Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов
Джульетта никогда не была мне дочерью. Мне нравится, когда она сворачивается рядом со мной и прижимается ко мне. Меня охватывает неудовлетворимая похоть к ней. Она чувствует все мои эмоции. Кажется, она чувствует все нейротрансмиттеры, работающие у меня в мозге. Наши разумы выравниваются друг с другом, словно настроенные на волну друг друга невидимыми силами бытия. Мои глаза видят излучение сильной похоти, исходящее из её тела. Мои уши слышат сладкий звук волн, когда она что-то шепчет мне. Моя лимбическая система резонирует в ответ на эмоциональный подъём внутри неё. Я знаю, что Джульетта чувствует то, что чувствую я, и что наша мистическая связь, которую нельзя отрицать, побеждает.
Нет, она никогда не была мне дочерью. Я бессилен. У неё вся сила, или она сейчас берёт всю силу и власть себе. Власть над тем, что правильно и что неправильно; власть над красотой и уродством; власть над законом и Богом. Она мне не дочь.
Потерянный в бредовом состоянии или беспамятстве, я внезапно чувствую её влажное дыхание, которое соединяется с моим дыханием. Я чувствую нежное прикосновение её губ к моим губам. Мой язык находит её язык. Мои пальцы находят её голый горячий живот. Её пальцы находят пуговицы на моей рубашке и пряжку ремня. Мои пальцы находят путь внутрь её, чувствуют её сладкую пульсацию внутри. Её пальцы находят мою плоть. Мы занимаемся любовью с нежной яростью, чтобы напомнить нам о нашей любви и забыть о трагедии, которую навязала нам судьба, это и наше подчинение ей, и наше восстание против неё.
Джульетта предлагает приготовить мне завтрак. Но я знаю, что она имеет в виду под завтраком. Она имеет в виду миски с холодными хлопьями, залитыми холодным молоком. Поэтому завтрак готовлю я. Я разбиваю яйца, добавляю мелко нарезанный лук, сладкий красный перец, помидоры, куркуму, свежесмолотый чёрный перец, соль и немного перца халапеньо для дополнительной пикантности. Мы едим молча, как супружеская пара, состоящая в браке пятьдесят лет. Каждый звон наших вилок звучит так громко, как японский гонг.
Наконец Джульетта набирается смелости поднять вопрос, который должен быть поднят.
– Разве ты не считаешь, что нам лучше обсудить то, что мы собираемся делать по этому поводу?
Внезапно у меня в сознании начинается такое бурление, которое я чувствовал в животе, когда получил пищевое отравление в Нью-Йорке. Я чувствую, будто меня пронзают и разрывают изнутри пули, они разрывают то, во что я верю, и мою личность. «Этот повод», про который она говорит, остаётся всё тем же, который существовал и прошлой ночью. Это маленький набор быстро делящихся клеток у неё в матке. Кем будет этот ребёнок – моим сыном или моей дочерью? Моим внуком или моей внучкой? Мои аксоны и синапсы сопротивляются передаче этой информации, поэтому накаляются докрасна, как искривлённые проволоки в тостерах, сопротивляющиеся потоку электричества.
– Да, наверное, лучше обсудить, – говорю я, прилагая усилия, как парализованный человек прилагает усилия, чтобы что-то сказать, я будто пытаюсь убрать причину своего паралича словами. Затем я становлюсь самим собой и бормочу, словно разговариваю сам с собой: – Всё правильно. Ничто не появляется из ничего и не исчезает в ничто. Всё появляется из будущего или исчезает в прошлом, но всё здесь и сейчас, от вечности до вечности.
Она смотрит на меня так, словно я только что превратился в звероподобного человека прямоходящего или гуру из галактики Андромеды. Я знаю, что уклоняюсь от вопроса. Я знаю, что моя реакция – это не та реакция, которую она хочет. Я знаю, что она хочет, чтобы я радовался, обнимал её и целовал, чтобы лез на стену в экстазе и дошёл до высшей степени радостного возбуждения, празднуя невероятно хорошую новость, которую она навалила на меня, словно букет из гигантских секвой[62].
Внезапно я понимаю, насколько широка между нами пропасть. Очевидно, что мои табу – это не её табу.
– Этот плод незаконен с огромного количества сторон, – говорю я. – Он также может иметь генетические дефекты. – Убеждённый биографией собственного мозга – или сформировавшегося сознания, я предлагаю единственный выход, который могу найти. – Может, лучшим во всех планах будет аборт.
Я отодвигаю тарелку, чувствуя горькую бессердечность своих слов.
Джульетта не кричит на меня, как я ожидаю. Грустная рациональность у неё в голосе показывает, что она также рассматривала этот неприятный вариант.
– Это не плод, Пируз, – говорит она. – Это наш ребёнок. Это мой ребёнок. Он живой. Он так же законен, как мы, так же законен, как человечество, так же законен, как природа, и более законен, чем Бог. – Затем она добавляет: – Этот ребёнок может быть пророком, который принесёт нам новую надежду и новый дух, и преуспеет! Это может быть апостол ПайяРах, которой ты поделился со мной.
– Она или он, но наш ребёнок с большой вероятностью – плод инцеста, – я повышаю голос, но затем продолжаю говорить спокойно: – Мы вернулись к колючей теме, которую обсуждали, но не обсудили вчера вечером. Если мы сделаем ДНК-тест, то будем знать, как поступить дальше.
Она тянет руку через стол. Я сжимаюсь, ожидая заслуженной пощёчины. Вместо этого она сжимает мою дрожащую руку.
– И я тебе сказала, что не хочу знать. Я хочу держать своего ребёнка на руках, я хочу нянчиться с ним, несмотря ни на что! Я столько мечтала об этом ребёнке! Моя матка кричала, призывая ребёнка, ночь за ночью на протяжении многих лет. И теперь ребёнок появился в матке, а без него она будет самой грустной пустотой. Пойми это, Пируз: моя любовь к моему ребёнку бесконечна. Таким образом, эта любовь, этот факт, эта ценность побеждаёт над всеми другими фактами и ценностями и причинами. И этот ребёнок находится в моей матке и будет там находиться до рождения. А затем в моих руках, как всё, что я когда-либо любила, вместе взятое.
Она сильно повышает голос, до предела.
Я спасаюсь в генетических оправданиях.
– Ты говоришь, что инцест не имеет значения. Будет иметь значение, если ребёнок окажется физически или психически неполноценным.
– Генетические проблемы от инцеста – миф. Да, родственное спаривание на протяжении поколений может привести к проблемам. Но инцест не влияет на средний ум ребёнка, только на вариации интеллекта. Инцест может усилить как хорошие черты, так и плохие. Некоторые исследования показывают, что результат инцеста обычно умнее своих родителей.
– Похоже, что ты, когда я заснул, сразу же полезла в Интернет, – говорю я.
– Да, я так и сделала, – отвечает она. – Я много читала и думала. Споры по поводу инцеста – хотя их и немного – всегда концентрируются на генетических проблемах, к которым он приводит. Но это миф в сравнении с детьми, рождёнными не в результате инцеста, но с наследуемыми болезнями. Ни один закон и ни одна религия не защищают этих детей от рождения. Я не стану убивать своего ребёнка из-за мифа. Я не Авраам!
Я не успеваю решить, что ещё сказать, у неё же оказывается ещё много чего, что нужно мне высказать.
– В конце концов сексом следует заниматься ради удовольствия, а чашка Петри должна находиться там, где сперма встречается с яйцеклеткой для оптимальной комбинации родительских генов. Разве ты не это включил в свою религию ПайяРах, которую ты всего неделю назад прислал мне по электронной почте? Разве ты не выступал за улучшение генетической базы всех рас, предупреждая потенциальных родителей о возможных генетических проблемах? Разве ты не проповедовал в пользу оптимального количества людей оптимального качества из всех рас мира? Почему это ты вдруг стал консерватором? Пируз, взгляни правде в глаза. Твоя боязнь инцеста анекдотична, это предубеждение. Эти страхи имеют под собой религиозную основу и предубеждённость, а ты не знаешь, что они имеют религиозную основу и предубеждённость. Если перефразировать одного профессора, который любит носить берет, то тот факт, что ты не знаешь, что ты не знаешь, – это большая проблема в данном случае. И пойми меня правильно, Пируз: инцест для меня так же отвратителен, как и для тебя. Но я никогда не чувствовала тебя своим отцом и не думаю о тебе как об отце.
Мне становился холодно – и я не могу остановить этот холод.
– Твои заверения, основанные на природе явления, твоя наука, твоя логика, твоя этика, твои заверения для меня неубедительны – хотя я на самом деле хочу быть убеждённым. Если ты отказываешься от ДНК-теста, Джульетта, то ты должна выбрать между мной и плодом. И если ты выбираешь плод, то я буду незнакомцем – я уеду из города, а может, и из этого мира.
Джульетта сжимает кулаки и старается запретить существование моих жестоких мыслей. У неё по лицу пробегает ужас, словно кровь её ребёнка.
– Называя ребёнка плодом, Пируз, ты находишь, что его так легче убить.
Мне хочется взять свои слова назад, произнести их по-другому, может, сказать как-то лучше, но уже слишком поздно. Она опускает сжатые кулаки вниз, к своей матке. Я резко хватаю ртом воздух, опасаясь, что она сейчас абортирует ребёнка прямо передо мной, чтобы навсегда меня наказать воспоминанием, которое вечно будет гореть у меня в сознании. Но перед тем, как ударить себя в живот, её кулаки разжимаются и мягко опускаются и поглаживают плоский живот, который вскоре станет круглым. Она внимательно за мной наблюдает, как тигрица, защищающая своих детёнышей.
