Джонатан Кэрролл - Замужем за облаком. Полное собрание рассказов
– Это было бы неплохо. А над чем ты так смеялась?
– О, просто она смешная. Эта женщина так рассказывает истории… Ты должен это услышать.
– Я буду счастлив, если она умеет убирать.
– То-то и здорово, что она умеет и то и другое.
В тот день наш дом наполнили новые звуки – выколачиваемых и взбиваемых подушек и пылесоса, высасывающего многолетнюю пыль из паркета и стен. Она обнаружила в ванной окно, через которое, наверное, никогда не проходил солнечный свет с тех пор, как дом был построен тридцать лет назад. Собачьи миски засверкали, занавески были выстираны; Роберта не могла прийти в себя оттого, что под раковиной в неиспользуемой ванной не только нет ни пятнышка, но и чудесно пахнет каким-то незнакомым новым дезинфицирующим средством. Что ответила Бини? «Все для уборки я приношу с собой». С моего письменного стола пыль была вытерта, бумаги аккуратно сложены. Даже книги на нем были расставлены в алфавитном порядке. Я не люблю, когда кто-то касается моего письменного стола – это одно из величайших табу в семье, – но ее уборка произвела на меня такое впечатление, что я ничего не сказал. Никто из нас не видел, чтобы она хоть раз присела. За восемь часов она выполняла такой объем работы, что, когда уезжала, мы вдвоем ходили по нашему сверкающему дому, дивясь каждому новому открытию.
– О боже, она что, и пса вымыла?
– Нет, только пропылесосила его и причесала, а ты видел свою обувь? Она ее начистила.
– А мое белье? Кажется, она его прогладила. Никто никогда не гладил мне трусы.
– Ты на что-то намекаешь, муженек?
Это напоминало поиск пасхальных яиц перед праздником. Кто бы подумал мыть предметы, которых не видно, – вроде лампочки в настольной лампе или крышки солонки? Последнее я заметил за завтраком через несколько дней. Я часто смотрел на солонку, подумывая стереть белые кристаллики и зубочисткой прочистить дырочки. Теперь это было сделано, а также и многое другое.
Видит бог, нам с Робертой было о чем поговорить. Если не о детях, то о нашей совместной жизни, или о наших жизнях в отдельности, или о книгах, или о чем угодно. Но в следующие дни главной темой наших бесед была Бини Рашфорт. Что она сделала, или как она это сделала – так или иначе всегда всплывала она. После первого потрясения мы обнаружили, что она не только мыла, гладила, выскребала, начищала… все, что встречалось в доме, но делала в большинстве комнат еще мириады мелочей, чтобы лучше все устроить. На кухонной полке консервы были упорядочены, специи выставлены так, чтобы все были видны, а не как раньше – все в куче, так что каждый раз, когда нужен лавровый лист или корица, приходилось все перебирать. Чернильница на письменном столе у Роберты была вытерта, а конверты рядом с ней отсортированы по цвету.
– Это уже слишком.
– Что?
– Посмотри – тюбики с зубной пастой сдавлены с конца, так что вся паста у колпачка. Ты никогда так не делала, правда?
– Я? Ты тридцать лет орешь на меня, чтобы выдавливала с конца.
– Так я и думал. Роберта, почему нас так изумляет наша уборщица?
– Потому что она изумительна. А сто́ит столько же, как и наша последняя, которая боялась лишний раз пальцем шевельнуть.
– Расскажи, что еще она тебе говорила. Почему она работает, если живет на Плам-Хилл?
– Это не то, что ты думаешь. Очевидно, там чьи-то владения, но на краю стоит маленькая сторожка, вот ее она и снимает. Бини живет там с давних пор и платит очень мало. Ее муж умер десять лет назад. Он работал администратором в одной страховой компании в Канзас-Сити.
– Наверное, потому она и сказала, что не нуждается в деньгах: когда внезапно умирает страховщик, его семья непременно получает кучу денег, потому что у них обычно самый лучший полис.
– Она говорила, что всем довольна.
– Еще бы. И у нее есть сын?
– Да, и дочь. Сын, похоже, большой чудак. Попроси ее рассказать тебе историю с сигарами.
– Ладно. А знаешь, о чем я подумал? Это звучит странно, но я гадаю, что она будет мыть и чистить, когда придет на следующей неделе? Что у нас еще осталось?
* * *Подвал.
– Ой, Бини, в этом нет необходимости. Там только прачечная и чулан. Мы никогда туда не ходим.
– Я спускалась туда на прошлой неделе посмотреть, и, по-моему, там вы много чем сможете воспользоваться, если захотите. Мне понадобится всего несколько часов, и все будет в полном порядке.
По словам Роберты, все оставшееся утро, пока я не пришел на обед, из этой свалки раздавались какие-то сумасшедшие звуки. Это именно свалка, сказать по правде. Темнота внизу, пытка типа «еженедельный-спуск-с-корзиной-белья-под-мышкой», когда и без того полно дел.
В нашем доме есть два места, куда намеренно швыряют всякий хлам, – чердак и подвал, в таком порядке. Если у вас смутное желание сохранить что-то, но не хочется какое-то время это видеть, оно отправляется на чердак. Если вы больше никогда не хотите видеть эту вещь, но у вас не хватает мужества и решительности вышвырнуть ее на помойку, вы отправляете ее в подвал. Край сырых теней и умерших чемоданов. Будь моя воля, я бы отделил от дома его нижнюю часть, как отделяют первую ступень ракеты, достигшей определенной высоты. Если не считать десятилетней давности стиральной машины, единственной функцией подвального помещения является мимолетно напоминать иногда о детях, резвившихся и вопивших там, играя в прятки или в чудовищ. Дети выросли и покинули нас. Когда они приезжали, их собственные дети были или слишком малы, или им просто было неинтересно там играть.
Дом давит на вас, когда вы стареете. Поскольку вам нужно меньше места, комнаты, некогда наполненные жизнью, осуждают вас неподвижностью своих закрытых дверей: ты дал нам жизнь, а теперь забрал ее. Где дети, праздники, шум и движение, где валяющиеся на полу вещи? Больше никто не смотрится в зеркала; нет ни ароматов молодежных духов, ни запаха подогретой на обед курицы в опустевшей столовой. У тебя больше ничего нет для меня? Так будь же проклят моим молчанием и вечно неподвижными вещами, которые слишком долго остаются чистыми.
Я называю это синдромом подступающего музея – по мере того как мы старимся, все наше имущество, да и мы сами, все больше становится похожим на музей.
– Ого-город!
Я забыл упомянуть об этом. В нашем доме половицы между первым этажом и подвалом не очень толстые. В первый раз услышав этот громкий странный возглас снизу, я посмотрел на сидевшую рядом в кресле жену – не просветит ли она меня. Мы обедали, и у обоих одинаково зависли в воздухе на пути ко рту ломтики жареного картофеля.
– Что такое «Ого-город»?
– Кажется, она издает этот боевой клич, когда находит что-то интересное.
– А. Это значит, я скоро ее увижу? Яичный салат сегодня очень вкусный. Ты положила в него что-то новое?
– Хрен. Бини дала мне рецепт. Разве не хорошо?
– Скотт, вы вернулись! Что это такое?
– Привет. Как видите, это старые журналы «Нью-Йоркер».
– Да, вижу. Вы хотите сохранить их или что? Я нашла их в подвале, но половина так прогнила, что не видно текста.
Она была права, но сварливость в ее голосе напомнила мне мисс Кастбург, мою невыносимую учительницу начальной школы. Это было не самое приятное воспоминание.
– Бини, вы здесь, чтобы убирать в доме, а не чтобы убирать что-то из него. Оставьте журналы, ладно?
– Даже сгнившие? Я могу отсортировать их и…
– Даже сгнившие. Я люблю сгнившие. Осторожнее переворачиваю страницы.
– Вы странный человек, Скотт.
– Спасибо, Бини. И все же оставьте журналы.
Она появлялась еще несколько раз с таинственными или забытыми предметами на вытянутых руках, спрашивая, нельзя ли это выбросить. И каждый раз Роберта и я с энтузиазмом соглашались, что можно.
В последний раз, когда она поднималась по лестнице, ступени прогибались от тяжести. И неудивительно – она несла на голове телевизор и выглядела как африканская женщина, идущая к колодцу с кувшином.
– Бог мой, Бини!
– Ой, Бини, что вы делаете?
– Выношу сокровище! Вы сами-то знаете, что это? Это телевизор «Брукер». Такие вещи собирают коллекционеры! Говорят, «Брукер» был самым лучшим телевизором, когда-либо сделанным в Америке. Надежный, как «форд» модели «Т».
Мы с женой обменялись улыбками.
– Это первый телевизор, который мы купили, и он был ужасен с того самого момента, как его принесли домой. Одни неприятности. Сколько раз он ломался?
Роберта посмотрела на Бини и пожала плечами, словно все эти поломки были ее виной.
– По меньшей мере раз пять. Помнишь того ужасного толстяка, который всегда приходил его ремонтировать?
Воспоминание об этом лице с бородой, как у Ван Дейка, обдало меня, как выхлоп грязного грузовика.
– Крэг Тенни! Я помню имя на его синем комбинезоне. Худший из худших! Другого такого напыщенного телемастера в мире не найдешь. Не говоря о том, что он был к тому же мошенником… Бини, положите эту штуковину. Вы надорветесь.
