Джонатан Литэм - Сады диссидентов
Только ли это показалось Ленни, или было на самом деле: по вагонам подземки сновало множество народу в разных кретинских нарядах кровавых убийц с топором, знойных Женщин-Кошек, Фрэнк-н-Фертеров и Дартов Вейдеров, однако чернокожие повсюду пялились не на них, а на цепляющегося за поручни адвоката из Кентукки? Неужели он ошибается, полагая, что их взгляд должен с особой благодарностью останавливаться именно на этой фигуре? Или, может быть, им просто кажется, что человек, который скрывается под этим костюмом, недостоин такой бороды? Ну, и фиг с ними тогда, раз они шуток не понимают.
Сквозь игольное ушко турникета подземки умудрился пройти даже пассажир, вырядившийся вер блюдом.
Попался на глаза и парень в безупречно продуманном костюме Безумного Эдди, рекламщика, а может, это и вправду был сам Безумный Эдди, ехавший домой с работы: в этом городе ни в чем нельзя быть до конца уверенным.
Ленни вышел на Четырнадцатой улице, а оттуда, смотрясь в своем наряде почти монолитом из фильма Кубрика, с цилиндром на голове, повернул в обратную сторону, к “Вестбету”. Можно назвать это обманным маневром. Выбор окольных путей имел такую же важность, как и борода: сегодня целый остров стал для Ленни частью камуфляжного прикрытия. Придурки, которые сели ему на хвост, плохо знали Манхэттен, что с самого начала давало ему огромное преимущество, а уж в Хэллоуин их географический кретинизм и подавно должен сыграть ему на руку. Пожалуй, Гринич-Виллидж в его теперешнем виде показался бы этим придуркам чистым хэллоуинским маскарадом не только сегодня, но и в любой другой вечер: ведь сами-то они обитали в каком-то воображаемом неизменном мире времен Эйзенхауэра. С тех пор их мозги просто разучились работать, и все, что появилось на свете потом: астронавты, хиппи, металлоискатели, мини-юбки, “Конкорды” и крюгерранды, – все это было просто непостижимой для них модернистской отравой. Ленни велели не покидать пределов Куинса до завтрашнего дня, потому что завтра Главный Придурок, он же Джерри Гилрой, желал “переговорить” с ним: этим эвфемизмом пользовались ирландские мафиози Куинса, когда угрожали расправой. Ленни не мог бы найти лучшего предлога удариться в бега и уйти в подполье, на манер Хоффмана и Лири – визионеров, которым больше не по душе были закатные годы уходящего десятилетия.
Выходя из метро, он прошел мимо целого сборища ведьм, которые принялись театрально зазывать его и снимать свои черные шляпы перед “собратом”.
Ленни очень нравился его собственный нос. Пускай даже он был его единственным ценителем – ну и что с того? А еще он был верным поклонником своих чесоточных коленок и коротких, зато весьма ловких больших пальцев; ему хотелось и впредь ходить без костыля и дышать нормально, не страдая от боли в сломанном ребре или отбитой селезенки. Потому-то он и напялил цилиндр, нацепил бороду и растворился в истории. Превратился в человека, отчеканенного на пенни, в это медное лицо на диванной подушке, в изображение, которое присутствует повсюду и не замечается никем, – в подсознательный дензнак. Чем скрываться где-нибудь в сельской глуши, Ленни решил, что лучше он спрячется на самом видном месте, как Питер Селлерс в “Вечеринке”, – поселится в Алфавитном городе, который так любит Мирьям, снимет комнату в каком-нибудь городском особняке и заживет рядом с нарисованными слонами. Он был почти таким же отступником среди горожан, как и все тамошние квартиранты, и, наверное, даже мог бы прочесть им лекцию-другую про настоящий коммунизм. Ну, а те из благодарности позволили бы ему окунуться в оргию – для них-то это дело повседневное, а вот Ленни слишком давно отказывал себе в подобных радостях.
Однажды Ленни занимался сексом с одной хиппушкой – не то в 1974, не то в 1975 году, в общежитии Стоуни-Брук. Познакомился с ней он на платформе железной дороги Лонг-Айленда, когда возвращался из загородной поездки по поручению Шахтеровского “Нумизмата”, а она оказалась там после концерта “Пинк-Флойда” в Нассау-Колизеуме, где, в придачу, наверное, приняла таблетку кислоты. Хоть в постели эта девчонка-хоббит и называла его “папиком”, у нее самой ноги были почти такие же мохнатые, как у Ленни, а они у него были ого-го какие!
Нет, Ленни ничего против этого не имел.
У Ленни еще и на пояснице рос пучок волос, который с годами все больше становился похож на обезьянью шерстку.
Ленни подозревал, что в коммуне, где живет Мирьям, полно таких же пташек. Вот и ему наконец кое-что перепадет. Вот и он наконец примкнет к оргии, где всем прощаются волосы в самых необычных местах. Из-за своей безответной любви и обиды он отдалился от Мирьям и ее поколения чересчур надолго. Да, и наконец-то он обкурится, раз уж всем так положено. Из шахматного магазина на Макдугал-стрит его прогнали еще пять лет назад – за суетливость, за посторонние ставки, за слишком громогласные и молниеносные победы, которые расстраивали клиентов магазина, – так что он сказал себе: все, на хрен шахматы. А теперь его турнули еще из Шахтеровского магазина на Пятьдесят седьмой улице – так что можно смело сказать: на хрен нумизматику! Пожалуй, Ленни начнет помогать рыжеволосому мальчишке Мирьям отпаривать марки с конвертов – может, когда-нибудь он наткнется на “Перевернутую Дженни”[14]. Теперь еще придурки Гилроя начали охоту на Ленни в Саннисайде, так что пора сказать: хрен с ним, со всем Куинсом! И хрен с этими беспамятными коммунистами, которые удобства ради забыли, что они коммунисты, и с беспамятными иммигрантами, которые забыли, что они иммигранты, со всеми этими ирлашками и полячишками, которые сейчас изо всех сил давят на всяких монголов, корейцев и турок, как будто у них самих еда лучше, как будто за поколение-другое они сами отмылись от пятен истории. Быть может, настоящий дух коммунизма все-таки и вправду ушел в подполье “Метеорологов”. Ну, тогда и сам Ленни тоже исчезнет с поля истории – уйдет в контристорию. Лишь бы только Мирьям пустила его в свою радикальную коммуну – и они взорвут парочку грузовиков “Бринкс”, выведут их из строя. Может быть, и так: хрен с ним, с “настоящим коммунизмом”!
Хрен вообще со всем на свете, и на хрен все на свете! На хрена нам еще что-нибудь, кроме собственного хрена! Пожалуй, Ленни последним вскочит в уходящий поезд этого поколения “Я”, прежде чем он потерпит крушение, прежде чем его разоблачат как обычную схему Понци – финансовую пирамиду, построенную на герпесе и разводе. Странным образом, этот маскарад под Линкольна в сочетании с почти не замаскированными угрозами мафиозо Гилроя вызвал у Ленни такое сильное сексуальное возбуждение, какого он не испытывал, наверное, никогда в жизни. На голове у него торчал один цилиндр, а в штанах – еще один. И это не имело никакого отношения к ослепительной Джейн Мэнсфилд, которая переходила сейчас Хадсон-стрит. Чем глубже и откровеннее были декольте проходящих мимо девушек, тем больше Ленни убеждался в том, что сегодня он хочет мужчину.
Он нашел их, где и условились встретиться, на перекрестке неподалеку от ворот Вестбетского комплекса. Это была отправная точка хэллоуинского парада, здесь собирались большие плавучие маски и марширующие оркестры, готовясь к разнузданному тралу по всему Виллиджу. Тут роились гуляки всех мастей: плюшевые мишки, забрызганные краской Зеленые Великаны, всадники без головы, монахини. А еще многие держали в руках, как знамена, высокие шесты с огромными скульптурными головами, изображавшими всевозможных героев и чудовищ. Среди этих голов оказался еще один Линкольн, забравшийся так высоко, словно собирался вот-вот рухнуть на толпу внизу: глаза у него походили на пустые окна, отражавшие черную ночь, а здоровенная родинка смахивала на сдутый баскетбольный мяч. Мирьям и Томми были при маскараде: солдатская форма, красные береты и густые черные фальшивые усы. Томми, разумеется, не расставался с гитарой – она была приторочена сзади к спине, наподобие ручного пулемета. Ленни так мучился похотью, что не в силах был смотреть на кузину. Торчок у него в штанах и не думал униматься, зато костюм Линкольна служил хорошим прикрытием.
– Дайте-ка угадаю, кто вы, – сказал он. – Новые братья Маркс – из ремейка “Утиного супа” со Стивом Мартином и Джином Уайлдером!
– Нет, Ленни, мы – сандинисты!
Мальчишка стоял в тени родителей, его почти не видно было под огромными картонными рогами, увешанными гирляндами из бумажных цветов. Из-под этого головного убора выглядывала огненная ржавчина волос. Почему еврей-полукровка выглядел чистокровным ирландцем – загадка.
– А ты кто?
– Бык Фердинанд, – ответила за сына Мирьям. – Так Серджиус протестует против нашего выбора. Против того, что мы нарядились свирепыми партизанами.
– А почему бык – это протест против сандинистов? Что-то я не понял.
– Потому что Фердинанд – это бык, который не хотел драться. Вместо этого он предпочитал нюхать розы.
