Джонатан Литэм - Сады диссидентов
На самом деле Мирьям купила в Леоне – удивившись не меньше, чем если б откопала в лавке старьевщика какую-нибудь священную реликвию – радужную пачку “Вэнтедж” еще до того, как началась эта поездка сквозь тьму в горы, еще до того, как они с Томми связались с этим не то ботаником, не то цээрушником. Гвардейцы отобрали у нее эту пачку на первом же блокпосту, а потом она выпросила себе одну сигарету, когда, вернувшись к джипу после допроса, увидела, как трое молодых солдат склонились над трофеем. Один раздербанивал целлофан, другие спешили вытащить по сигарете и прикурить от одной спички. Попадется ли Мирьям где-нибудь в этих горах молочный коктейль с содовой из “Дейвз” или свинина “му-шу” из “Джейд-палас”? Едва ли. Так что придется ограничиться “Вэнтеджем”. Значит, ей нужно до последнего доказывать, что она не робкого десятка, что она способна после допроса развернуться и стрельнуть канцерогенную соску у военных, которые, если отвлечься от их солдатской формы и патронташей, с виду совсем юнцы – вроде тех студентов-пуэрториканцев в столовой колледжа № 560, к которым Мирьям подошла однажды, чтобы продемонстрировать Лорне Химмельфарб, что она нисколечко их не боится и что вообще все люди братья. Точно с таких же позиций она всегда смотрела на нью-йоркских полицейских, на пожарников, да и на бейсболистов, и на малышей-Метс, и на всяких Джонов Стернов и Ли Маццилли.
Она же всю жизнь только и делала, что приближалась к разным группам мужчин в форме и приводила их в замешательство, будь то фаланга на ступенях Капитолия или надзиратели в тюрьме округа Колумбия. Вот и сейчас – что гвардейцы, что сандинисты – все они казались ей просто мальчишками. Бывали ли исключения? Исключения как раз и составляли проблему. Например, ботаник, да, но еще хуже дело было с теми двумя, в чьи руки они попали благодаря идиотизму, а может быть, и подлости ботаника. Этими двумя были Эль Деструидо и Фред Калифорниец. Партизанский главарь Эль Деструидо был настоящим воякой-страшилищем: весь его облик говорил о том, что это существо порабощенное, но, тем не менее, набирающее силу, когда находится в сфере притяжения некой планеты, которая раз в десять больше Земли, Сатурна или даже Юпитера. Перепачканная грязью форма обвисла, сбилась в складки у патронташа, а из-под закатанных рукавов и штанин выглядывали бицепсы и икры, упругие и безволосые – совсем как тело отдыхающего питона. Холщовую шляпу Эль Деструидо надвинул на самые брови, глаза с мешковатыми веками прятались в тени, а усы, ниспадавшие на смехотворно слабый подбородок, тоже, казалось, находились в рабстве у силы тяготения; весь этот маскарад выглядел не убедительнее тех карнавальных костюмов, в которые Мирьям и Томми наряжались по случаю Хэллоуина.
– А как переводится его прозвище – “Разрушитель”? – спросил Томми. – Разрушитель чего?
– Нет, оно значит “Разрушенный”, – пояснил ботаник.
– Скажи ему, что я напишу про него песню.
Ботаник обменялся с партизаном несколькими словами по-испански, а потом сказал:
– Он говорит, что после его смерти о нем напишут много песен.
– Ну, а мою-то я раньше закончу, – похвастался Томми.
На этом переговоры как-то зашли в тупик. По мере того, как партизаны приходили к костру и уходили, а дневной свет убегал в гущу листвы и на прогалине наступал вечер, ботаника в роли переводчика постепенно сменил американец, которого Эль Деструидо с ухмылкой представил: Фред эль Калифорньяно. Казалось, он уже поджидал их в лагере Эль Деструидо, будто рассчитывал, что их притянет сюда магнитом – американцев к американцу. Наряд Фреда в любом другом месте выглядел бы заурядным клише, а в этих джунглях казался удручающе неуместным: серьезные байкерские кожаные штаны, видавшие виды авиаторские очки, висевшие на ленте вокруг шеи, и не менее серьезное байкерское пузо, обтянутое футболкой с портретом Джоплин. Подбородок покрывала не то десятидневная щетина, не то остатки бороды, которую грубо обкорнали ножом. Поначалу он отмалчивался и вел себя тихо, а потом вдруг вышел на передний план, и это почему-то напомнило Мирьям абстрактных экспрессионистов из бара “Сидар”, которые мирно сидели над стаканами виски, а потом вдруг без предупреждения затевали шумную ссору или пытались закадрить какую-нибудь девушку из Беннингтона. А еще Фред походил на кого-то из Розиных бессловесных заговорщиков, которые на собраниях компартии молча копили возражения, как комнатные цветы зла. Теперь ботаника нигде было не видать. Эль Деструидо тоже на время куда-то пропал. Солдаты с мальчишескими лицами щедро делились с гостями бобовой кашей, завернутой в банановые листья, и напитком в жестяных кружках, который здесь называли кофе. В сумерках любые различия легко стирались.
Когда Эль Деструидо вернулся, Томми спросил у него через Фреда Калифорнийца:
– Так ты все-таки революционер, да?
Эль Деструидо довольно кивнул – этот вопрос он понял без перевода.
– Но не сандинист?
Эль Деструидо пожал плечами, и Фред Калифорниец пояснил этот жест:
– Он говорит, что, несмотря на все домыслы американцев, не все революционеры непременно сандинисты.
– А он знает, что произошло в Леоне? Что разные фракции перестали спорить и наконец-то объединились?
Эль Деструидо поглядел на Фреда, и тот что-то сказал ему по-испански, а потом объяснил:
– Не все фракции.
– Но он борется за победу этой революции, да?
На этот раз Фред и Эль Деструидо переговаривались между собой дольше, чем раньше, и даже смеялись.
– Ну, что?
– Он говорит, что борется, да, но все-таки не за эту революцию. Говорит, что, пожалуй, подождет следующей.
– Следующей?
– Ну да. За одним переворотом всегда следует другой. Потому-то их и называют переворотами, верно?
Не успела Мирьям перебить следующий вопрос Томми, как Эль Деструидо сам напрямую обратился к ним: сказал что-то по-испански и показал на гитару Томми, лежавшую в футляре. И так было понятно, что он хочет сказать, но Фред Калифорниец пояснил:
– Он хочет, чтобы ты сыграл. До того, как ты напишешь про него песню, ему хочется послушать что-нибудь из других твоих песен.
– Спой по-английски, – воскликнула Мирьям. – Сыграй ему что-нибудь из “Бауэри”.
– Умница, – заметил Фред Калифорниец.
Пока Томми исполнял песню “Рэндольф Джексон-Младший”, Мирьям попыталась втереться в доверие к Фреду. Наверное, это был просчет, маленькое тщеславное заблуждение с ее стороны, – но, даже обрушиваясь на себя с самыми жестокими обвинениями, она все равно сомневалась, что именно этот шаг погубил их. Быть может, он предопределил лишь то, что их разлучат, и каждый встретит смерть поодиночке, как Юлиус и Этель[29]. А может быть, все не так: Фред Калифорниец мог положить на нее глаз еще раньше, до того, как она решила завладеть его вниманием в надежде, что он увидит в ней родственную душу – циника, заядлого любителя иронии, – и проникнется к ней симпатией. Наверняка ведь Фред – тоже любитель иронии, раз он сюда забрался? Да ведь, правда? Потому что, если она ошиблась, тогда это по-настоящему страшно.
Во всяком случае, Фред уловил идущие от нее флюиды. Он даже поднял брови, когда она села к нему поближе.
– Странно они вместе смотрятся, правда? – сказала она, кивком показав на Эль Деструидо и своего мужа.
– Ирландцу повезло – забраться в такую даль!
– Томми услышал, что эту революцию делают поэты, но мне кажется, он никогда не видел такую кучу поэтов с автоматами.
Фред почесал бороду грязным большим пальцем.
– Я слышал, он квакеров упоминал.
Мирьям удивилась: вроде бы в тот момент американца не было поблизости? Томми произнес полное название Комитета американских друзей на службе общества, который он любил поминать повсюду, подчеркивая священную роль квакеров как американских simpáticos[30], а заодно рассчитывая, что кто-нибудь спросит: “А что значит – друзья?” Один из тех солдат, что помоложе, уже проглотил наживку и задал вопрос, неуверенно подбирая английские слова.
– Да. Он пацифист. – Неожиданно для себя самой Мирьям назвала Томми местоимением вместо имени; такая уловка, от которой ее саму чуть не одолела тошнота, уже граничила с откровенным предательством. – Ну, конечно, мы не закрываем глаза на то, что творится в Леоне. Комитет друзей следит за всем в оба. Начинаются убийства из мести, и, в общем-то, дело пахнет новым Чили.
– Здесь вы такого не встретите.
– Чего?
– Пацифизма.
– А!
– Эль Деструидо больше другое интересует: то, что называют искуплением через насилие. Слушай, ты не обижайся, но я тоже хочу музыку послушать.
Они встретились взглядом, а потом Фред оглядел ее сверху донизу и снова отвел глаза. Ту иронию, которую Мирьям прочла в его взгляде, можно было расшифровать одним-единственным способом: эта сучка слишком много говорит. Мирьям невольно задалась вопросом: сколько ей еще осталось времени (несколько минут? несколько дней? Сколько, чтобы добраться до Леона или до Коста-Рики?) на то, чтобы раскручивать пленку памяти назад и отмечать бесчисленные ошибки.
