Диана Чемберлен - Муж напрокат, или Откровения верной жены
– Не говори ерунды. Таких, как ты, полно, и тебе об этом прекрасно известно. Хватит изводить себя.
– У всех моих подружек давно есть дети, – промолвила я. – И я для них как чужая. Я покупаю их малышам подарки, стараюсь сохранить нашу дружбу. Они тоже стараются, только все зря. У нас больше нет ничего общего, и им остается лишь пожалеть меня.
– Сейчас, если не ошибаюсь, ты жалеешь сама себя, – бросил Адам.
– Что с того? – с обидой фыркнула я. – Когда еще пожалеть себя, как не сейчас?
Раньше мы никогда не ссорились. Никогда. Но сейчас это казалось до странности необходимым. Как чистка чего-то ненужного. Но тут мы остановились у светофора, и я взглянула на Адама. Лицо у него было усталым и измученным, на лбу образовались глубокие складки. Что ни говори, это была не только моя потеря.
Потянувшись, я положила руку ему на плечо.
– Адам, прости меня.
– Ничего, Май, – со вздохом ответил он, – мы справимся.
* * *Адам усадил меня в нашу необъятную кровать и протянул стакан воды с ибупрофеном. Проглотив таблетку, я устало откинулась на подушку. Адам, наклонившись, поцеловал меня в лоб.
– Я знаю, что для тебя это куда труднее, чем я могу себе представить, – шепнул он. – Я понимаю это, и я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю, – я открыла было рот, чтобы продолжить, но Адам легонько коснулся пальцем моих губ.
– А теперь поспи, – сказал он.
* * *Уснула я еще до того, как он вышел из комнаты. Снилась мне Франни. Она сидела в своем кресле и весело улыбалась Адаму.
«У меня уже восемнадцать детей, Адам, – сказала она. – Жаль, что ты решил тогда уйти».
6 Майя
Спустя два дня мы с Адамом сидели напротив моего гинеколога, Илейн. Разумеется, я бы предпочла находиться по другую сторону стола, беседуя в качестве врача со своими пациентами. Просвещая их. Успокаивая и убеждая. Однако борьба за ребенка вынудила меня саму занять это неудобное место.
Илейн внимательно пролистывала мою карту, которая лежала перед ней на столе. В какой-то момент она остановилась и стала изучать одну из страниц.
– Я тут кое-что обнаружила во время осмотра, – заметила она, – и выяснила к тому же, что вы не ответили на этот вопрос в своей анкете, которую мы заполняли пару лет назад.
– Что за вопрос? – поинтересовалась я.
– Вы когда-нибудь делали аборт? – взглянула она на меня поверх очков.
Я помедлила. Прежде меня об этом не спрашивали, особенно в присутствии Адама.
– Нет, – ответил за меня Адам.
– Почему вы об этом спрашиваете? – взглянула я на Илейн.
– Видите ли, у вас на матке видны шрамы, которые остаются иногда после аборта. Это они могут препятствовать зачатию и вынашиванию ребенка. Но раз уж вы не делали аборт, то проблема не в этом…
– Делала, – я не собиралась больше молчать. – Я делала аборт.
– Что?! – Адам невольно отклонился, словно обжегшись моими словами. – Когда?
– Еще подростком, – я смотрела на Илейн, однако чувствовала, как изумленный взгляд Адама буквально прожигает мне лицо.
– Были какие-то осложнения? – поинтересовалась она. – Инфекция?
Я вспомнила боль, которой, казалось, не будет конца. Боль, которую я проигнорировала, поскольку в то время меня волновали вещи поважнее.
– Не думаю, – ответила я. – Пожалуй, боль была слишком сильной, но в том возрасте мне и в голову не пришло спрашивать о симптомах.
В каком именно возрасте, я не стала упоминать. Четырнадцать лет. Отец сам отвез меня тогда в клинику. Я отчетливо запомнила нашу поездку домой, хотя и постаралась впоследствии выкинуть тот день из головы. За всю дорогу отец не проронил ни слова, и я уже стала бояться, что он меня разлюбил. Лишь перед тем, как повернуть на нашу улицу – незадолго до момента, который оборвал его жизнь и разбил мою вдребезги, – он тихонько сказал: «Майя, детка, это останется между нами. Будет нашим с тобой секретом».
О боже. Все мои невыношенные дети. Оказывается, это моя вина. Конечно, я и раньше думала о том аборте, когда отчаянно боролась за очередного ребенка. И я никогда не забывала того, первого.
– Значит ли это… – Я сглотнула, не в силах задать мучивший меня вопрос.
Адам, напряженно застывший в кресле, встрепенулся и сжал мою руку. Я была так признательна ему за этот жест!
– Получается, надежды нет? – собралась я наконец с силами. – Даже если мне удастся забеременеть, все закончится очередным выкидышем?
– Необязательно, – ответила Илейн. – Но это, скорее всего, объясняет три прежних неудачи. Вам нужно поговорить с доктором Галлахером о том, стоит ли пытаться вновь. Необходимо взвесить все «за» и «против».
Итак, еще несколько месяцев меня будут накачивать гормонами. Потом попытка оплодотворения. Надежда появляется. Исчезает. Снова появляется. Но все это ничто по сравнению с тревогой, которая поселяется в тебе с момента беременности – с ожиданием этой тянущей боли в животе. Не знаю, смогу ли я решиться на это вновь.
* * *Когда мы добрались до машины, я чувствовала себя совершенно разбитой. В полном молчании мы отъехали от парковочной площадки.
– Прости меня, – сказала я наконец.
Адам даже не взглянул в мою сторону.
– Почему ты не сказала мне про аборт? – спросил он.
Я помедлила, подбирая слова.
– Это то, о чем мне не хотелось вспоминать. К тому же считается, что аборт не влияет на способность к воспроизводству. Но я думала… я боялась, что мои неудачи связаны именно с ним. В то время я с легкостью забеременела, а вот теперь, во взрослом возрасте, у меня с этим проблемы. И мне всегда казалось, что это как-то связано… – Голос у меня прервался. Я и прежде винила себя в том, что это из-за меня мы не можем завести ребенка, и боялась, что Адам, сознательно или нет, тоже упрекает меня в чем-то подобном. А теперь у него появился для этого конкретный повод.
– Прости меня, – снова повторила я.
– Ради бога, Майя, хватит извиняться. Если я и сержусь, то из-за того, что ты мне ничего не сказала. Три года мы пытаемся завести ребенка – без особого, надо сказать, успеха, – и вот теперь я узнаю, что ты скрыла от меня такую важную вещь.
– Я знаю, – меня так и подмывало сказать «прости», но я удержалась. – Я не сознательно скрывала от тебя аборт, просто мне очень не хотелось вспоминать о нем. Мне… – Отвернувшись, я слепо уставилась в окно. Я и сама понимала, что никакие объяснения тут не помогут.
Адам не стал спрашивать о том, сколько лет мне тогда было и кто отец ребенка, за что я была ему искренне признательна. Мне не хотелось даже думать об этом. То, что я тогда пережила, повлияло не только на мою способность вынашивать детей: вся моя жизнь разделилась надвое.
Как знать, не думал ли Адам сейчас о том, что еще я утаила от него помимо аборта? И не намечалось ли там других – более неприятных – секретов?
Если так, то он был абсолютно прав.
7 Ребекка
– Останешься на ночь? – поинтересовалась Ребекка, в то время как Брент парковался у массивного викторианского дома, в котором жили она и Доротея.
– А ты бы что предпочла? – спросил он, распахивая дверцу.
Ей было все равно, лишь бы он оставлял ей часть личного пространства. Прошло уже два дня после возвращения из Сан-Диего, а Ребекка еще не оправилась от конференции. Избыток еды и нехватка физических упражнений.
– Надо сказать, – заметила она, направляясь к наружной лестнице, которая вела к комнатам на втором этаже, – что четыре дня бесконечных встреч, речей и драматичных сцен изматывают больше, чем месяц активной работы.
– Тут ты права, – хмыкнул Брент.
На первом этаже горел свет. Казалось, будто рассвечены сразу все комнаты.
– Дот еще не спит, – промолвила Ребекка, поднимаясь по ступеням. – Пошли поздороваемся.
Они остановились на первой площадке, и Ребекка постучала в дверь, ведущую на кухню. Ответа не последовало. Тогда она потянула за ручку – Доротея терпеть не могла замков – и просунула голову внутрь.
– Дот, ты здесь? – окликнула она.
– В столовой, – послышался голос Доротеи.
Через кухню они направились в глубь дома. Стены здесь были бирюзовыми, мебель – фиолетовой, посуда – ярко-желтой, а кухонные приборы – белыми. Дело рук Луизы. В свое время Доротея дала той полную свободу. И хотя при жизни Луизы она жаловалась порой на сочетание красок, после смерти подруги оставила тут все как есть. Ребекка была этому только рада. Если бы ей вздумалось вдруг украсить свое жилье, она бы точно использовала броскую палитру Луизы.
Луиза отличалась немыслимой аккуратностью, однако ее художественная натура требовала красок – чем ярче, тем лучше. Бедняжка точно перевернулась бы в могиле – не завещай она своего тела госпиталю, – если бы увидела, во что превратилась ее любимая столовая, подумала Ребекка, осторожно пробираясь между коробок и стопок с журналами.
Доротея, сидевшая за столом, что-то печатала на одном из ноутбуков. Второй стоял неподалеку.
