Элис Манро - Беглянка (сборник)
Если кто-нибудь надумает сбежать – здесь даже спрятаться негде.
До болезни Уилфа такая мысль не пришла бы ей в голову – ну, или пришла бы не сразу.
Она припарковалась рядом с другими машинами, задаваясь вопросом, чьи они: персонала или посетителей? И много ли посетителей приезжает в такое удаленное место?
Нужно было взобраться по ступенькам к парадной двери, чтобы заметить указатель, который советовал заходить в боковую. Вблизи стало видно, что некоторые окна забраны решетками. Не эркеры (на которых тем не менее не было занавесок), а некоторые окна выше и ниже, в том числе и полуподвальные.
Дверь, в которую рекомендовалось входить, вела как раз на этот нижний уровень. Нэнси позвонила, затем постучала, снова попыталась звонить. Ей показалось, что звонок вполне исправен, но уверенности не было, поскольку внутри что-то гремело. Нэнси взялась за дверную ручку и, к своему удивлению (после решеток на окнах), смогла ее отворить. Она оказалась на пороге кухни, большой, суматошной больничной кухни, где множество работников мыли посуду и наводили порядок после обеда.
Кухонные окна стояли без занавесок. Все звуки отдавались эхом от высоких потолков; стены и шкафы были выкрашены белилами. При свете ясного осеннего дня горело несколько лампочек.
Ее, конечно, сразу заметили. Но никто, казалось, не торопился поздороваться и узнать, что ей нужно.
Кое-что еще показалось ей знакомым. Помимо того что на нее давили свет и шум, там витало то же ощущение, которое угнетало ее теперь в собственном доме, а тех, кто приходил к ней в дом, – тем более.
Ощущение некой странности, непоправимой, неизменной, от которой хочется себя защитить, насколько это возможно. Некоторые, приходя в такие места, сразу же сдаются, не зная, как себя защитить: они злятся или пугаются, таким нужно бежать.
С ней поравнялся мужчина в белом фартуке, толкавший тележку, на которой стоял мусорный бак. Нэнси не могла сказать, подошел он поздороваться или же оказался рядом случайно; как бы то ни было, он приветливо улыбнулся, так что она представилась и сообщила, по какому поводу приехала. Он выслушал, несколько раз кивнул, еще шире улыбнулся, а потом замотал головой, постукал пальцами по губам, давая понять, что лишен дара речи или связан запретом, как бывает в некоторых играх, – а потом налег на тележку и начал спускаться по пандусу в подвал.
Значит, пациент, а не работник. Наверное, пациенты, в меру их возможностей, здесь привлекаются к труду. Принято считать, что это полезно, – может, так и есть.
Наконец появился хоть кто-то из начальства: женщина, примерно ровесница Нэнси, одетая в темный костюм (на ней, в отличие от кухонного персонала, не было белого фартука), и Нэнси изложила ей суть дела. Что она получила письмо, где сообщалось, что один пациент – или, как там предпочитали говорить, проживающий – назвал ее в качестве контактного лица.
Она не ошиблась: на кухне наемных работников не было.
– Но нашим, очевидно, нравится тут работать, – сказала сестра-хозяйка. – Они даже гордятся.
Улыбкой прося больных посторониться, она провела Нэнси к себе в кабинет – помещение за пределами кухни. По ходу разговора стало ясно, что ей постоянно приходится отвлекаться, принимать решения о работе кухни и разбираться с жалобами: в дверь то и дело заглядывали люди в белых фартуках. Еще ей, судя по всему, приходилось заниматься документами, счетами и уведомлениями, которые были совсем не по-деловому развешены по стенам на крючках. И вдобавок принимать посетителей вроде Нэнси.
– Мы подняли все имеющиеся документы, нашли имена родственников…
– Я не родственница, – ответила Нэнси.
– Не важно… и разослали письма – типа того, которое пришло вам, – чтобы получить указания, как нам поступить в сложившейся ситуации. Надо сказать, почти никто не откликнулся. Спасибо, что вы приехали в такую даль.
Нэнси спросила, что значит «в сложившейся ситуации».
Женщина ответила, что у них есть люди, годами занимающие места, им не положенные.
– Поймите, я тут недавно. Но расскажу, что знаю.
По ее словам, больница эта стала приютом – буквально – для психически больных, для престарелых, для тех, кто остался, в том или ином смысле, недоразвитым, то есть для тех, чьи семьи не могут или не хотят их содержать. Таких всегда было, и до сих пор остается, множество, самых разных. А все тяжелобольные – в северном крыле, под охраной.
Со дня своего основания лечебница была частной, ею владел и управлял врач. Когда он умер, бразды правления перешли к его семье, которая навела здесь свои порядки. Новые владельцы стали больше полагаться на благотворительные фонды и заключили ряд сомнительных договоров, чтобы получать пособия на пациентов, которые не относились к категории нуждающихся. Кое-кто из них уже умер, кое-кто отрабатывал свой хлеб, и это, возможно – нет, в самом деле, – шло им только на пользу, но тем не менее действия новых владельцев были необоснованными и противозаконными.
И вот после тщательной проверки лечебницу закрывали. Здание все равно обветшало. Оно стало слишком тесным, сейчас так уже никто не работает. Тяжелобольных собирались перевести в городскую больницу во Флинте или Лансинге – пока еще не решили; кого-то ждали дома престарелых или, как теперь стало модно говорить, пансионаты; но были и такие, кто вполне мог жить у родственников.
К последней категории относилась Тесса. Ей вроде бы изначально требовалась электротерапия, но уже долгое время ей просто давали самые слабые препараты.
– Лечение электрошоком? – переспросила Нэнси.
– Скорее, шоковая терапия, – ответила сестра-хозяйка, будто усматривала здесь существенную разницу. – Но вы сказали, что она вам не родственница. Значит, вы не собираетесь ее забирать.
– У меня муж… Мой муж… он бы, наверное, мог оказаться в подобном месте, но я ухаживаю за ним дома.
– Надо же, – вздохнула сестра-хозяйка без недоверия и без сочувствия. – Проблема еще и в том, что у нее даже нет гражданства. Она и сама это понимает… Вы, наверное, не захотите с ней встречаться?
– Непременно захочу, – возразила Нэнси. – Для этого я и приехала.
– А. Ну что ж. Она тут недалеко, в пекарне. Уже несколько лет там трудится. По-моему, сначала тут работал наемный пекарь, но когда он ушел, замену искать не стали – да и незачем было, с Тессой-то. – Потом она встала и сказала: – Значит, так. Если хотите, я через какое-то время зайду и скажу, что мне нужно кое-что с вами обсудить. Чтобы вы могли уйти. Тесса довольно разумна, понимает, что к чему, и может расстроиться, если вы уедете без нее. Так что я подготовлю пути отхода.
Тесса поседела не полностью. Ее кудряшки были собраны под тугую сеточку на затылке, которая открывала совсем не морщинистый, блестящий лоб, ставший еще шире, выше и белее, чем прежде. Фигура тоже раздалась. Груди стали большими и на вид твердыми, как булыжники, а плечи, обтянутые белым пекарским халатом, несмотря на этот груз и ее позу – Тесса склонилась над столом и раскатывала большой ком теста, – казались прямыми и величавыми.
В пекарне не было никого, кроме нее и высокой худенькой симпатичной девушки – нет, женщины, – чье милое личико то и дело передергивали причудливые гримасы.
– О, Нэнси. Это ты, – сказала Тесса. Она говорила довольно естественно, хотя и с любезным придыханием, какое появляется у людей с избыточным весом и создает непроизвольное ощущение близости. – Хватит, Элинор. Не глупи. Принеси моей подруге стул.
Увидев, что Нэнси хочет ее обнять, как теперь было принято, она распереживалась:
– Ой, я вся в муке. А еще Элинор может тебя укусить. Элинор не любит, когда меня слишком обхаживают.
Элинор прибежала со стулом. Стараясь смотреть ей в лицо, Нэнси выговорила с особой любезностью:
– Большое спасибо, Элинор.
– Она не разговаривает, – объяснила Тесса. – Но помощница замечательная. Без нее я бы не справилась, верно, Элинор?
– Что ж, – проговорила Нэнси. – Удивительно, что ты меня узнала. Я поистрепалась за эти годы.
– Да. Я все думала, когда же ты придешь.
– Но ведь я за столько лет вполне могла умереть. Помнишь Джинни Росс? Ее уже нет в живых.
– Да.
Пирог – вот что пекла Тесса. Она вырезала из теста круг, швырнула его в жестяную форму и держала ее в воздухе, одной рукой умело поворачивая, а другой отрезая излишки. Все это она быстро проделала несколько раз. И спросила:
– А Уилф не умер?
– Нет, не умер. Но он немного съехал с катушек, Тесса. – Нэнси слишком поздно поняла, что это, возможно, прозвучало не слишком тактично, и попыталась загладить неловкость. – Он теперь совсем странный, бедный Волчонок.
Когда-то давно она пыталась говорить ему «Волчонок», подумав, что прозвище подходит к его выступающей челюсти, тонким усикам и ярким, жестким глазам. Но ему не понравилось, он счел это издевкой, и Нанси прекратила. Теперь он не спорил, и от одного звука этого прозвища Нэнси испытывала прилив тепла и нежности к мужу, что было не лишне в сложившихся обстоятельствах.
