Май Цзя - Заговор
В чем же было дело?
Постепенно мы обнаружили одну проблему: когда отец играл в шашки, он как будто не верил своим глазам. Он часто вместо явно выигрышного хода ставил костяшку на странное место – хочешь смейся, хочешь плачь! Доходило до того, что мы пытались специально подыгрывать ему, но даже так у него не получалось выиграть. А еще странным было то, что отец, казалось, стал равнодушен к выигрышам и поражениям. При проигрыше он больше не сердился, как раньше, был по-прежнему весел, словно одержал победу. Нам это показалось странным, но, глядя на то, что он чувствует себя лучше и даже стал намного веселее, чем раньше, более открытым, мы даже и не подумали ни о чем плохом. И так продолжалось до того дня, когда Абин вернулся домой, а отец принял его за тебя, назвал по имени, начал обнимать, словно сошел с ума. Мы неустанно повторяли ему, что это не ты, что это – Абин, но он не верил, прямо как сумасшедший. Вот тут мы насторожились и решили отвести его в больницу. Самое интересное, что, когда Абин сходил в свою комнату, переоделся и снова вышел к отцу, тот словно очнулся и больше уже не путал вас двоих. Следует отметить, что это был первый раз, когда мы обнаружили, что отец болен. И болезнь эта странная. Такая, о какой ты никогда и не подумаешь. В больнице врач решил, что это простое старческое слабоумие, сказал, чтобы мы с Абином следили за отцом, чтобы он больше отдыхал, нельзя позволять ему заниматься слишком напряженной умственной деятельностью и так далее. Таким образом, мы в основном избавились от любителей шашек, которые приходили поиграть с отцом, а еще нашли лекарство для смягчения умственного переутомления. Я боялась, что без шашек отцу будет тяжело находиться дома в одиночестве. Дело с обучением Абина в аспирантуре было уже практически улажено, на его работе теперь относились к нему с особым уважением, поэтому я попросила его взять небольшой отпуск, чтобы присмотреть за отцом. Каждый раз, возвращаясь домой, я заставала их сидящими за столом и играющими в шашки. Я спрашивала, выиграл ли сегодня отец, но Абин качал головой, отвечая, что отец играет все хуже и хуже; даже если специально попытаться ему проиграть, это невозможно, так же как раньше было невозможно у него выиграть.
Из-за ухудшающихся способностей играть в шашки я подумала, что его старческая болезнь снова проявится. И действительно, однажды утром, когда едва рассвело, а мы с Абином еще спали, нас разбудил встревоженный голос отца. Я вышла первая, отец принял меня за маму, спросил, где мы находимся. Я ответила, что это наш дом, он же не поверил и собрался уходить, но в этот момент вышел Абин. Отец вдруг задрожал от испуга, начал перед ним извиняться за то, что они – он с женой – ошиблись дверью, и просил этого «незнакомца» простить их. Тогда мы снова отвели отца в больницу и настояли на том, чтобы его положили на обследование. Однако тем же вечером отец сбежал, мы пытались его уговорить, отвести его обратно, но все без толку. Отец считал, что не болен. И доктор после всех проверок тоже сказал, что у отца нет никаких болезней, что рассудок у него ясный и больше никакой спутанности сознания не будет.
Но мы-то знали, что с психикой у отца не все в порядке, просто проявлялось это странным образом. Казалось, что это не у него рецидив, а весь окружающий мир играет с ним в прятки. Однажды мы с ним пошли гулять, дошли до дороги у дома и увидели там забытый каким-то ребенком красный мячик. Когда мы возвращались обратно, мячик лежал на прежнем месте, отец пристально посмотрел на него, развернулся и пошел прочь. Я спросила, куда он направляется, он ответил: домой.
– Но наш дом здесь, – сказала я.
Он в ответ указал на мячик и привел тысячу аргументов, суть которых сводилась к тому, что у нашего дома такие вещи валяться не могут, а если так, то его наличие здесь призвано сбить людей с толку, а вещи, которые сбивают с толку, не могут быть неизменными и так далее, и тому подобное. Я почувствовала, что вязну в его объяснениях, как в тумане. Поняв, как важен для него этот мяч, я незаметно для него пнула его в темное место. Отец увидел, что мяча нет, убедился в его отсутствии и только тогда, ворча, вернулся домой. В то время он часто вот так ворчал что-то себе под нос, а что именно, мы с Абином не понимали. Казалось, что он читает наизусть какой-то стих и в то же время как будто поучает кого-то. Но в тот день я разобрала, что он бормочет. Это были вот такие слова:
«Ты – точно не ты.
Я – точно не я.
Стол – это совершенно точно не стол.
Доска – это совершенно точно не доска.
День – это совершенно точно не день.
Ночь – это совершенно точно не ночь…»
Что это такое? И на стих не похоже, и на песню тоже, и даже частушкой не может быть. Почему же отец постоянно повторял эти слова? Это было странно, и, вернувшись домой, я спросила отца, что это означает. Отец недоуменно уставился на меня и спросил, что я имею в виду. Я проговорила вслух те слова, которые он только что бормотал. Отец неожиданно уставился на меня круглыми глазами, словно спрашивая, где я это услышала. Как будто это что-то, что нельзя произносить вслух. Я рассказала ему, он еще больше побледнел от страха и несколько раз попросил меня забыть об этом, а также заявил, что он такого не говорил, казалось, что он выдал какую-то важную тайну. Видя его страх, я догадалась, что это что-то связанное с красной стеной…
День шестой.
Красная стена!
Красная стена!
Какие же секреты ты скрываешь?
Почему из-за тебя люди становятся такими напряженными и странными?
Я все время думаю, что и удивительный талант, открывшийся у отца в старости, и его болезнь – все это, несомненно, связано с красной стеной, Другими словами, все это было проявлением его профессионального заболевания, последствиями его профессии. Потому что ее загадочный характер превратил и его болезнь во что-то загадочное, непонятное, во что-то такое, о чем никто и подумать не может.
Кто кашу заварил, тот ее и расхлебывать должен. Я подумала, что раз болезнь отца связана с его работой, то люди из-за стены должны знать, как с таким справляться. Поэтому я встретилась с начальником управления Ваном, он несколько раз бывал у нас в доме; мне показалось, что он проявляет заботу об отце. Выслушав обстоятельства болезни отца, Ван долго молчал, не произнося ни слова, но он не был поражен и не проявлял сочувствия, он смотрел, словно не понимая. Затем он спросил, где сейчас отец. Я ответила: дома. Тогда он велел секретарю отнести ему две пачки сигарет и сам отправился домой вместе со мной. Входная дверь была раскрыта нараспашку, а отца не было дома. Тогда я спросила дядюшку, сидевшего у ворот. Тот ответил, что отец совершенно точно не мог выйти со двора, потому что еще полчаса назад он видел отца и тот был во дворе. Мы обыскали весь двор, но не нашли даже его тени, как будто отец улетел по небу.
Угадай, где мы его в итоге нашли? В коридоре здания, стоявшего напротив нашего! Когда мы его обнаружили, он пытался открыть чужую дверь нашими ключами. Ну скажи, абсурд же? Даже дверь свою не признал! Мы отвели его домой. Но не успели мы войти, как он отступил назад и решительно заявил, что это не наш дом. Я не знала, что с ним делать. Начальник Ван придумал, как быть. Он попросил меня вывести отца, а потом через какое-то время он позвал нас снова зайти. Я увидела кое-какие изменения в комнате, когда мы вернулись. Например, исчезла накидка на диване, цветы, стоявшие на обеденном столе, переехали на чайный столик, кое-какие предметы тоже изменили местоположение. Отец же, увидев это, признал, что это его дом.
Вот скажи, разве это не странно? Очень странно!
В тот день начальник Ван научил меня, как справляться с такими приступами слабоумия. Он сказал, что, если это снова произойдет, просто надо переставить некоторые вещи на другие места, как это только что сделал он. Сказать по правде, я сначала не поверила, но потом, испробовав несколько раз, увидела, что этот прием крайне эффективен. Например, отец часто принимал меня и Абина за кого-то другого, но стоило нам сменить одежду или прическу, как он снова признавал нас, словно очнувшись ото сна. И в других ситуациях было то же самое, то есть стоило нам начать так же действовать, исходя из обстановки, как отец приходил в себя. А потом мы еще случайно нашли «панацею»: если только в доме работал телевизор или бормотало радио, отец не выказывал признаков этой своей болезни «дом – не мой дом». Может быть, это происходило из-за того, что картинка в телевизоре и истории на радио постоянно менялись. С этим открытием у нас сразу поубавилось хлопот, по крайней мере, возвращение домой перестало быть проблемой. Тем не менее новые вопросы сыпались один за другим. Например, сегодня он не узнавал кого-то, завтра понял какую-то фразу с точностью до наоборот, в общем, то так, то эдак, он постоянно попадал в различные странные ситуации. Ты только представь, в такой ситуации люди из-за стены могли бы его понять, а вот что думали о нем те, кто жил по эту сторону стены? В конце концов многие во дворе стали говорить, что отец – псих, и начали сторониться его.
