М. Стедман - Свет в океане

– Я ищу дом Шербурнов.

– Вы его нашли. Я Том Шербурн. – Он выжидающе на нее посмотрел.

– Тогда мне точно сюда. – Она нерешительно улыбнулась.

– Простите, – сказал Том, – неделя была трудной. Я что-то забыл? Мы договаривались о встрече?

– Нет, ни о какой встрече мы не договаривались, но я приехала повидаться с вами. И… – она помедлила, – с миссис Шербурн. Я слышала, что она очень больна. – Видя на лице Тома недоумение, она пояснила: – Меня зовут Люси-Грейс Рутфорд. Урожденная Ронфельдт… – Она снова улыбнулась: – Я Люси!

Том замер, не веря своим глазам.

– Лулу? Маленькая Лулу, – произнес он едва слышно, боясь пошевелиться.

Женщина покраснела.

– Я не знаю, как мне вас лучше называть. И… миссис Шербурн тоже. – Неожиданно на ее лице отразилось сомнение, и она спросила: – Надеюсь, она не будет против? Может, я не вовремя?

– Она всегда надеялась, что ты приедешь.

– Подождите! Я привезла вам кое-что показать! – Она вернулась к машине и достала из нее плетеную колыбельку. На ее лице появилось выражение нежности и гордости.

– Это Кристофер, мой маленький сын. Ему три месяца.

Увидев личико младенца, выглядывающего из одеяла, Том настолько поразился его сходству с Люси, когда они нашли ее в ялике, что по спине у него пробежали мурашки.

– Иззи была бы счастлива увидеть малыша. Ваш приезд для нее был бы настоящим праздником!

– О, простите… А когда?.. – Она не стала заканчивать фразу.

– Неделю назад. В понедельник были похороны.

– Я не знала. Если вы думаете, что мне лучше уехать, я…

Он нагнулся к колыбели и долго смотрел на ребенка, а когда поднял голову, на его губах была грустная улыбка.

– Пойдемте в дом, – пригласил он.

Том принес поднос с чайником и чашками, а Люси-Грейс смотрела в окно на океан, пристроив корзину с младенцем возле себя.

– С чего начнем? – спросила она.

– Давайте сначала немного посидим молча, – попросил Том. – Я никак не могу прийти в себя. – Он вздохнул: – Маленькая Люси! После стольких лет!

Они молча сидели с чашками в руках и слушали шум ветра над океаном. Иногда облака расступались, выпуская на волю лучи солнца, которые устремлялись в окна и падали на ковер гостиной яркими пятнами. Люси вдыхала запахи дома: старого дерева, лака, очага и дыма. Она не решалась посмотреть прямо на Тома и разглядывала комнату. Икона святого Михаила, ваза с желтыми розами. Свадебная фотография Тома и Изабель, на которой они такие молодые и полные надежд. На полках книги по мореплаванию, маякам и музыке. Некоторые, например «Атлас звездного неба», такие большие, что лежат плашмя. В углу пианино со сложенными в стопку нотами.

– А как вы узнали? – наконец нарушил молчание Том. – Про Изабель?

– От мамы. Когда вы написали Ральфу Эддикотту о ее болезни, он рассказал моей матери.

– В Партагезе?

– Сейчас она живет там. Когда мне исполнилось пять лет, мама забрала меня в Перт, чтобы начать все сначала. В 1944 году я вступила в Женскую вспомогательную службу ВВС, и мама вернулась в Партагез. Они с тетей Гвен живут в Бермондси – старом особняке дедушки. А я после войны осталась в Перте.

– А ваш муж?

– Генри? – просияла она. – Мы познакомились на войне… Он просто чудо! А в прошлом году мы поженились. Я такая счастливая! – Она взглянула на океан, гладь которого блестела вдали. – Я часто вспоминала вас обоих. Но только… – она помолчала, – но только после рождения Кристофера по-настоящему поняла, почему вы так поступили. И почему мама не могла вас за это простить. Я бы убила за своего ребенка! Это точно!

Она разгладила ладонями юбку.

– Я кое-что помню. По крайней мере мне так кажется. Как будто обрывки сна: маяк, конечно, и что-то вроде балкона вокруг башни наверху. Как это называется?

– Галерея.

– Я помню, как сидела у вас на плечах. Как играла на пианино с Изабель. Что-то про птичек на деревьях? А потом в голове все как-то путается и ничего конкретного не вспоминается. Новая жизнь в Перте, школа. Но лучше всего я помню ветер, волны и океан: они навечно поселились в моей душе. Мама не любит воды. И никогда не плавает. – Она опустила глаза на ребенка. – Я не могла приехать раньше. Я хотела, чтобы мама… наверное, чтобы она благословила меня.

Наблюдая за ней, Том улавливал отдельные знакомые черты, но сравнивать лица взрослой женщины и маленькой девочки было трудно. Ничуть не легче, чем копаться в самом себе, пытаясь отыскать того самого смотрителя, который так сильно любил ее. И все же тот смотритель никуда не делся, и в какой-то момент в ушах Тома отчетливо прозвенел требовательный детский голосок: «Папа! Возьми меня на ручки!»

– Изабель кое-что оставила для вас, – сказал он и принес сундучок из камфорного дерева. Достав письмо, Том передал его Люси-Грейс.

Моя дорогая Люси!

Как же долго мы с тобой не виделись! Но я обещала, что не стану искать с тобой встречи, и свое слово сдержала, хотя видит Бог, каких сил мне это стоило.

Раз ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет на свете. Но все равно сердце мое наполняется радостью, ведь ты нас разыскала и приехала встретиться! Я никогда не теряла надежды, что это обязательно случится.

В сундучке с этим письмом ты найдешь свои вещи из далекого прошлого: платьице, в котором тебя крестили, свое желтое одеялко и несколько первых рисунков. И еще там есть вещи, которые я шила для тебя – белье и всякая мелочь. Я сохранила их тебе в память о первых годах твоей жизни. На случай, если ты вдруг захочешь узнать о них побольше.

Сейчас ты уже взрослая женщина. Я очень надеюсь, что жизнь твоя сложится счастливо и что ты сможешь меня простить за то, что я сначала оставила тебя у нас, а потом позволила отобрать.

Аккуратно вышитые носовые платочки, вязаные пинетки, атласный чепчик – все это аккуратно сложено и убрано на самый низ сундучка под детские вещи самой Изабель. Том понятия не имел, что она их сохранила. Обломки времени. Осколки жизни.

Люси развернула свиток, перевязанный шелковой ленточкой. Карта Януса, разрисованная Изабель бог знает как давно. Отмель Кораблекрушений, Вероломная Скала. Чернила не выцвели, и казалось, что надписи сделаны совсем недавно. При воспоминании о том дне, когда она вручила ему эту карту, и охватившем его ужасе, что испорчена государственная собственность, у Тома защемило сердце. И его наполнила любовь к Изабель и горечь ее потери.

Люси-Грейс разглядывала карту, и по ее щеке скатилась слеза. Том протянул ей аккуратно сложенный носовой платок. Она промокнула глаза и, помолчав, произнесла:

– У меня не было возможности сказать спасибо. И вам… и маме. За то, что спасли меня и что так обо мне заботились. Я была слишком маленькой, а потом… уже было поздно.

– Нас не за что благодарить.

– Я жива только благодаря вам двоим.

Ребенок захныкал, и Люси взяла его на руки.

– Тихо, маленький, тихо! Не надо плакать! Все хорошо, зайчонок! – Она покачала его на руках, и ребенок затих. Люси повернулась к Тому: – Хотите его подержать?

Он смутился:

– Наверное, не стоит, я уже и забыл, как это делается.

– Ну же! – не сдавалась она и бережно вложила ему в руки маленький сверток.

– Ну-ка, давай поглядим на тебя, – сказал Том улыбаясь. – Совсем как твоя мама, когда была маленькой, правда? Такой же носик, такие же голубые глазки. – Ребенок серьезно смотрел на Тома, и на того вдруг нахлынули давно забытые чувства. – Как бы порадовалась Иззи, глядя на тебя! – Младенец надул пузырек слюны, и тот заиграл цветами радуги. – Иззи бы сразу в тебя влюбилась! – повторил он, стараясь взять себя в руки.

Люси-Грейс взглянула на часы:

– Мне, наверное, пора. Я остановилась на ночь в Равенсторпе. Не хотелось бы ехать в сумерки – на дорогу наверняка будут выскакивать кенгуру.

– Конечно. – Том кивнул на сундучок: – Помочь отнести его в машину? Если, конечно, вы захотите его забрать. Я пойму, если оставите.

Когда от солнца, опускавшегося в воду, осталась видна лишь узкая полоска, Том сел в шезлонг на веранде. На кресле Изабель лежали подушки, которые она сделала сама и украсила вышивкой со звездами и месяцем. Ветер утих, и облака на горизонте окрасились в яркий оранжевый цвет. В сумеречном воздухе вспыхивал луч маяка Хоуптауна. Теперь он включался автоматически – с тех пор как закрыли порт, смотрители на нем стали не нужны. Том вспоминал маяк на Янусе, о котором так долго заботился. Он по-прежнему светил где-то на самом краю земли, давая людям луч надежды посреди мглы.

Его руки хранили память о легком тельце младенца, которого дала подержать ему Люси, вызывая воспоминания о ней самой, когда она была такой же крошечной, и о сыне, которого ему довелось держать так недолго. Если бы он выжил, судьбы стольких людей сложились бы иначе! Том долго об этом размышлял и со вздохом прогонял эти мысли. Ничего изменить нельзя. Он прожил жизнь так, как прожил. Он любил ту женщину, которую любил. И никто и никогда в этом мире не проживет точно так же, как он. И это правильно. Ему так не хватает Изабель – ее улыбки, ее прикосновений. Слезы, которым он не давал воли в присутствии Люси, теперь текут по его щекам.