конечно, им трудно было смириться с твоим выбором, но они обрадовались, когда узнали, что с тобой все хорошо и что ты счастлива в браке.
А что еще могла я сказать? Только святую ложь. Точнее, только правду, которую я лишь слегка приукрасила.
– А я ведь тоже приехала в Ханью, но было уже слишком поздно. В еврейском квартале я застала лишь мародеров, грабивших наши дома. Тогда у меня случился выкидыш. Я ведь была на пятом месяце. Мальчик родился мертворожденным. Наши бывшие соседи ночью отвезли меня в клинику Красного Креста. Там меня долго прятали, выхаживали как могли. А немцы шарили в поисках евреев по всему Криту. Брали даже тех, кто перешел в христианство. Они и сюда приезжали. Перевернули всю ферму вверх дном, угнали скот, сожгли весь урожай. – Йоланда немного помолчала. – Страшное было время. Но ты мне лучше расскажи, как ты оказалась на пароходе вместе с евреями?
– Я там устроила скандал одному немцу, он меня и запихнул в машину вместе с евреями. А потом они выяснили, что мои документы подложные, и тоже отправили меня в концлагерь. Но в тот момент, когда мы уже плыли в Афины, какой-то пьяный солдат упал в темноте, ударился о металлическую рею и сильно поранил руку. Меня вывели из трюма, куда загнали всех узников, и отвели на палубу к раненому. И как раз в этот момент прогремел взрыв. Все, кто был наверху, очутились в воде. А позднее нас, несколько десятков человек, подобрало сопровождающее судно. Знаешь, а я ведь думала, что ты тоже там, в трюме.
