Джон Ирвинг - Правила виноделов
Это крыло дома напоминало сугубой прагматичностью военную казарму, но все-таки в нем было достаточно признаков обычного человеческого жилья; так что за казенное заведение вы бы его не приняли. На окнах, например, висели выцветшие шторы – явно родные сестры гардин в столовой Уортингтонов (откуда они и переселились в дом сидра). От изображений домашних животных и цветочных клумб веяло знакомым уютом, но картины висели на крашеных стенах без всякого порядка, то высоко, то слишком низко, так что невольно закрадывалась мысль, уж не маскируют ли они изъяны в стенах от удара сапогом, кулаком или даже головой.
Гомеру вдруг почудилось, что стены источают злобу и страх, так хорошо знакомые ему после двадцати лет жизни в спальне отделения мальчиков в Сент-Облаке.
– Что это за дом? – спросил он Злюку Хайда, слушая, как по крыше барабанит дождь.
– Здесь делают сидр, – объяснил Злюка.
– А кто здесь ночует? Кто здесь живет? Какие люди? – расспрашивал Гомер.
В комнате было очень чисто, но ничего лишнего, только самое необходимое. И ему вспомнились старые бараки Сент-Облака, где лесорубы и пильщики далекого прошлого могли забыться во сне, отрешиться ненадолго от мерзостей жизни.
– Это жилье сезонников, сборщиков яблок, – сказал Злюка. – Они приезжают сюда, когда созревают яблоки.
– Черные, – прибавила Толстуха Дот Тафт, швыряя на пол ведра со швабрами. – Мы каждое лето наводим для них порядок. Моем, красим.
– Я вощу деревянные части пресса, – сообщил Злюка, пусть Гомер не думает, что он делает здесь женскую работу, хотя Гомер с Уолли только тем и занимались все лето, что мыли и красили.
– Негры? – переспросил Гомер. – Сборщики яблок – негры?
– Черные как сажа, не все, конечно, но многие, – сказала Флоренс Хайд. – Они хорошие.
– Да, неплохие, – кивнул Злюка.
– Одни лучше, другие хуже, – вставила Толстуха Дот.
– Как все люди, – хихикнула Айрин Титком, пряча шрам.
– Хорошие, потому что миссис Уортингтон по-людски к ним относится, – высказался Злюка.
Во всем доме пахло уксусом – вернее, перебродившим сидром; запах был довольно крепкий, но не гнилостный.
Подойдя со шваброй к ведру, Дебра Петтигрю улыбнулась Гомеру – он как раз тоже к нему подошел; Гомер сдержанно улыбнулся в ответ и подумал, где сегодня в такой дождь работает Уолли и что сейчас делает Рей Кендел. Наверное, вышел в море, несмотря на ненастье, стоит на носу катера в своей блестящей зюйдвестке, а может, починяет электропроводку комбайна в амбаре номер два.
Грейс Линч скребла на кухне покрытые пластиком столы; почему-то Гомер не заметил ее раньше; он даже не знал, что она в их бригаде. Лиз Тоуби, выкурив сигарету, выбросила за дверь крошечный бычок и сказала, что у ее швабры не работает выжималка.
– Заело, наверное, что-то, – хрипло прибавила она.
– Бабоньки, у Лиз выжималку заело, – сострила Толстуха Дот Тафт и заколыхалась от смеха всем своим тучным телом.
– Бедняжка Лиз, у нее испортилась выжималка, – подхватила Флоренс.
– Да заткнитесь вы! – Лиз ткнула ногой швабру.
– Что там у вас происходит? – крикнул Злюка.
– У Лиз от больших трудов выжималка испортилась! – крикнула в ответ Толстуха Дот.
Гомер взглянул на Лиз – она явно сердилась; перевел взгляд на Дебру Петтигрю – лицо у той вспыхнуло.
– Не жалеешь ты свою бедную выжималку, – прибавила Айрин Титком.
– Ты, Лиз, не даешь ей отдыха. Слишком много швабр выжимаешь, – не унималась Флоренс Хайд.
– Да замолчите вы! Как не стыдно! – увещевал разошедшихся баб Злюка.
– Знамо дело – от одной швабры выжималки не портятся, – заключила Толстуха Дот, тут уж и Лиз не выдержала, фыркнула. Скосила на Гомера глаза, но тот отвернулся.
Дебра тоже посмотрела на него, он упорно глядел в сторону.
В обеденный перерыв мимо ехал в зеленом фургоне Эрб Фаулер и не удержался, заглянул к женщинам.
– Фью-ю! – присвистнул он. – Год прошел, а здесь все еще разит черномазыми.
– По-моему, пахнет уксусом, – сказал Злюка Хайд.
– Ты что, не чувствуешь? А ты, Лиз?
Лиз пожала плечами.
– Чуешь, какая вонь? – спросил он Гомера.
– Я чувствую запах уксуса, прошлогодних яблок, старого сидра, – сказал Гомер и, увидев в воздухе знакомый пакетик, успел на лету его перехватить.
– Ты знаешь, что с этим делают черномазые? – спросил Эрб и бросил второй пакетик Лиз Тоуби, которая машинально его поймала. – Покажи, Лиз, что делают черномазые.
Женщины явно заскучали, они тысячу раз видели это дурацкое представление; Дебра Петтигрю сконфуженно взглянула на Гомера и демонстративно отвернулась. Лиз и сама чувствовала себя не лучше. Она выдернула презерватив из пакетика и сунула в него указательный палец, ноготь натянул резинку, казалось, она вот-вот лопнет.
– Однажды летом, – начал Эрб, – я говорю черномазым: не хотите болеть и рожать детей пачками, суйте в эти штуки свои члены. Вот так. – Эрб схватил руку Лиз и повертел перед всеми палец. – Через год они вернулись и говорят – не помогли нам твои резинки. Совали в них пальцы, совали, никакого толку. И болеем, и детей опять наплодили.
Никто не засмеялся, Эрбу никто не верил, для всех это был анекдот с бородой. А Гомера последние слова Эрба, уж конечно, не могли рассмешить.
Эрб Фаулер предложил свозить всю компанию в ресторанчик, что на дороге к Питьевому озеру. Гомер отказался ехать – миссис Уортингтон каждое утро давала им с Уолли приготовленный ею самой завтрак. И Гомер всегда его ел, завтрак ему очень нравился; к тому же работникам не разрешалось отлучаться с фермы в обеденный перерыв, да еще в хозяйской машине, – в зеленом фургоне любила объезжать сады Олив. Запрет был не очень строгий, но Гомер знал: если бы Уолли сегодня работал здесь, Эрб не осмелился бы предложить эту прогулку.
И он честно съел на кухне свой завтрак, после чего заглянул в длинную комнату с двумя рядами железных коек; туго скатанные матрасы с одеялами напоминали спящих людей; полной иллюзии мешала только мертвая неподвижность этих серых валиков на железных койках. Как будто трупы, ждущие опознания, подумал Гомер.
Хотя все еще шел дождь, он вышел наружу посмотреть кладбище отслуживших свое машин – тягачей и трейлеров, которые с двух сторон обрамляли раскисшую дорогу, ведущую к дому. За домом была неровная площадка, поросшая жухлой травой; сюда приносили жмых, выбрасываемый прессом. За жмыхом приезжал хозяин свинофермы из Уолдоборо, «что у черта на куличках», объяснил Злюка Хайд Гомеру. Свиньи яблочный жмых обожают.
На некоторых остовах были номера Южной Каролины. Гомер никогда не видел карты Соединенных Штатов, глобус он держал в руках, но очень мелкого масштаба, и штаты на нем не были обозначены. Он знал только, что Южная Каролина где-то далеко на юге. Негры приезжают сюда на грузовиках, узнал он от Злюки, а иногда в собственных машинах, но они такие старые и разбитые, что часто находят здесь последнее пристанище. А как сезонники едут обратно, этого Злюка и сам не знал.
– Во Флориде они собирают грейпфруты, – объяснял он, – где-то еще персики, а у нас яблоки. Все время на колесах, ездят и собирают что-нибудь. Одно слово, сезонники.
Гомер наблюдал за чайкой, она тоже вперилась в него взглядом с крыши дома сидра. Она так нахохлилась, что Гомер вспомнил о дожде и вернулся внутрь.
Развернул один из матрасов, под голову положил одеяло с подушкой и лег; что-то как толкнуло его, и он понюхал подушку, но различил только слабый запах уксуса и еще, он бы сказал, затхлости. Вид подушки с одеялом говорил о человеческом жилье больше, чем запах, но чем глубже он зарывался в них лицом, тем сильнее и запах становился человеческим. Он вызвал в памяти сердитое лицо Лиз, вспомнил, как ее палец натянул презерватив, чуть не проткнув его ногтем. В воображении всплыл матрас из барака пильщиков в Сент-Облаке, где Мелони впервые пробудила в нем чувства, которые сейчас накатились. Он быстро расстегнул джинсы и стал делать частые движения рукой, при этом старые пружины кровати заскрипели особенно громко. Когда все кончилось, какой-то участок сознания словно высветлило. Он сел на кровати и увидел, что не он один осмелился прилечь отдохнуть в доме сидра. И хотя женщина лежала согнувшись, как чайка под дождем, как эмбрион или роженица во время схваток, он сразу узнал в ней Грейс Линч.
Даже если она не видела его, не смотрела в его сторону, вряд ли ее обманули ритмичные скрипы пружины и характерный запах мужского семени, которое сейчас, как чашку, наполняло его ладонь. Тихонько ступая, он вышел наружу и протянул руку под дождь. Чайка, все еще нахохлившись сидевшая под дождем, вдруг проявила к нему плотоядный интерес – птицам иногда случалось полакомиться в этом месте падалью. Гомер вернулся в дом. Грейс уже скатала свой матрас и теперь стояла у окна, прижав штору к лицу. Фигурка ее была едва различима, но Гомер знал, что она здесь, и разглядел ее.
