Мил Миллингтон - Бытовая химия
– Ну, после того как вышел новый закон, я это дело оросил, – попытался я ответить, но думаю, фраза затерялась из-за одышки.
– Ммм… – она притормозила. – Винтовка. Почему?
– Это воин «Черной стражи»… Было бы странно, если бы у него в руках был торт.
– Ясно. Ну, давай продолжим. Готова поспорить, что чуть выше есть еще несколько памятников.
– Нет! – сказал я назидательным тоном. Ну, или умоляющим, ладно. – Нет! – упрашивал я. – Мы можем тут срезать угол… если уж так хочешь…
Пружинящим шагом Джорджина поднималась по аллее Лэди Стэрз.
Я указал на краткий путь мимо Музея писателей, намекая внутренне, что я тот, кто ей нужен. Но она бежала на несколько метров впереди меня. И у меня не было такой возможности, да и дыхания тоже не хватало, надо сказать.
Джорджина оглядывала улицу, когда я наконец-то приблизился к ней. У меня было всего полсекунды, чтобы собраться с мыслями до того, как она вскрикнула: «Туда!» – и заспешила к памятнику Дэвида мать его Хьюма. В руках у него оказалась какая-то дощечка, к моему огорчению: если бы его руки были свободны, все закончилось бы моим уже столь желанным проигрышем и кошмару был бы положен конец. Хреновы философы.
– Туда! – опять, и быстрее, чем раньше, она пулей помчалась через дорогу. Я был уже измотан до предела. Меня уже нельзя было назвать бегущим, идущим или вообще движущимся нормально. Знаете, так дети скачут галопом, странно перебирая ногами, так двигался Игорь по лаборатории Франкенштейна с туловищем в руках, когда они притворялись, что катаются на лошадках. Именно так я и ковылял.
Джорджина стояла и, прищурившись, внимательно рассматривала статую.
– Мне кажется, я тебя… О, мать его в задницу! – сказала она. – Этот держит пару чертовых перчаток. А где следующая статуя?
– Больше нет.
– Что?
– Больше нет. Правда, в Эдинбурге больше нет статуй, клянусь Господом-Богом… – Я грузно осел прямо на тротуар, потея, как свинья. – Больше нет.
Сердце стучало в ушах, стоял просто мерзкий звон, который, казалось, распространялся не только на мою голову и тело, но охватывал всю Шотландию. Задыхаясь, я примостился на выложенной булыжниками мостовой, мой лоб безутешно выделял слезы пота, и они извилистыми линиями стекали по носу и капали на камни. Джорджина Най облокотилась о постамент и вытащила из кармана пачку сигарет. Отлично: она курит. Она курит, и все-таки умудрилась до такой степени унизить меня. Либо у нее легкие такие же мощные, как у акулы, либо у меня не больше пяти работающих кровяных клеток во всем теле.
– Хочешь? – спросила она, наклоняя в мою сторону пачку сигарет.
– Нет, спасибо, я бросил много лет назад.
– Разумно. Как жаль, что я никак не могу бросить.
– Да… я бы воспринял сегодняшнюю пробежку, как предупредительный выстрел, будь я на твоем месте.
Она рассмеялась.
– Ну, я стараюсь пробегать по пять миль ежедневно, потому что пробежки и аэробика держат меня в форме. Попросту говоря: бег, немного аэробики и сигареты помогают мне хорошо выглядеть.
– План из трех составляющих. Может быть, по такой схеме и книгу построим?
Джорджина улыбнулась. Она была довольно дружелюбна, но я не мог понять, что она думает на самом деле. Меня слегка пошатывало, но ощущение, словно внутренности моего живота отдраили наждачной бумагой, прошло. Я поднялся на ноги.
– Мне бы хотелось посмотреть город, – сказала она, с силой выпуская сигаретный дым, о чем мои лишенные никотина легкие могли только мечтать. – Я была здесь всего однажды в четырехлетнем возрасте: все, что я помню, – это коленки людей. Думаю, можно было бы пройтись до памятника Вальтеру Скотту, тебе же это не в тягость, правда? Я потому и предложила там встретиться, хотела увидеть всю панораму города.
Я был вовсе не прочь прогуляться. Но потом совершил роковую ошибку, указав ей на особенность статуй в Эдинбурге, что и вылилось в эксперимент, от которого я чуть не умер. Уверен, что некоторое время я просто плыл, потому что ног под собой определенно не чувствовал. Поэтому сейчас мне меньше всего на свете хотелось идти обратно, к месту начала нашей эстафеты, и снова карабкаться по ступенькам, которых там около трехсот. Эта книга может принести мне огромную сумму денег, достаточных лет на четырнадцать, но зачем они мне, если я умру еще до подписания контракта?
– Но «Камера Обскура» еще выше, если тебе хочется увидеть панораму Эдинбурга, – предупредил я.
– Правда? А где она?
– Чуть вперед по этой дороге – довольно близко. Так будет лучше для Джорджины, и от меня не потребуется стольких усилий. Кажется, я нашел выход.
– Отлично. Ну, пойдем тогда.
Она снова поскакала вперед. Откуда в ней было столько энергии, как в пружинке? Это ненормально. Джорджина была похожа на женщину из рекламы тампаксов, черт побери, на ней даже были белые штаны.
Мы поднялись по дороге, заплатили за вход и вошли в здание «Камеры Обскура». На этот раз я оказался в форме и не солгу, признавшись, что добрался до обзорной площадки наверху крыши вполне живым. Мисс Най оперлась на железную оградку и закурила еще одну сигарету.
Здесь было немноголюдно: несколько человек рассматривали буклеты и живо щебетали по-итальянски. Некоторое время мы тихо стояли бок о бок и смотрели на каменные дымчатые постройки Эдинбурга, вдалеке высились словно пригвожденные к береговой линии подъемные краны. Я, конечно, хотел быстрее приступить к решению деловых вопросов, но решил, что если я безмолвно уставлюсь на крыши домов и застыну в такой позе некоторое время, то мне припишут созерцательность.
– Так ты хочешь писать мою биографию, да? – внезапно начала Джорджина.
– Да. Надеюсь, хорошо получится. У меня хватает опыта в написании книг за других, так что можешь не сомневаться, я произведу на свет нечто, чего ты не будешь стыдиться.
Тьфу! Ну и идиот. Надо было сказать: чем ты будешь непременно гордиться, это звучало бы намного более выразительно: «Сара, я только что профукал сто пятьдесят тысяч фунтов». А то… Сплошные отрицания… Ну и балда же я.
Однако мисс Най, казалось, была сосредоточена на других вещах.
– Хью Мортимер очень тебя рекомендовал.
– Приятно слышать…
– Он говорит, что ты просто замечательный писатель.
– Да, я никогда еще не срывал сроков.
– Нет, не в смысле аккуратности. Он сказал, что ты пишешь очень естественно, что ты мог бы быть писателем сам по себе.
– Конечно, будет ужасно, если я начну нахваливать себя, – ответил я с улыбкой. – Но мне хочется верить, что я смогу написать книгу, которая найдет своего читателя. У нее будет свой особый стиль.
– Я не об этом говорю. Мне интересно, почему ты сам не напишешь книгу, под собственным именем?
У нее не было сильного шотландского акцента. Он чувствовался, если прислушиваться, но обычно где-то вдали, а иногда вообще исчезал. У ее героини из сериала акцент был намного ярче – как у Сары. Я подумал, что актриса, наверное, просто подыгрывает телезрителям.
– А, не беспокойся, – улыбнулся я понимающе, – я не подведу тебя, потому что вдруг решу все бросить и засесть за написание романа века.
– Ты сознательно избегаешь ответа на вопрос?
Ей удалось произнести это совершенно обычным тоном: только легкое невинное удивление, никакого раздражения или обвинений.
– Ммм, нет… Просто хочу пояснить, что я всего лишь литературный негр. Я пишу книги за других или сочиняю статейки в журналы, где может быть указано мое имя, чужое или вообще никакого: как им заблагорассудится. Вот в чем состоит моя работа.
– И у тебя нет желания сотворить нечто свое? Никакой жажды славы?
– Слава – это ерунда.
Джорджина улыбнулась такой улыбкой, словно я только что сказал, что Папа Римский на самом деле женщина и зовут ее Трикси, а раньше она работала на верфи. Я слегка изменил курс.
– Ну… не полная ерунда, конечно. Ну, понимаешь, не то чтобы я за то, чтобы ее отменить или что-то в этом роде. Просто слава…
– Никчемна? – Мне показалось, что актриса дразнит меня.
– Скорее иллюзорна. Знаешь, почему, по моему мнению, большинство людей хотят прославиться?
– Ну… Деньги? Власть?
– Нет, не то…
– Всеобщее уважение? Снобизм? Возможность называть Дензела Вашингтона «Вашкой»?
– Нет, это не самое главное. Спроси у большинства, хотят ли они оказаться на телевидении, и они даже не спросят, заплатят им за это или нет, и уж тем более будут ли их уважать, оставят трезвыми или изнасилуют. Они просто жаждут славы, ради самой славы. И жаждут ее, потому что где-то им кажется, что она сделает их бессмертными.
– Ну и что?
– Ну, ведь это не так, правильно? Сейчас мы живем в двадцать первом веке, помним каких-то личностей из века двадцатого. А как насчет двадцать пятого столетия? Кого будут помнить тогда? Ну, может быть, Гитлера. А в четыреста семьдесят втором столетии? В исторической перспективе Элвис почти ничем не отличается от любого анонима. За миллиард лет знаменитости будут наслаиваться друг на друга, хороня под собой предыдущих. Потом Землю поглотит Солнце, и вскоре Вселенная закончит свое существование. И все будет так, словно я никогда не выступал по телику в передаче «Я и мои домашние животные».
