Майкл Каннингем - Дикий лебедь и другие сказки
Ты говоришь, что пришел ей помочь. Она кивает в знак благодарности. Ты принимаешься за работу.
Получается у тебя поначалу не очень. Солома после прялки остается все той же соломой, только перекрученной и клочковатой.
Но ты сохраняешь спокойствие и повторяешь про себя заклятие, которому научила тебя тетушка Фарфалия (сама она теперь не больше барсука, глаза у нее совсем выцвели, негнущиеся тонкие пальцы похожи на сосульки). Ты пытаешься сосредоточиться – главное, верить в то, что делаешь. Одна из причин, почему обыкновенные люди не способны колдовать, как раз и заключается в маловерии.
Мало-помалу дело идет на лад. Первые несколько прядей выходят лишь слегка позолоченными, наподобие каких-то изъеденных временем реликвий, но следующие – уже скорее золотые, нежели соломенные, ну а скоро прялка начинает выдавать самую настоящую золотую пряжу, но не ярко-желтого цвета, какого бывают часто золотые украшения, а слегка розоватую, словно бы светящуюся в свете факелов.
Вы оба – ты и девушка – зачарованно смотрите, как кипы соломы тают и вместо них по камням пола все гуще и гуще струится золотая нить. Никогда еще в твоей жизни не было ничего, столь похожего на любовь, на любовную близость – ты сидишь за прялкой, а девушка позади тебя (в рассеянности она нежно положила руку тебе на плечо), и вы вместе переживаете чудо превращения соломы в золото.
Когда ты заканчиваешь, девушка произносит:
– Господи…
Ты теряешься, не зная, к кому обращено это слово – к тебе или к Богу.
– Рад был оказать вам услугу, – говоришь ты. – А теперь мне пора.
– Я должна вас отблагодарить.
– Нет нужды.
Но она снимает с шеи нитку бус и протягивает тебе. Бусы совсем простые и дешевые, но в подвальной каморке при неясном свечении золотой пряжи красные стеклянные шарики выглядят кроваво-красными гранатами.
– Это подарок отца мне на восемнадцатилетие, – говорит она и вешает бусы тебе на шею.
Когда они зацепляются за твой подбородок, происходит секундное замешательство – поправляя нитку, она касается пальцами твоего лица. Бусы ложатся тебе на грудь. На ту покатость, на месте которой у тебя находилась бы грудь, не будь ты уродцем.
– Спасибо, – говорит девушка.
Кивнув на прощание, ты удаляешься. Она видит, как ты выходишь в потайную, почти не заметную дверь, каких полно в здешних подземельях благодаря паранойе одного давно почившего короля.
– И никакого волшебства, – смеется она.
– Никакого, – говоришь ты. – Но без волшебства поди найди потайную дверь, а потом догадайся, как она открывается.
С этими словами ты исчезаешь.
На следующий день, гуляя по городским окраинам с нитью гранатовых бус под линялой шерстяной рубахой, ты узнаёшь, что было дальше.
Дочка мельника справилась с заданием, перепряла солому в золото.
А что же король? Он снова велел запереть ее на ночь в подвальной каморке попросторней и натаскать туда в два раза больше соломы.
Может быть, он так пошутил?
Нет, король не шутит. В конце концов, это ведь он приказал надеть штаны на кошек и собак и начал отдавать подданных под суд за слишком громкий смех. Ходят слухи, что отец, предшественник нынешнего короля на престоле, в детстве жестоко над ним измывался. Но такое всегда говорят, когда хотят истолковать необъяснимые поступки, так что этим слухам не стоит особо доверять.
Ночью ты проделываешь ровно то же, что накануне. Но сегодня ты управляешься без труда. По ходу дела ты даже развлекаешь девушку веселыми кунштюками: то примешься прясть одной рукой, то сядешь к прялке спиной, а то попробуешь работать, зажмурив глаза.
Мельникова дочь смеется и хлопает в ладоши. Смех у нее низкий и звучный, как голос кларнета.
На сей раз по окончании работы она дарит тебе колечко. Тоже дешевенькое – серебряное с одной бриллиантовой искоркой.
– Оно принадлежало моей матери, – говорит она и надевает колечко тебе на мизинец.
Оно налезло, но едва-едва. На мгновение ты замираешь, глядя на свою по всем понятиям некрасивую руку – с шишковатыми костяшками и толстыми желтыми ногтями. Но сейчас главное, что это твоя рука, и на ней – ее кольцо.
Ты исчезаешь, не проронив ни слова. Тебе страшно проговориться, выдать что-нибудь смертельно искреннее.
На следующий день…
Правильно: новая подвальная комната с соломой. В два раза больше прежней. Король обещает, что это последняя, но настаивает, однако, что третий, финальный алхимический сеанс провести совершенно необходимо. По всей видимости, тройное повторение вещей обладает для него какой-то особенной ценностью – иначе зачем ему было нагромождать на стены замка три аляповатые никому не нужные башни, заводить троих советников, чьих советов он никогда не слушает, и проводить трижды в год военные парады, не знаменующие ничего, кроме королевского желания их провести.
И вот…
Если девушка справится с заданием и в третий раз, торжественно обещает король, он возьмет ее в жены и сделает королевой.
Тоже мне награда! Брак с человеком, который велел бы отрубить тебе голову, если бы у тебя не вышло сотворить чудо – и даже не одно, а целых три.
Она наверняка ему откажет.
Ты снова проникаешь в подвал замка, и все повторяется опять. Вроде пора уже привыкнуть к тому, как вырастают на полу кипы золота, как сияет это золото в полумраке, но от повторения происходящее почему-то не становится рутинным. Это немного похоже на любовь (или на твое представление о ней), на то, как снова и снова удивляешься по утрам ничем на посторонний взгляд не примечательному обстоятельству: вот она, твоя возлюбленная, лежит рядом, и первым, что она увидит, когда откроет глаза, будет твое лицо.
Когда дело сделано, девушка говорит:
– Простите, но мне больше нечего вам дать.
Ты отвечаешь не сразу. Тебе самому с трудом в это верится, но ты хочешь от нее чего-то еще. И прошлой, и позапрошлой ночью ты говорил себе, что бусы и колечко – это, конечно, чудесно, но ты запросто сделал бы то, что сделал, и без этих необязательных знаков признательности, за один только ее благодарный взгляд.
Поэтому тебе странно сознавать, что в эту последнюю ночь тебе просто необходима награда. Что при всем желании ты не можешь ничего с собой поделать – так непреодолимо тебе хочется получить еще один подарок на память, талисман, осязаемое свидетельство произошедшего. Все оттого, быть может, что ты понимаешь: больше вы с нею никогда не увидитесь.
– Ты же не выйдешь за него, правда? – говоришь ты.
Она смотрит себе под ноги, на рассыпанные по камням золотые пряди.
– Я стану королевой.
– Но для этого придется выйти за него! За того, кто собирался тебя убить, если бы не получил от тебя золота.
Она поднимает голову и смотрит прямо на тебя.
– Отец поселится со мной во дворце.
– Но даже ради этого нельзя выходить за изверга.
– Отец будет жить во дворце. И лечиться у королевского доктора. Он очень болен, мучная пыль забила ему легкие.
Неизвестно, кого из вас двоих сильнее удивляют твои слова:
– Раз так, обещай отдать мне своего первого ребенка.
Она ошеломленно хлопает глазами.
А ты, сказав «а», говори уж и «б».
– Дай мне воспитать твоего первенца. Я буду ему хорошим отцом, научу его волшебству, научу щедрости и умению прощать. Ты же понимаешь, что от короля-то ничего такого ждать не приходится?
– А если не отдам, – говорит она, – ты все про меня расскажешь?
Уф.
Ты не хочешь опускаться до шантажа. Напрасно она задала вопрос, на который ты не знаешь, как отвечать. Ты никогда никому ее не выдашь. Но при этом твердо уверен, что смог бы спасти еще даже не зачатого ребенка, над которым иначе станет измываться отец (недаром же говорят, что за детские обиды мужчины отыгрываются потом на собственных детях?) и который превратится в свое время в мстительного своенравного короля, устраивающего бессмысленные парады, громоздящего еще более безобразные башни и творящего еще бог весть какую дичь.
Мельникова дочь истолковывает твое молчание в том смысле, что да, если она не пообещает отдать тебе ребенка, ты пойдешь и донесешь на нее королю.
– Ладно, – говорит она. – Обещаю отдать тебе своего первого ребенка.
Ты еще можешь пойти на попятную. Сказать, что пошутил, что, мол, где это видано – отнимать у матери младенца.
Но вдруг с удивлением понимаешь, что тебе нравится эта капитуляция, беспомощная уступчивость со стороны той, что воплотила сейчас в себе всех женщин, от которых ты за многие-многие годы ни разу не добился ничего, даже любопытного взгляда.
Вот тебе и темная сторона любви.
Ты снова уходишь, не проронив ни слова. Но на сей раз молчать тебе велит не робость, а одержимость и стыд; ты хочешь, ты должен заполучить ее ребенка – и себя за это проклинаешь; ты не в силах помедлить, чтобы вдоволь упиться доставшейся тебе властью.
Во дворце сыграли свадьбу. Простая девушка, мельникова дочь в одночасье стала знаменитостью, теперь ее портрет украшал все на свете – от знамен до сувенирных кружек.
