Уильям Голдинг - На край света (трилогия)
Она покорилась. Я протянул ей руку, но этого явно было недостаточно.
Не успели мы выйти в коридор, как резкое движение корабля заставило меня обхватить тонкую талию мисс Грэнхем. С оглушительной силой на меня обрушился неожиданный факт. Ей далеко за тридцать, но все же она – женщина! Более того, если уж говорить откровенно, мисс Грэнхем не носила корсета! Я это почувствовал. Ее грудь и талия были как у юной девушки! Мое смущение достигло наивысшей точки, и мне не терпелось поскорее от нее отделаться. Но как бы не так! Другое существо – ревнивое как женщина, сказал бы поэт – трепало нас, как гончая треплет лису. Первое же движение корабля швырнуло меня через коридор, и пришлось применить всю силу и проворство, о коих я и не подозревал, чтобы удержаться, точнее, удержать нас на ногах. Следующий скачок судна превратил пол в горный склон с потоками воды. Я ухватился за поручни с одной стороны коридора, чтобы не упасть на другую, которая временно превратилась в пол. Но мы все равно упали, так как отвалились и упали поручни, и, страшно сказать, вся переборка из тонкой фанеры тоже двинулась за нами. Мы приблизились к деревянному цилиндру бизань-мачты, и я извернулся так, чтобы стукнуться об нее плечом, но уберечь от этого мисс Грэнхем. Темно-желтый лист фанеры мешал теперь нашему продвижению. Вынужденный отцепиться от поручней, по инерции пританцовывая, словно шут с куклой, я влетел в лишенную стены каюту. Мы пробыли в ней достаточно долго – я даже разглядел лежащую пожилую даму: седые волосы свалялись от пота, рот открыт, глаза в запавших посеревших глазницах смотрят на нас с ужасом. Сам не знаю, как я исхитрился поклониться и пробормотать извинения, прежде чем нас вышвырнуло обратно.
Я уцепился за поручни с противоположной стороны коридора и, сам не понимая, как здесь оказался, двигался, держась за них, покуда благополучно не доставил мисс Грэнхем к ее дверям.
– Позвольте мне, мадам. Наверное, это был девятый вал. Приношу извинения… теперь вы на месте. Разрешите, мадам…
Мне удалось ввести ее в каюту, и я закрыл дверь с большим облегчением. С трудом я добрался до собственной каморки, отводя глаза от разрушенной каюты, в которой, как я теперь осознал – почти с таким же ужасом, как и она, – в которой находилась моя «возлюбленная на час», Зенобия Брокльбанк!
Я игнорировал и ворчание матросов, получивших приказ немедленно починить каюту, и визг Зенобии, вопившей до тех пор, пока ее снова не скрыли от посторонних глаз, и душераздирающие удары молотка, без которых нельзя было исправить переборку. Полный ярости и решимости не дать кораблю и ветру себя одолеть, я отправился в салон, где крикнул слугу и приказал подать еду и питье. Все доставили: солонина, а также пикули, чтобы ее заедать, и эль, чтобы запивать. Не верьте жалобам моряков на скверную пищу! Для человека, у которого на месте все зубы, это поистине королевская трапеза, хотя мне и пришлось над ней потрудиться. Нужно сказать, тарелка от меня ускользнула, но я успел спасти говядину, не говоря уже о мешанине из пикулей. Более того, я с удовольствием облизал пальцы.
Не знаю, как так вышло, но абсурдное происшествие с мисс Грэнхем вернуло мне добродушное расположение, которое, я полагаю, мне вообще присуще и над которым mal de mer одержала временную победу. Даже когда я со страстным трепетом подумал о мисс Чамли, мысли мои переросли в намерение все преодолеть!
Я не просто выздоровел, я родился заново! Вернувшись к себе, я поупражнялся в балансировании, облачаясь в ночную рубашку и колпак, улегся в койку и вознамерился отлично выспаться.
Удивительно: без всяких приступов тошноты я почти сразу погрузился в глубокий сон, и даже телесный недуг – чертовски болело плечо, ушибленное о проклятую бизань-мачту, – не смог этому воспрепятствовать.
(14)
Сквозь отверстие в двери проникли первые слабые лучи. Я проснулся и немного полежал, удивляясь своему выздоровлению. Казалось, что болезнь моя, как говорится, миновала кризис и ушла восвояси. Меня переполняли силы и решимость. Я сел, полуодетый, за пюпитр и писал, пока не сжег целую свечу – про мистера Аскью, мистера Бене, Чарльза, мисс Грэнхем и мистера Гиббса. Когда я кончил, в убогом помещении посветлело настолько, что догорающую свечу можно было погасить. Чувство выздоровления меня не покидало. Я оделся, облачился в дождевик и осторожно выбрался подышать… Нельзя сказать, что моему взору открылось нечто, способное порадовать человека, смертельно уставшего от соленой воды, – слишком много ее было повсюду. Я глянул вверх – узнать, не топчется ли с наветренной стороны шканцев капитан Андерсон, но не увидал его. Вместо этого от передних перил мне помахала рукой сверкающая фигура. Ветер донес слабый голос:
– Эй, там!
Это был лейтенант Бене.
– Что за мерзкая погода!
– Я сейчас к вам приду.
Из недр корабля возник Камбершам. Он что-то буркнул, и я проворчал что-то в ответ. С него и это довольно. Камбершам поднялся на шканцы. Пробило восемь склянок. Церемония приветствия не затянулась. Джентльмены собрались приподнять шляпы, но на них были зюйдвестки, завязанные у подбородка специальными ленточками, а потому приветствие ограничилось символическим поднятием правой руки на уровень глаз.
Рулевые передали вахту своей смене. По трапу спустился Бене. Держась двумя руками за поручни, он перегнулся вниз:
– Поднимайтесь, сэр.
– Вы сегодня в хорошем настроении, мистер Бене.
– Это, наверное, вам показалось.
– Разлука, как я начинаю понимать…
– Ах, вон что. Вильсон, следить за шкаториной! Мистер Тальбот, целую вахту я занимался теми двумя строками, которые вам цитировал, – и существенно их улучшил. О, дивное созданье, несомненно: для смертной женщины ты слишком совершенна! Разве не стало лучше?
– Я ведь не поэт.
– Откуда вы знаете? Говорят, вы плакали, когда пела миссис Ист.
– Боже ты мой! То были пустые слезы, и кто их послал – Господь или дьявол… И что… Кроме того, я перед этим расшиб голову.
– Дорогой мистер Тальбот, как только перед нами встает необходимость общения с самыми чувствительными, самыми утонченными созданиями, единственно поэзия может осуществить эту связь. Поэзия, сэр, их язык. И язык будущего. Эпоха женщин… Как только дамы осознают, что с их губ должны слетать лишь такие звуки, а не проза, они взойдут во всем своем блеске, словно солнце.
– Вы меня поражаете, мистер Бене.
– А проза? Это речь лавочников, язык войны, торговли, земледелия.
– Но поэзия…
– Проза, сэр, годна убеждать мужчин. Вот, к примеру, не далее чем вчера мне удалось убедить капитана, что небольшое изменение курса пойдет нам на пользу. А попробуй я изложить ему это в стихах…
– Удивительно, что вы вообще живы.
– Вы разве не заметили, что качка уменьшилась?
– Я счел, что моя способность сохранять равновесие и хорошее расположение духа – результат выздоровления.
– Мы встали на фордевинд, и увеличение скорости, хоть и небольшое, компенсирует увеличение расстояния. Однако отсутствие Предмета Любви…
– Вы о леди Сомерсет?
Лейтенант Бене снял зюйдвестку и тряхнул золотистой шевелюрой.
– О ком же еще?
– Я предположил, – смеясь, сказал я, – что вы имели в виду кое-кого другого.
– Других не существует!
– Для вас не существует, а для меня…
Лейтенант Бене покачал головой и добродушно улыбнулся:
– Нет.
– Мне пришло в голову, что у вас, вероятно, был случай составить мнение о характере мисс Чамли.
– У нее его нет.
– Простите?
– Какой у нее может быть характер? Она еще школьница, мистер Тальбот.
– Мисс Чамли…
– О школьницах у меня нет никакого мнения. От них нечего ждать понимания, сочувствия или еще чего-то. Они как флюгер на ветру. Да вот хотя бы мои сестры – если бы не матушка, они бы сбежали с первым же встречным в мундире.
– Мисс Чамли уже не школьница.
– Она хорошенькая, признаю, веселая, с зачатками ума…
– С зачатками?!
– Послушная…
– Мистер Бене!
– А что такое?
– Лейтенант Деверель теперь на «Алкионе», а он отъявленный…
– Задира, мистер Тальбот? Мне он не понравился, хоть я его почти не знаю.
– Мистер Аскью сказал мне… Мистер Аскью сказал, что Джек-красавчик…
– Во всяком случае, это ему я обязан своим прискорбным изгнанием.
– Но, мистер Бене, простите – «изгнание»? Вы, похоже, счастливы. Ваше непринужденное обращение, само выражение лица – столь радостное, сэр…
Лейтенант Бене был, казалось, удивлен и недоволен. Он надел зюйдвестку.
– Неужели вы серьезно, мистер Тальбот! Я – и счастлив?
– Прошу прощения!
– Будь я человеком ограниченным, мистер Тальбот, я бы завидовал вашему положению. Вы влюблены в мисс Чамли, не правда ли?
– Конечно.
Лицо у лейтенанта Бене было мокрое, но не от слез, а от дождя или от брызг. Золотые кудри метались по лбу. Подзорная труба у него под мышкой казалась настолько неотъемлемой частью всей фигуры – как моряка, так и человека, – что, когда он вдруг выхватил ее и взбежал обратно на шканцы, это выглядело как если бы он вытянул еще одну конечность, которая прежде была сложена, словно у насекомого.
