Петер Эстерхази - Производственный роман
Он изволил посетить похороны. Замусоленная ветровка немного выделялась в толпе. Народу было много. Грязные листья налипали друг на друга. Музыканты-духовики, в промежутках между произведениями, вытряхивали слюну из инструментов. Руководители предприятия, по чистой случайности, стояли отдельным полукругом. Господин Кохут приветливо поздоровался с мастером, как будто в парке. Он ответил на приветствие. Женщины прочитали «Отче наш», и он вместе с ними. «Сложная это вещь, mon ami». Когда процессия двинулась, полил дождь. Он наклонил голову, влага проникала к беззащитно-теплой шее даже несмотря на поднятый воротник. Мастер был занят исключительно тем, чтобы не наступить в лужу. И, понятное дело, постоянно в нее наступал. «Грязь неделями покрывала ботинки». Да и вокруг могилы была свежая глина.
— — — — —
: когда же благодаря добросовестной работе время затянулось — вещи несколько утратили актуальность, и все бури потихоньку улеглись, конкретно же случилось так, что у мастера произошла склока с Яношем Мелким (за имя не отвечаю), жителем А. и владельцем виллы, у которого за хорошие деньги он снял виллу через туристическую службу при «Ибус» е,[91] потому что хотел, чтобы Гиттушке — если можно так выразиться: Гиттушке — устроить небольшой отдых, потому что, между нами, хоть мы и утверждаем, что мастер — примерный муж, в разгар страды все брала на себя одна женщина, а из-за романа объем[92] произведенного мастером мытья посуды дошел прямо-таки до низшей точки, итак, дело дошло до склоки, потому что владелец виллы, который, впрочем, был человеком, явно привыкшим командовать, думал, что мастер с семьей уедут уже в воскресенье, он же специально снимал виллу так, чтобы не нужно было ехать с кучей неопытных шоферов в воскресенье вечером, а отправиться «припеваючи» в понедельник, итак, он предъявил квитанцию на комнату под номером 205189, технический знак: 211, благодаря которой ситуация на 100 % выяснилась, но она, к великому изумлению, не убедила владельца виллы, он лишь бегло взглянул на нее и крайне болезненным и утомительным для мастера образом уже со второго слова стал разговаривать как фельдфебель с подчиненными (мастер был, вероятно, подчиненным), и он поймал себя на том, что «с беспримерным ребячеством» бесится («этого нельзя было избежать, такие думают, что им принадлежит мир!»), и был близок к тому, чтобы сказать: «Ну, ива, берегись, братьям скажу!», но затем, когда владелец, проклиная все, пошел на попятный, заверив мастера, что в понедельник на рассвете вышвырнет его из кровати, он же успокоил его тем, что ладно, но тогда он с двухдневным запасом сухого пайка закроется в квартире и все тут, и поскольку хозяин на это лишь заржал, сказал: «И еще кое-что, шеф. Следите за так называемыми литературными изданиями. Потому что я вас где-нибудь так распишу, что век не забудете, это уж как пить дать», — это произвело нужное воздействие, поскольку, правда, понято ничего не было (популярность мастера еще не снесла всех преград), но продемонстрированное тупое выражение лица было именно тем, что требовалось гиганту мысли «в момент душевного кризиса», затем он, покорно отодвинув тетрадь со спиралью и отстранившись от возникшей и приближающейся к концу сцены, сказал: «Гитти, так дальше идти не может. Это линеарно невыносимо (?). С сегодняшнего дня только пишу и играю в футбол, пока не буду готов. Прекращаю все, что есть». Так он и изволил поступить. (Можете проверить. Конечно, к тому моменту, когда читатель прочтет об этом, он уже вновь будет жить полной жизнью — пусть и не такой, как «прежде».)
51 (сила, содержащаяся в предателе, — прошу прощения, прошу прощения) При виде опасного, а главное, чрезмерно ухудшающегося положения — роспуска юниорской команды по причине нехватки экипировки, снятия дубля с чемпионата запасных команд, падения посещаемости разболтанных тренировок, происходящих в «пронизанной солнцем» тени истерзанных раздевалок, бессмысленных препирательств господ Эжена и Арманда, — в душе мастера назревали осознанные, позитивные обязательства. И он, который — уж позвольте мне — приятно провел лето под знаком предательства, во всяком случае измены, и как известно: от него ничего не зависело! — теперь, скрипя зубами!.. Словно обручем, охватывал он бурные события и бурное отсутствие событий; команду, стадион. Не стоит воображать зрелищное, яркое чудо, которое спускается с небес под «звуки «Интернационала», вообразите незаметное усердие будней; работу, которой и врагу не пожелаешь. Мастер полагал, что от этого усердия проку никому нет, только самому мастеру, в чем черпал силы — «неизменна сила народная». Так вот, несколько упрощая, то есть подходя со сложной, практической точки зрения, команде могла помочь лишь одна вещь: кирпич. (Кирпичи! Ну конечно.) Ведь наступят холода, а они наступят, и тазом не обойдешься… От права проводить на своем поле первые пять встреч в рамках чемпионата они отказались. Точнее, одна команда, «Махарт», не пошла на это. Или «Теши». Так что пришлось переодеваться в ближайшей школе; и перелезать через забор! Вы представляете! Целая команда! Через заборы! Как банда садовых хулиганов! И еще стук обуви по асфальту! О последнем мастер сказал так: «Widerlich». Каждый раз, когда вспоминается этот эпизод, точнее, стук, с его уст срывается это слово. Означает оно: противно, мерзко, отвратительно (нем.). В отместку господин Эжен устроил так, чтобы к махартовцам не поступала горячая вода. А ведь полагается, без этого нельзя проводить матч, но тогда она была уже перекрыта. Как они ругались! «Бывает, приятель», — выглядывали они из-за двери временной раздевалки, а у самих, шельмецов, от спин шел горячий пар.
И вот однажды, сухим осенним днем, господин Эжен угрюмо заявился с телегой кирпичей. На козлах сидел дядя Фаркаш и понукал лошадей. «Тпр-ру, чтоб тебя!» Господин Эжен, насупившись, поспешил на склад. Дядя Фаркаш щелкнул пальцами. «Ребяты. Сложить надоти». Господин Арманд, переступив через себя — не потрудившись даже задать вопрос «Кто привез кирпичи?», — сразу взял бразды правления в свои руки. Построил ребят в цепь нападения (даже защитников — ха-ха-ха), и вот уже кирпичи, как неуклюжие птицы, полетели куда следует. Из бойкости распоряжений следовало, что господин Арманд уже много думал об этом: о том, что куда. Хотя тот факт, что господин Эжен подвел телегу туда, куда подвел, — свидетельствовал о его заранее обдуманном плане. Как трагично это совпадение! Возможно, конечно, что они сами являются жертвами, однако причина: причина в них, если смотреть с точки зрения развала дел. Они так отчаянно дулись друг на друга, что итог очевиден! Потому что один сдастся! Господин Арманд стоял на принципиальной плоскости, так что шансов у него!.. А команда без тренера?! Конечно, рано или поздно будет другой! Но кто заменит эту маниакальную любовь к спорту, живущую в господине Арманде, этом сердечном человеке, кто сравнится с ее сиянием…
Мастер стоял в очереди в полученных от господина Дьердя новых бутсах; он как раз собрался разносить обувку. Бутсы сверкали и блестели, это держало его в напряжении. Puma Pele King. «Слишком хороши для тебя». — «Слишком», — кивнул он между двух кирпичей. Он выполнял работу с большим старанием, не дай Бог опростоволоситься, не разбирается, мол, в этом. (Недавно помогал он господину Ичи, и там испытал это; ведь он в жизни еще не работал! Что, то сям, даже бывшие одноклассники, кое-кто из команды, с чужого пустыря [противник] и т. д., и, сменяя друг друга, они таскали мусор. Здорово было.)
Однако затем, в кирпичные перерывы, он с такой болью и отчаяньем осматривал свои розовые от кирпичной пыли и потихоньку-полегоньку, конечно, покрывающиеся бахромой руки, что рано или поздно начинало колоть глаза (опростоволосился, да-да). «Слушай, — сказал кто-то дружелюбно, — слушай, покажи-ка, какого размера у тебя руки?» Мастер показал, но гордость, с которой он вертит ими перед женщинами по случаю какого-нибудь приема, теперь из него улетучилась полностью. Тот, кто спросил, не веря, тряс головой. «Это у тебя нормальные руки?» — и осторожно ощупывал, словно чудо, натертые, пыльные, истерзанные ручки мастера. Порядок нарушился, цепь нападения разорвалась. «Нечего столько цацкаться», — сказал раздраженно маленький Правый Крайний. Он не думал, что вместо тренировки будет подло устроено это; а ведь он и на тренировки-то не любил ходить. Уже последовал было ответ, наверное, со стороны господина Эжена, и тогда господин Арманд бы тоже не стал молчать — они работали на двух концах цепи, ибо господин Эжен едва заметно выбрался из склада и встал к телеге подавать кирпичи, там стоял дядя Фаркаш, пыхтя своей почерневшей трубкой, разговаривая с лошадью, как это в наши дни умеют единицы, — собиралась, значит, перебранка, под эгидой которой они к этому времени и так работали, когда господин Ичи, еще более нарушив и без того уже довольно нарушенный строй, выскочил вперед, присел на колени перед мастером (у него на коленях долгое время был потрясающий отпечаток сучковатой почвы; «щербатина»; мало того, еще и во время переодевания видел он кусочек гравия, вдавившийся в кожу), присел на колени и, протянув руку вверх, схватил исполняющую главную роль руку мастера и вздохнул: «И скажи, приятель, этим… этим ты держишь ручку?»
