Сара Маккой - Дочь пекаря
Однажды в поезде из Ричмонда в Вашингтон она разговорилась с неким предпринимателем. Наврала, что занимается конькобежным спортом, участвует в Олимпийских играх и едет на встречу с товарищами по команде. Бизнесмен заплатил за обед – приятно же пообедать со спортсменкой такого калибра. Когда они расстались, Ребу так замучила совесть, что даже живот заболел. Она выблевала стейк в унитаз и помолилась Богу о вменяемости, душевном здоровье, без раздвоения личности, психозов и маниакальных состояний, как у отца.
Решила переехать на запад, начать с чистого листа. Стать кем захочет. Стать собой. Но штука в том, что Реба не знала точно, кто она есть. Ее первый секс с Рики был не в ее характере, скорее, очередной попыткой сыграть роль – нахальной журналистки, которая прыгнула в постель после пары свиданий и заявила, что верит в любовь с первого взгляда. На деле она лишь хотела поверить. Надеялась, что если скажет о любви вслух, то это исцелит сердечную боль. Когда исцеления не произошло, она заподозрила, что любви маловато.
Вот почему она не носила кольцо. Если выйти замуж за Рики, придется сделать выбор: или вечно лгать – или предъявить настоящую себя и рискнуть потерять его. Жаль, что о прошлом нельзя умолчать. Прежде чем выходить замуж, ей нужно отделить правду от лжи.
Фары обшарили кухню, и через минуту входная дверь открылась.
– Реба? – позвал Рики.
– Я здесь.
Он вошел и включил свет.
– Что в темноте сидишь?
Свет обжег ей глаза.
– Я не в темноте. В плите свет горит.
– Ну почти в темноте. – Он выскреб из кармана мелочь и бумажки от жвачек и бросил в пустую вазу для фруктов на столе. – Смотри вампиром не стань. – Он поцеловал ее в макушку, снял форменную куртку и сел.
– Трудный день был? – Она заметила тени под глазами.
– Нашли семейку, жили в машине, на парковке у «Уолмарта». Печальная история. Завтра отправим обратно в Мексику. Младший совсем малыш. Сидел в грязных подгузниках бог знает сколько. – Он поскреб щеку. – Берет за живое. Отец просто искал место, где можно жить нормально.
Ребу ставили в тупик эти ежедневные истории о нелегальных иммигрантах. Она не понимала, кому тут сочувствовать. Рики раньше был на стороне США, но с недавних пор все больше симпатизировал мексиканцам. Реба не знала, чего он ждет от нее, и взгромоздилась на позиции защитника закона:
– Не надо себя винить. Сам же говоришь: есть правила, им надо подчиняться. А иначе будут последствия. – Она проглотила пропитанную молоком крошку теста, застрявшую в зубе, и сменила тему: – Есть будешь? Я заехала в «Рудис-барбекю» после интервью. Если ты голодный, там кое-что осталось.
– И как оно?
– В «Рудис»? – Об интервью говорить не хотелось. – Очень вкусная копченая индейка. – Она встала и подошла к холодильнику.
– Да нет, интервью твое, мисс Сан-сити.
– Прекрасно. Но придется еще раз зайти. Так что насчет индейки? – Она достала с полки бумажный пакет.
– Я ел. А зачем еще раз? Она что, и при личной встрече трубку не снимает?
Реба пожала плечами:
– Надо выяснить все, что нужно для статьи. Но сейчас я хочу… – Она взяла его руку, положила себе на талию. – Перестать болтать. Я бол-бол-болтала целый день.
Реба умела сменить тему. Рики встал и прижал ее к себе:
– Как скажешь, босс.
Она вздохнула с облегчением и повела его наверх. Что-что, а секс у них был искренний, и Реба надеялась, что Рики в нем чувствует всю правду целиком.
Пять
Партийный рождественский бал
Гармиш, Германия
Гернакерштрассе, 19
24 декабря 1944 года
Начался снег. Тысячи переливающихся снежных веретенец тускло кренились к земле. Элси прислонилась спиной к стене. Мохнатые хлопья падали на лицо. От холода в голове прояснилось, и Элси, хоть и мерзла, все стояла в тишине переулка и смотрела, как мир превращается в сказочный маскарад. Грязные улицы запорошило белым. Темные деревья окаймил иней. Машины под сугробами – точно сахарные холмики. Она любила первый снег. Он все менял.
Ветер задувал под платье, ноги коченели, по спине бегали мурашки. Она обхватила себя руками. Кольцо леденило палец. Она сняла его и потерла, согревая в ладонях. Красивое кольцо, подаренное хорошим человеком, важный момент – а она почти ничего не чувствует. Элси крутила и крутила кольцо: рубины и бриллианты, красное и белое. Вот было бы оно просто подарком на Рождество, как платье и шампанское.
Она хотела было снова надеть кольцо и тут заметила внутри царапину – нет, не царапину, слишком четкая и ровная. Элси поднесла кольцо к свету из окна и прочитала надпись. Посвящение, почти стертое: «Ани ле-доди ве-доди ли». Иврит.
Волна жара прошла по телу. Грудь покрылась испариной. Она знала, что гестапо конфискует еврейские ценности, но никогда не думала о том, куда они деваются. Они просто исчезали вместе с владельцами.
Снег пошел сильнее. Хлопья отяжелели и кололи кожу ледяными иголками. Ветер жалил глаза. Она сморгнула слезы и пригляделась к кольцу. Чье-то обручальное кольцо. Ощущает ли неведомый палец его утрату?
Элси схватилась за накрытый одеялом деревянный ящик под балконом и вдыхала морозный воздух, пока сердце не успокоилось.
– Ты что здесь делаешь?
На заднем крыльце стоял Кремер.
Элси надела кольцо.
– Там такая жара. Мне, кажется, стало дурно от шампанского. Сейчас лучше. – Она потянулась к двери, но Кремер заступил дорогу.
– Посмотри на себя, ты трясешься. Сколько ты здесь проторчала? – Его жесткие пальцы поскребли ей плечо.
– Мне нужно внутрь, – сказала Элси.
– Кто-то должен тебя согреть. – Она не успела отпрянуть: Кремер притянул ее к себе, под пальто. Изо рта у него воняло сосисками и красным вином.
– Майор Кремер, пожалуйста, не надо… – Элси попыталась освободить руки, но они закоченели и плохо слушались.
– Ты пахнешь как булочникова дочка. – Он склонился ближе. – А на вкус ты тоже булочникова дочка? – Он поцеловал ее в шею.
– Пусти! Хватит!
Кремер закрыл ей рот рукой.
– Цыц! – приказал он. – Ни звука мне, – прохрипел он прямо ей в ухо и расстегнул кобуру. – Если шпионка пытается соблазнить офицера, то за ее расстрел – награда. – Крепко держа ее одной рукой, другой он задрал ей юбку и облапал бедро.
– Грязная свинья! Не смей! – Она пнула его и вырвалась. – Я не шпионка! – Она плюнула ему в лицо.
Он влепил ей пощечину, так что она крутанулась на месте.
– Такая прелестная фройляйн и такая злая. – Он толкнул ее на ящик и заломил руки. – Не хочу делать больно. – Он нащупал пряжку ремня.
– Скотина! – закричала Элси. – Все расскажу Йозефу!
Кремер улыбнулся:
– Думаешь, он тебя захочет, когда узнает, что ты меня соблазнила? – Он задрал ей шифон и расстегнул штаны. – Да еще и в такую святую ночь?
– Пожалуйста… – Элси запаниковала. – Я никогда…
Он прижался к ней горячими, шершавыми бедрами; жесткая ткань мундира терлась о блестки шифона, царапая кожу.
– Кому они поверят? Распутной шлюхе или офицеру Третьего рейха?
– Умоляю вас! – завопила она.
Кремер еще сильнее скрутил ей руки и поудобнее утвердился на земле.
И вдруг что-то пронзительно заверещало – сирена, что ли? Кремер выпустил Элси. Та упала. Грязные следы Кремера испещрило нежными снежинками. Дикий вопль продолжался.
Кремер застегнул штаны и вынул пистолет. Тыкал дулом туда-сюда, пока не нашел источник звука – деревянный ящик. Кремер сдернул одеяло.
В ящике сидел еврейский мальчик, завернувшись в одеяло с головой, как рождественская статуэтка. Это он кричал.
– Тихо! – приказал Кремер и постучал железной рукоятью пистолета по доскам.
Голос мальчика не дрогнул.
– Дьявол жидовский. – Кремер взвел курок.
Элси поползла к двери и наткнулась на сапоги Йозефа.
– Элси! – Он поднял ее на ноги. – Что происходит?
Кремер вытянул руку. Блестящий ствол уперся мальчику в голову.
Элси ткнулась лицом в жесткое плечо Йозефа. – Гюнтер, убери пистолет! – рявкнул Йозеф. Мальчик замолчал.
– Он жид. Отвозить его в лагерь – только время зря терять. – Палец Кремера шевельнулся на спусковом крючке.
Йозеф выбил у него пистолет, и пуля унеслась в темный снегопад.
– Это не в твоих полномочиях, – прорычал Йозеф.
Элси никогда не видела Йозефа таким. Ее тело сотрясалось от его ярости.
Йозеф поднял пистолет с запорошенной земли и опустошил обойму. Пули беззвучно выпали в сугроб. Йозеф направил пистолет Кремеру в лоб. Все молчали. Мокрый шифон затвердел и ледяной паутиной примерз к телу Элси. Во рту был вкус железа. Она пощупала – на пальце осталась кровь. Губа разбита изнутри. Элси пососала ранку.
Одеяло свалилось с головы мальчика, открыв бледный череп и залитые слезами щеки. Подбородок у него дрожал. Элси вспомнила племянника Юлиуса, которого видела всего раз в жизни. Когда Юлиус родился, они приехали к Гейзель в Штайнхёринг. Юлиус лежал в колыбели и требовал молока. Такой маленький, такой хрупкий – и огромные слезы. Еврейский мальчик был похож на Юлиуса. И Элси так же захотелось взять его и покачать.
