Мартин Винклер - Женский хор
– Я пойду в душ, ничего?
– Конечно, ничего. Рыба подождет.
Ага, похоже, ужина тет-а-тет мне не избежать.
Положив часы в раковину, я увидела, что уже четверть девятого. Последняя пациентка вышла из 77-го отделения в шесть часов вечера. Мы проговорили полтора часа ? (Я сняла свои джинсы и пуловер.) Я не заметила, как промчалось время. Карма говорил без остановки, мне не удавалось и слова вставить, но я не хотела, чтобы он останавливался. И уходить ему, судя по всему, не хотелось. Я несколько раз ловила себя на мысли: он не торопится, потому что в его жизни никого нет. Я стала думать – почему? Или скорее – как это возможно? Неужели ему никогда не хотелось флиртовать с пациентками, ухаживать за ними или запрыгнуть на одну из шестисот пятидесяти трех тысяч женщин, которые прошли через его отделение. (Я сняла лифчик и трусы, стараясь не смотреть в зеркало.) Невозможно, чтобы все эти женщины его не интересовали. (Я достала из шкафчика полотенце и положила его в раковину, чтобы можно было дотянуться рукой.) Чокнутые, которые обожают бородатых плюшевых мишек и заводятся при виде всего, у чего есть тело: адвокаты, военные, врачи. (Я встала под душ.) Вдовы, разведенные, сорокалетние неудовлетворенные, которые ищут настоящего мужчину, который вернет им забытое наслаждение. (Я прислонилась лбом к кафелю.) Молодые длиннозубые волчицы, которые хотят разнообразить свое наследство, материальное или генетическое… или и то и другое. (Я отрегулировала смеситель, полилась теплая вода.) Бабы, которым нужно просто немного доброты, немного внимания, но которые слишком стесняются сказать, даже произнести одними губами, что у них на сердце. (Я сделала струю поменьше.) Несчастные девицы, глуповатые, приговоренные к целомудрию за то, что не смогли удержать типа, который их хотел, который принимал их такими, какие они есть (струя на полную мощность), со слишком плоской или слишком пышной грудью, с выпирающим или низким задом, с целлюлитом, рубцами, поджатыми губами, скрытыми изъянами…
Продолжая упираться лбом в плитку, я пустила воду на голову и на шею, и, конечно, это напомнило мне слова Жоэля (я возвращалась уставшая, но как только пересекала порог, аромат супа или соуса, который он приготовил из ничего и который всегда выглядел так, будто над ним с большой любовью колдовали три часа, ударял мне в ноздри, увлекал на кухню, но он останавливал меня на полном ходу, забирал у меня сумку, ключи и толкал в ванную): Прими душ, постой под ним хотя бы десять минут – и ни о чем не думай, только о воде на коже… И я, конечно, думала о воде на коже, а моя кожа думала о его руках, которые ласкают мои груди, и живот начинал кричать так громко, что мне становилось… Нужно подумать о чем-нибудь другом. Только не о нем, лучше об утренней консультации, и передо мной возникло лицо Багии, которая постепенно превратилась в юношу, я увидела ее красивые несчастные глаза, наполнившиеся ужасом, когда я у нее спросила:
– Ваш отец вас любит?
– Обожает. Он всех нас троих обожает.
– Тогда… – я с трудом подавила вздох, потому что она бы этого не поняла, – вам нужно все ему рассказать.
– Это его уничтожит. Он будет считать меня чудовищем.
– Не будет, раз он вас обожает, поверьте мне. Он будет за вас переживать, конечно, но он будет на вашей стороне, такой любящий отец-защитник, как ваш. Это не помешает ему вас любить. Он жив, и он никогда вас не бросал. По крайней мере, он. Если меня не бросает собственный отец, то бросают парни, я начинаю думать, что со мной что-то не так, раз все они от меня убегают… Какая же дура, ну какая же дура, и стоило столько лет искать редкую жемчужину, чтобы выбросить ее из тщеславия, надменности, диктаторства! Вдруг я подумала о том, что он был прав, тот тип, который однажды вечером в интернатуре пытался меня унизить (как будто такого со мной не случалось на пятом курсе, когда я пахала лучше всех девчонок и за весь год не удостоилась взгляда ни одного приличного парня) или, чтобы сказать мне, что хочет меня (как будто я этого не поняла еще в лицее), расхваливал перед своими дружками, охмелевшими от пива и издававшими сальные смешки: мои бедра шлюхи, мои губы сосуньи, мои груди в стиле Феллини, на которые он хотел бы взглянуть на частной консультации. Вся группа засвистела и закричала («Шлюююююха!»), а я, жутко разозленная в тот день (безусловно, тем, что меня несколько раз отшивали типы, на которых я положила глаз), встала перед ним и гордо сказала: «Пойдешь со мной в дежурную комнату?» – просто чтобы увидеть его рожу, когда он рассмотрит меня со всех сторон, а он, конечно, чтобы не упасть в грязь лицом перед остальными, последовал за мной под удивленные подбадривающие возгласы (Пусть он встанет как надо! Покажи ей, какой он у тебя!) и потрясенные стоны девчонок (Ну и шлюха…). Я затащила его в комнату, опрокинула на кровать, запретила вставать, посмотрела на его недоверчивую улыбку, разделась и увидела, как исказилось его лицо, когда я встала перед ним, положив ладони на бедра full frontal nudity и подсунув ему свою реальность под самый нос. «А какая штучка у тебя?»
Я была готова ко всему. Я уже все прочитала, все услышала, и в своем тщеславии боевой женщины, перед которой не может устоять никто и ничто, считала себя неуязвимой (потому что уже давно папочка обо всем мне рассказал, в тот самый день, когда я, совсем маленькая – мне было четыре года, и я играла в ванной, а он брился, – спросила у него: Daddy why do I have a boy's weenie? [60] И он ответил: Oh, but Sweetie, you don't! You have a special girl's weenie [61] , поэтому я всегда знала, что если я такая, то это потому, что у меня the best everloving Daddy [62] , такой любящий, такой надежный, такой умный, что он специально выбрал для меня неопределенное имя, я была его special lovely girl, и поскольку у меня был этот very special Daddy, я была подготовлена и вооружена), но к тому, что сказал этот тип, я не была готова.
И в это мгновение… дело вовсе не в том, что я устала за день, и не в сообщении от Daddy которое я не стерла вчера вечером, после того как из-за этой малявки Сесиль мне захотелось ему ответить (но что ответить? проклятие, проклятие…), и не в этой горячей маленькой штучке там, внизу, между половыми губами, которая в спокойном состоянии может остаться незамеченной даже под бикини, но которая в тот день в интернатуре (в моем похабном возбуждении от мысли разнести этого парня, унизить его, ошеломить, показать, до какой степени он ошибался, подсунув ему под самый нос эту штуковину) увеличилась до максимума – нет, она была не такая толстая и длинная, как у парней, у настоящих, с настоящим членом, но достаточно выдающаяся, чтобы он потерял дар речи…
Нет, я расплакалась не из-за этого. Я расплакалась, когда вспомнила, с какой ненавистью, внезапно выйдя из пьяного оцепенения и прежде чем вскочить с кровати и помчаться обратно к банде (которая не оправдала его ожидания и поверила ему лишь наполовину, но, испугавшись и начав сомневаться, с тех пор оставила меня в покое: К этой девке не лезь. Нет, ты же не знаешь…), этот дурак выплюнул: «Значит, правду все говорят: ты действительно думаешь как мужик!»
СОВПАДЕНИЕ
Я лежала на диване, опершись рукой о низкий столик, у меня болела спина. Часы остановились, надо найти время и наконец заменить батарейку. А еще лучше купить новые, дешевые, в магазинчике при больнице.
Я посмотрела на окна. Темно. Это нормально, ведь сейчас февраль, а в такой холод день начинаться не торопится.
Что я несу?
Часы на декодере, под телевизором, показывали четко 5:45. Значит, линзы я не сняла.
Почему я не сплю?
Ммммггг… Накануне вечером Сесиль заставила меня выпить. Когда количество алкоголя в моей крови снижается, уровень андрогенов повышается, и мой пик Монблана – моя маленькая дубинка – моя палка встает в этих слишком узких трусиках.
О чем я думаю?
0 чем я думаю сейчас, два года спустя после того как я успешно, во-первых, потеряла Пьеро, с которым у меня впервые в жизни получились продолжительные отношения; во-вторых, напустила на себя вид умной, целомудренной девушки, для которой самое главное – учеба, а не парни, которые попадаются ей на пути; в-третьих, провалилась в интернатуре; в-четвертых, пережила один, потом два, потом три, потом четыре, потом пять отказов, угнетенных (Ты видела мои оценки, я сейчас, правда, не в настроении), агрессивных (Ты сможешь потребовать любую должность, какую захочешь…), капризных (Прости, я уверен, что ты очень милая, но я не могу спать с девушкой, которая целый день копалась в трупе) или испуганных, потрясенных, злобных (Убирайся прочь, ты больная, как же это мерзко), и полдюжины половых актов. Наконец я, наивная Silly Sweet Daddy’s Girl [63] , решила, что, если парни настолько глупы, чтобы прогнать девушку, которая просит ее трахнуть, нужно придумать план действий. Я разработала стратегию, которую считала безошибочной: во-первых, найти парня, уверенного в себе, который не убежит, как только я с ним заговорю; во-вторых, не говорить ему, чем я занимаюсь; в-третьих, прикинуться глупенькой; в-четвертых, не раздеваться прежде, чем он ляжет в постель; в-пятых, расстегнуть лифчик и занять его глаза-руки-рот, водя сиськами по его носу; в-шестых, возбудив его и доведя до беспамятства, ласкать его член одной рукой, а другой крепко давить на грудь, чтобы он не мог встать, и потом, когда он будет готов, и я тоже, мне останется только его отпустить, быстро перевернуться и подставить ему бедра. Вперед, ковбой! Сам решай, бери меня как хочешь, у тебя есть выбор, если ни мой мозг, ни мой голос, ни мой хвостик тебя не отпугнули, тот тут уж мне нельзя быть сложной и показывать свое отчаяние… Папочка, зачем же мне быть особенной и обладать этой лишней штучкой, если никто меня не хочет?
