Кафа Аль-зооби - Лейла, снег и Людмила
И ушла. Максим Николаевич услышал шум включенного мотора, затем донесся шорох удаляющихся колес. Ему не было грустно. Его душа все еще парила на крыльях. В тот момент, когда Люда лежала в его объятиях, а ее любовник ждал, сидя в черном автомобиле, Максим Николаевич понял одну истину, которая обдала его ярким светом и внушила уверенность. Он понял, что Люда не принадлежит этому бандиту, как не принадлежит ни ему самому, ни кому-либо другому, – она принадлежит лишь самой себе. Она свободна, и одно это вселяло ему надежду: она вернется.
А Людмила ушла, переполненная радостью. Она была уверена: он ее не забудет.
* * *Став единственной хозяйкой квартиры, Люда решила стереть воспоминания о времени совместной жизни не только из собственной памяти, но и из углов квартиры. Она хотела изменить в ней все, не оставив ничего, что напоминало бы о той поре, когда общими были воздух, вода и туалет. Для этого она вызвала бригаду рабочих вместе с архитектором, а также дизайнера, и ознакомила их с общими представлениями о тех преобразованиях, которые желала осуществить.
Люда решила убрать стену, отделявшую их с Иваном комнату от коридора, и переделать ее в большую гостиную, как было прежде – с камином и зеркалом над каминной полкой. Что касается широких окон гостиной, выходящих на Неву, то, глядя на них, Люда представляла себе почти сказочную сцену: темные холодные ночи, по берегу реки бродят бездомные и украдкой бросают взгляды на переливающиеся светом окна зала, где видят элегантно одетых людей. Эти люди плавно передвигаются по сверкающему залу и то и дело чокаются хрустальными бокалами, чей звон отзывается жуткой завистью в душах несчастных, что бродят под окнами. И в том зеркале в дорогой деревянной оправе, что висит над камином, Люда будет видеть себя стоящей перед неугасающим огнем.
Две комнаты – принадлежавшую Наталье и ту, которую снимала Лейла, – она решила переделать в спальни из-за близости к ванной. Бывшей комнате Максима Николаевича предстояло превратиться в жилую комнату с библиотекой и большой мягкой фигурой черного пса в углу. Все оставшиеся кухонные принадлежности, включая и ветхую мебель, Людмила без сожаления решила отправить на свалку, чтобы заменить новейшим кухонным оборудованием. Она договорилась, что работа начнется в середине июня. Тогда она передаст рабочим ключ от квартиры, а сама уедет, чтобы провести лето в путешествиях по городам мира и на берегах далеких морей, где будет загорать под жарким солнцем, на золотых песках, вдыхая новый воздух, освобождая легкие от тяжелого осадка канувших в лету дней.
Все время, остававшееся до отъезда и начала переделки квартиры, Люда посвятила подготовке ремонта по европейским стандартам. Чтобы выбрать материалы, ей пришлось объездить вместе с инженером и дизайнером все магазины города. Обои для стен приходилось выбирать из сотен расцветок, нужно было решить, из какого дерева будут изготовлены двери, подобрать к ним ручки, выбрать паркет, решить, какой керамикой отделать стены в ванной и на кухне. Подобрать краны, ткань для штор и люстры. В итоге, обнаружив, что ежедневно приходится делать выбор из вариантов, которым нет числа, она впала в панику.
Лейла оставалась жить вместе с Людой, как последнее напоминание об эпохе коммуналки. Но жила она теперь как гостья, до времени окончания учебы и отъезда, и Люда отказалась брать с нее плату за оставшиеся два месяца.
Чем ближе подходил срок отъезда на родину, где Лейла не была уже семь лет, тем более противоречивым вставало лицо родины в ее воображении. Однако вскоре жесткие черты этого лица стали смягчаться, – не благодаря храбрости Лейлы и вере в собственные силы, а потому, что она решила отсрочить момент столкновения, отложив окончательное возвращение еще на несколько лет. Она договорилась с руководством института о продолжении учебы в ординатуре и получении звания специалиста, причем за сниженную плату, что должно было помочь убедить отца согласиться. У врача без специализации нет будущего: «Сейчас время специалистов, папа». Она была уверена, что это ее главная битва, в которой она обязана одержать победу.
Идея возвращения в Россию ради получения специальности превращала поездку на родину в простой визит, который продлится всего лишь несколько месяцев. И это обстоятельство служило той волшебной палочкой, с помощью которой Лейла отсрочивала неизбежное противостояние еще на несколько лет. Она позволяла памяти свести представления о родине к привычным картинам, теплым и любимым, неизменно вызывавшим в ее душе ностальгию.
Временами из глубины памяти прилетал запах свежего миндаля, придавая петербургским дождям бархатный зеленый привкус.
Порой двери ее памяти неожиданно распахивались, и перед мысленным взором вставали те далекие пятничные утра, когда семья собиралась на завтрак, усевшись вокруг тарелок с традиционными блюдами, а от чая пахло только что сорванной мятой.
А тихие дороги Петербурга частенько возвращали Лейлу на улицы родного квартала, где каждый день в четыре часа дня раздавался неповторимый голос Ум Калтум[8]. Вспоминались школа и одноклассницы, и то, как они собирались вокруг Сумайи, певшей тоскливым голосом:
Знали бы родные, любимый мой,Как я тебя люблю, знали бы…
И тогда любовь оканчивалась слезами, наполнявшими их глаза, и они вместе исполняли обряд любовных томлений и страданий.
Лейла шла по улицам Петербурга, напевая эту песню и не зная, как и в какой момент ее воспоминания перемешались: будто давным-давно, когда она еще сидела с подругами во дворе школы, разделяя с ними отчаяние и страдания, лицом того скрываемого от родни любимого, которое вставало в ее воображении, было лицо Андрея.
Андрей
Андрей вышел из тюрьмы, поставив крест на своем врачебном будущем и не видя иного пути, кроме возвращения в родной город, – побежденным, с поникшей головой, чемоданами, полными книг Леонида Борисовича, словно сам Леонид Борисович сопровождал его.
Это были книги по философии, истории, литературе, и Андрей полагал, что найдет в них пищу, которая непременно заполнит в будущем долгие часы голода, пустоты и скуки. Особенно теперь, когда оборвались последние звенья романтизма, который, как Андрей прежде надеялся, должен был привести к берегу его мечты – добиться успеха в медицине – деле, которое он знал и любил.
В то же время он начал понимать, что ни медицина, ни литература, ни философия, ни история и никакая другая наука не в силах защитить человека от жестоких ударов эпохи.
Он вернулся на прежнюю работу, в поликлинику. Здесь он вновь нашел Катю, Ольгу и других коллег, но положение их ухудшилось настолько, что все они выглядели внезапно постаревшими.
Андрей работал, притворяясь довольным, и проводил свободное время так, что казалось, будто все в его жизни идет своим чередом. Иногда встречался с друзьями в дешевых закусочных или просиживал с ними допоздна за картами, время от времени флиртовал с медсестрами и молодыми пациентками, ходил к ним домой в поисках той, которая полюбила бы его и заставила забыть боль убитых надежд. Часто углублялся в чтение или работал в поликлинике несколько дней подряд, пытаясь убежать от отчаяния, пока не настал день, когда он объявил матери с тяжким вздохом:
– Я больше не могу. Я задохнусь в этом положении.
Действительно, Андрей был недоволен всем: месяцами не получал зарплату, и они с матерью перебивались кое-как. Неделя за неделей, день за днем жизнь становилась все безрадостней, и он оказался одним из тысяч голодающих и не имеющих никакой надежды на будущее врачей.
Андрею не доставляло удовольствия общение с друзьями в дешевых закусочных, и каждый раз он уходил оттуда, испытывая тошноту, – не только от плохого вина и паленой водки, но и от низости положения, в котором оказались все. Ради денег – любых денег – люди готовы были продать душу дьяволу.
Ни одна из женщин, с которыми ему приходилось иметь связь в ту пору, не способна была подарить ему и минуты настоящего счастья. Он чувствовал, что чем больше сближался с ними, тем больше увязал в своем одиночестве. Он понял, что сердце его превратилось в крепость, неприступную перед всеми видами любовных атак.
Ни чтение, ни поэзия больше не способны были ни открыть пути к мечтам, ни рассеять уныние, ни позволить увидеть, как солнце побеждает грусть серого дня, ни заставить ночной мрак растянуться за окном цветущим маковым лугом.
Все дни стали похожими друг на друга – облачные, туманные, и все пути упирались в непроходимую стену.
Фактически он был не свободен.
Спустя год после возвращения на работу в больницу Андрей позвонил Владимиру и спросил:
– Твое приглашение все еще в силе?
– Я уже год жду твоего звонка.
На следующий день он подал заявление об уходе. Затем завернул в газету диплом и документы по двухгодичному обучению в ординатуре, положил в пакет и запрятал в чемодан. «Временно, пока не вылезу из нищеты и не встану на ноги, а тогда продолжу учебу», – думал он в тот момент.
