Джесс Уолтер - Великолепные руины
– Мистер Турси, прошу вас, начинайте.
Старик растерянно оглядывается.
– А мистер Дин… нет? – спрашивает он с сильным акцентом, точно пережевывая и выплевывая каждое слово.
– Боюсь, его сегодня не будет. Вы с ним дружили когда-то?
– Я встречаю его… – Паскаль смотрит на потолок, – в… diciannove sessantadue.
– В шестьдесят втором, – говорит молодой парень. И пожимает плечами в ответ на удивленный взгляд Клэр: – Я год в Италии учился.
Клэр сразу представляет, как Майкл и эта древняя развалина рассекают по Риму шестидесятых в кабриолете, трахают актрисок и пьют граппу. Паскаль Турси, кажется, совсем растерялся.
– Он говорил… если… вам что-то понадобится…
– Ну разумеется, – отвечает Клэр. – Я обещаю непременно рассказать Майклу о вашем сценарии. Начинайте, пожалуйста.
Паскаль щурится, словно никак не может понять, что происходит.
– Я английский… совсем давно…
– С начала, – повторяет Шейн. – L'inizio.
– Один парень… – подсказывает Клэр.
– Женщина, – перебивает Паскаль. – Она приехать в мою деревню, в Порто-Верньона. В… – Он беспомощно оглядывается на Шейна.
– В шестьдесят втором? – переспрашивает Шейн.
– Да. Она… красавица. А я… строить пляж, да? И теннис? – Старик трет лоб, рассказывать ему явно тяжело. – Она… в кино, так?
– Актриса? – подсказывает Шейн.
– Да. – Паскаль задумчиво глядит в пространство.
Клэр смотрит на часы и пытается придать старику ускорение:
– Короче, актриса приезжает в городок и влюбляется в парня, который насыпает пляж?
– Нет, – отвечает Паскаль. – Не в меня… Может, да. Е 'il momento, да? – Он поворачивается к Шейну: – Il momenta che dura per sempre.
– Миг, который длится вечность, – тихонько повторяет Шейн.
– Да, – Паскаль кивает, – вечность.
Клэр зацепило: эти два слова рядом. Миг и вечность. Не то что «KFC» и порно. Она вдруг ужасно раздражается. На себя – за дурацкое пристрастие к романтике и неумение выбирать мужчин. На придурков-сайентологов. На отца за то, что он посмотрел «Завтрак у Тиффани» и бросил их с мамой. Снова на себя – за то, что вернулась в офис. И еще раз на себя, за дурацкий оптимизм. И на Майкла. Чтоб ему провалиться! Вместе с его дебильной работой, визитками, старыми пердунами друзьями, идиотской привычкой отдавать долги и помогать всем, кого он когда-то хоть раз поимел, а имел он все, что движется.
– Она болела, – вздыхает Паскаль.
– Чем? – сердится Клэр. – Волчанкой? Псориазом? Или у нее был рак?
При слове «рак» Паскаль внезапно вздрагивает и бормочет:
– Si. Ma non è cosi semplic…
И тут встревает этот сопляк Шейн:
– Э… Мисс Сильвер, по-моему, он не сценарий рассказывает. – Шейн поворачивается к Паскалю и медленно, с трудом произносит: – Questo е realmente accaduto? Non unfilm?
Старик кивает:
– Si. Sono qui per trovare il suo.
– Ну точно. Это реальная история, – поясняет Шейн. И спрашивает Паскаля: – Non l'ho piu vista da allora? (Паскаль отрицательно качает головой.) Он не видел эту актрису лет пятьдесят. И приехал, чтобы найти ее. – И снова Паскалю: – Il suo поте?
– Ди Морей, – отвечает тот.
Клэр чувствует, как что-то в ее груди вдруг лопается. Цинизм, который она так тщательно в себе культивировала, куда-то испаряется. Напряжение последних дней отступает. Имя актрисы ей ни о чем не говорит, но старик прямо преображается, когда произносит его, словно бы впервые за много лет. Да и в Клэр оно задевает какие-то струны. Как романтично, миг и вечность! Пятьдесят лет ожидания. Пятьдесят лет страданий. Клэр даже кажется, будто это ее страдания, да что там, страдания каждого человека на свете! И вот, наконец, имя произнесено, рана вскрылась и боль выплеснулась наружу. Клэр так потрясена величием момента, что у нее слезы наворачиваются и приходится смотреть в пол, чтобы никто не заметил такого позора. Шейн, кажется, тоже переживает. Имя зависает на минуту посреди комнаты и осенним листом, кружась, тихонько опускается на пол. Итальянец провожает его взглядом. А Клэр ждет, надеется, она все сейчас готова отдать, лишь бы только старик произнес это имя еще раз. Тихонько, чтобы подчеркнуть, какое оно важное, – так часто делают в сценариях. Но старик молчит. Просто смотрит на пол, туда, куда упало имя. И Клэр Сильвер приходит в голову, что она слишком много пересмотрела фильмов.
3. Гостиница «Подходящий вид»
Апрель 1962
Порто-Верньона, Италия
Целый день он ждал, что она выйдет из комнаты, но ни вечером, ни ночью девушка со своего третьего этажа не спускалась. И Паскаль занялся своими делами, которые скорее походили на метания сумасшедшего, чем на хлопоты серьезного предпринимателя. Но придумать себе другого занятия он не смог, а потому выкладывал в море камни и ровнял площадку для тенниса. И время от времени оглядывался на окна с белыми ставнями. Ближе к вечеру, когда кошки разлеглись на прибрежных камнях, чтобы погреться в лучах заходящего солнца, с моря налетел сильный ветер и поднял волну. Паскалю пришлось выбираться из воды. Он уселся на площади, в одиночестве наслаждаясь сигаретой: рыбаки еще не пришли за выпивкой. Из гостиницы не доносилось ни звука, словно прекрасной американки там и не было вовсе. Паскаль вдруг испугался, что ему все привиделось: и яхта Оренцио, и стройная девушка, грациозно поднимающаяся по ступеням к отелю, и то, как он поселил ее в лучшей комнате на третьем этаже. Привиделось, как она распахнула ставни, вдохнула полной грудью соленый воздух и сказала «как чудесно». Привиделось, как он просил ее позвать его, если что-нибудь понадобится, и повторял, как он «счастлив ее принять». Привиделось, как она поблагодарила его и закрыла за ним дверь, а он в одиночестве спускался по темной лестнице.
И тут – о боже! – оказалось, что тетя Валерия варит на ужин свою фирменную уху с томатной пастой, луком, белым вином и оливками, ciuppin.
– Ты что думаешь, я американской кинозвезде твою тухлую баланду из рыбьих голов понесу?
– Не захочет есть, пусть проваливает, – ответила тетя.
На закате, когда рыбаки втягивали свои лодки на каменистый берег, Паскаль понес по узкой выдолбленной в камне лестнице тетин суп и постучал в дверь на третьем этаже.
– Кто там? – спросила девушка. Было слышно, как скрипнули пружины кровати.
Паскаль откашлялся.
– Простите мое беспокойство. Хотите кушать ухи и antipasti, да?
– Уши?
Паскаль ужасно рассердился на себя за то, что не смог отговорить тетю приготовить ciuppin.
– Да, уха. С рыба и vino. Рыбная уха.
– А, уха, я поняла. Нет-нет, благодарю вас. Я пока ничего не могу съесть, – глухо ответила из-за двери американка. – Я еще плохо себя чувствую.
– Да, – ответил Паскаль. – Я понял.
Он спускался по лестнице, на все лады повторяя про себя слово «уха». А потом ел девушкин ужин у себя в комнате. Ciuppin, кстати, вполне удалась. Газеты, выписанные еще его отцом, до сих пор приходили раз в неделю. Паскаль их обычно не читал, но тут пролистал парочку – узнать, что пишут про «Клеопатру». Оказалось, ничего не пишут.
Чуть позже он услышал, как в траттории кто-то ходит, но это, конечно, была не американка, она так топать не стала бы. Зато оказалось, что за обоими столиками устроились все рыбаки деревни – причесанные, шляпы аккуратно выложены на стол. Всем охота была взглянуть на прекрасную актрису. Валерия подавала им суп, но они не супа хотели, а просто ждали Паскаля, чтобы его как следует расспросить. Сами-то они были в море, когда прибыла яхта.
– Говорят, в ней росту два с половиной метра, – сказал Люго, похотливый герой войны, хваставшийся, будто убил по одному солдату из армии каждой страны – участницы Второй мировой. – Великанша она.
– Хватит чушь молоть! – ответил Паскаль, разливая гостям вино.
– А сиськи у нее какие? – не унимался Люго. – Круглые, как холмы, или острые, как вершины гор?
– Ты лучше меня спроси, – сказал Томассо-Хрыч. Его двоюродный брат женился на американке, так что об американках Томассо, разумеется, знал все. Как, впрочем, и обо всем остальном. – Они одно блюдо на целую неделю готовят. Зато им до свадьбы можно, если в рот. Тут, прямо как в жизни, есть плохое, а есть хорошее.
– Я тебе корыто поставлю, будешь жрать со свиньями! – Валерия на кухне возмущенно сплюнула.
– Валерия, выходи за меня замуж! – закричал Томассо-Хрыч. – Мне и секса уже не надо, и глухой скоро буду как пень. Мы ж прямо созданы друг для друга.
Он достал изо рта трубку, которую задумчиво жевал на протяжении всего разговора. Томассо-коммунист Паскалю нравился больше всех. Старый рыбак считал себя большим докой по части кино, в особенности итальянского неореализма, а потому к американским фильмам относился с большим презрением. Томассо считал, что именно они привели к появлению нового течения, Commedia all'Italiana, глупых водевилей, пришедших на смену глубоким фильмам пятидесятых.
