Орхан Памук - Снег
– Зачем?
Ладживерта это немного разозлило.
– Как это зачем?.. Чтобы его не повесили! Он очень хорошо знает, что если его повесят, то темнокожий лидер станет легендой, а местные жители на много лет сделают его имя своим революционным знаменем. Но темнокожий, понимая, что Марлон разрезал его веревки именно поэтому, отказывается от освобождения и не убегает.
– Его повесили? – спросил Ка.
– Да, но сцену казни не показали, – ответил Ладживерт. – Вместо этого показали, как агента Марлона Брандо, который предлагал темнокожему свободу, точно так же как и ты мне сейчас, убивает, пырнув ножом, один из местных жителей, как раз тогда, когда он уже собирается покинуть остров.
– Я не агент! – воскликнул Ка, не сумев сдержать обиды.
– Не зацикливайся на слове «агент». Я вот – агент ислама.
– Я не являюсь ничьим агентом, – ответил Ка, не смущаясь на сей раз своей обидчивости.
– То есть в эту пачку «Мальборо» не положили никакого особого вещества, которое меня отравит, лишит меня воли? Самое лучшее, что подарили американцы миру, – это красная пачка «Мальборо». Я могу курить «Мальборо» всю жизнь, до конца своих дней.
– Если ты поведешь себя разумно, ты еще сорок лет будешь курить «Мальборо»!
– Когда я говорю «агент», я подразумеваю именно это, – сказал Ладживерт. – Одна из задач агентов – убеждать людей.
– Я только хочу сказать тебе, что будет очень неразумно, если ты будешь убит здесь этими остервенелыми фашистами, у которых руки по локоть в крови. К тому же имя твое не станет ни для кого знаменем или чем-то подобным. Этот кроткий народ привязан к религии, но в конце концов он выполняет не повеления религии, а приказы государства. От всех этих шейхов-повстанцев, от тех, кто возмущается, что теряет власть над верующими, от всех этих боевиков, обученных в Иране, не останется даже могил, даже если они хоть немного знамениты, как Саид Нурси[64]. В этой стране тела религиозных лидеров, чьи имена могут стать знаменем, помещают в самолет и выбрасывают в море в неизвестном месте. Ты все это знаешь. В Батмане могилы членов группировки «Хезболла», превращенные в место поклонения, исчезли за одну ночь. Где сейчас эти могилы?
– В сердце народа.
– Пустые слова, из этого народа только двадцать процентов голосует за исламистов. Но и они – за партию, которая ведет себя сдержанно.
– Скажи тогда, если эти исламисты, за которых голосуют, умеренные, то почему их боятся и устраивают военные перевороты?! Вот в чем заключается твое нейтральное посредничество.
– Я нейтральный посредник. – Ка непроизвольно повысил голос.
– Нет. Ты – агент Запада. Ты раб европейцев, который не принимает освобождения, и, как все настоящие рабы, даже не знаешь о том, что ты раб. Поскольку ты в своем Нишанташи слегка европеизировался и научился искренне презирать религию и обычаи народа, ты ведешь себя так, словно господин этого народа. По-твоему, в этой стране путь хороших и нравственных людей проходит через подражание Западу, а не через религию, Аллаха, жизнь одной жизнью с народом. Может быть, ты скажешь несколько слов против притеснений исламистов и курдов, но сердце твое втайне одобряет военный переворот.
– Вот что я могу устроить для тебя: Кадифе под платок наденет парик, так что, когда она снимет его, никто не увидит ее волос.
– Вы не заставите меня пить вино! – повысил голос Ладживерт. – Я не буду ни европейцем, ни их подражателем. Я буду жить в своей истории и буду сам собой. Я верю, что человек может быть счастлив, не подражая европейцам, не являясь их рабом. Помнишь, есть такие слова, которые часто говорят поклонники Запада, чтобы принизить нашу нацию: они говорят, что для того, чтобы стать европейцем, сначала нужно стать личностью, индивидуальностью, но в Турции индивидуальностей нет. Смысл моей казни в этом. Я выступаю против европейцев как личность, я не буду подражать им, поскольку я – личность.
– Сунай так верит в эту пьесу, что я могу устроить и вот что: Национальный театр будет пустым. Камера во время прямой трансляции сначала покажет, как Кадифе подносит руку к платку, а затем при помощи хитрого монтажа покажут волосы другой девушки, снявшей платок.
– Вызывает сомнения то, что ты так бьешься, чтобы спасти меня.
– Я очень счастлив, – сказал Ка, чувствуя вину, как человек, который лжет. – Я никогда в жизни не был так счастлив. Я хочу защитить это счастье.
– Что делает тебя счастливым?
Ка не сказал, как впоследствии очень много раз думал: «Потому что я пишу стихи». И не сказал: «Потому что я верю в Бога». Он выпалил:
– Потому что я влюбился! Моя возлюбленная поедет со мной во Франкфурт.
Внезапно он ощутил радость оттого, что может рассказать о своей любви кому-то непричастному.
– Кто твоя возлюбленная?
– Сестра Кадифе Ипек.
Ка увидел, что Ладживерт изменился в лице. Он тут же раскаялся в том, что поддался порыву. Наступило молчание.
Ладживерт закурил еще одну сигарету «Мальборо».
– Такое счастье, которое хочется разделить с человеком, идущим на смертную казнь, – это милость Аллаха. Предположим, что я принял предложение, которое ты принес, чтобы тебе спастись и уехать из этого города, и твое счастье не пострадало, Кадифе приняла участие в пьесе в подходящей форме, которая не оскорбила бы ее достоинство, чтобы не испортить счастья своей сестры. Откуда тебе знать, что они сдержат свое слово и отпустят меня?
– Я знал, что ты это скажешь! – взволнованно ответил Ка.
Он немного помолчал. Потом поднес палец к губам и сделал Ладживерту знак: «Молчи и смотри внимательно!» Он расстегнул пуговицы своего пиджака и, показав диктофон, выключил его через свитер.
– Я ручаюсь, прежде они отпустят тебя, – сказал он. – А Кадифе выйдет на сцену после того, как ей сообщат из того места, где ты спрячешься, что тебя отпустили. Но для того чтобы убедить Кадифе согласиться на это, нужно, чтобы ты вручил мне письмо, в котором будет написано, что ты согласился на эту договоренность. – В тот момент он думал обо всех этих деталях. – Я устрою так, что тебя отпустят на твоих условиях и туда, где тебе захочется быть, – прошептал он. – До тех пор пока дороги не откроются, ты спрячешься там, где тебя никто не сможет найти. И в этом мне доверься.
Ладживерт протянул ему один из листов бумаги, лежавших на столе:
– Напиши здесь о том, что ты, Ка, являешься посредником и гарантом того, что меня отпустят и я смогу целым и невредимым уехать из Карса в обмен на то, что Кадифе, не запятнав своей чести, выйдет на сцену и снимет платок. Если ты не сдержишь своего слова и если и меня приведут на пьесу, каким будет наказание поручителя?
– Пусть со мной случится то же, что и с тобой! – сказал Ка.
– Тогда так и напиши.
Ка тоже протянул ему лист бумаги:
– Ты тоже напиши, что согласен на сделку, о которой я говорил, что известие об этой сделке было передано Кадифе мною и что она приняла решение. Если Кадифе согласится, то напишет это на листе бумаги со своей подписью, а тебя освободят подходящим образом, прежде чем она снимет с себя платок. Напиши это. Где и как тебя должны освободить, реши не со мной, а с человеком, которому ты больше доверяешь в таком деле. В этом вопросе я советую тебе брата по крови покойного Неджипа, Фазыла.
– Мальчишку, который писал Кадифе любовные письма?
– Это был Неджип, он умер. Он был особенным человеком, которого ниспослал Аллах, – сказал Ка. – Фазыл тоже хороший человек, каким был и тот, другой.
– Раз ты так говоришь, я поверю, – сказал Ладживерт и начал писать на листе бумаги, лежавшем перед ним.
Первым закончил писать Ладживерт. Когда Ка дописал свое поручительство, он увидел, что Ладживерт смотрит на него, насмешливо улыбаясь, но не обратил на это внимания. Он был невероятно счастлив из-за того, что уладил дело, что они смогут уехать из города с Ипек. Не говоря ни слова, они обменялись бумагами. Ка увидел, что Ладживерт сложил бумагу, которую дал ему Ка, не читая, и положил ее в карман, и поэтому сам сделал то же самое и опять включил диктофон, нажав на кнопку так, чтобы Ладживерт это заметил.
Наступила тишина. Ка вспомнил последние слова, которые он сказал перед тем, как выключить диктофон.
– Я знал, что ты это скажешь, – произнес он. – Но если стороны не доверяют друг другу, то никакой договоренности достичь невозможно. Тебе нужно верить, что власть будет верна слову, которое она даст тебе.
Они улыбнулись, глядя друг другу в глаза. Впоследствии, многие годы вспоминая этот момент и размышляя о нем, Ка с раскаянием поймет, что его собственное счастье помешало ему почувствовать ненависть Ладживерта, и он думает, что если бы почувствовал эту злость, то не задал бы такого вопроса:
– Кадифе последует этому соглашению?
– Да, – ответил Ладживерт, гневно сверкая глазами.
Они немного помолчали.
– Раз уж ты хочешь заключить соглашение, которое свяжет меня с жизнью, то расскажи мне о своем счастье, – сказал Ладживерт.
