Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего
В Киев Гердана приехала учиться на экономиста, музыкального училища ей было мало, но познакомились мы на ее концерте, куда меня занесло только потому, что я был влюблен в девушку Яну, а та, как водится, была влюблена в руководителя Даниного ансамбля Анатоля. Я тогда пытался вызвать Анатоля на откровенный разговор, но он не понимал, чего я от него хочу, ибо в его жизни не было никакой Яны, это в ее жизни мельтешило большое количество Анатолей. Я страдал, Яна страдала, Анатоль злился.
Не знаю, почему я обо всем этом рассказал Гердане, наверное, потому что у нее был проникновенный взгляд (так смотрят на тебя анютины глазки, любимые цветы моей тети Доры, моего детства, если верить, что у цветов тоже есть душа) или красивые ноги, которые легко представить под своими руками. Гердана не говорила мне, что моя влюбленность пройдет, что когда-то я даже не вспомню эту Яну, она взяла в свои руки мои пальцы и начала их разминать. Значительно позже она рассказала, что так успокаивала своего любовника, водителя Ромчика, который бросил Гердану так же быстро, как и руль, и подался в коммерцию. Возможно, Рома так успокаивался, а я, наоборот, активизировался, поэтому посмотрел на Гердану другими глазами и стал думать, не согласится ли она продолжить этот вечер со мной в другой обстановке.
Мне некуда было ее вести. Тетя Дора, хотя бы все и поняла, но не удержалась бы, чтобы не доложить матери. К матери вести было категорически нельзя, потому что она превратила бы нас в две кучки навоза. Пока я грустил о неосуществимости мечты, Гердана взяла меня за руку и повела на еще один концерт. Концерт проходил в Доме учителя. Мы пришли почти последними, когда по коридорам уже ходили бдительные тетеньки и звенели ключами, будто церковные колокола в старину, сигнализировали об опасности и бедствиях.
Гердана потащила меня на цокольный этаж. Там было темно, но сверху проникал тусклый свет, у одной из закрытых дверей на ветхой банкетке, прижимаясь спиной к обшарпанной стене, сидел ребенок в чешках и костюме бабочки – с золотистыми рукавами-крыльями. В Доме учителя ютились несколько детских кружков, в том числе танцевальных, но что эта бабочка забыла тут, почти что среди ночи? «Что ты здесь делаешь?» – спросил у нее я. «Я – ночная бабочка, понятно?» Мы с Герданой рассмеялись, потому что в блатной песне одного эмигранта, которая была тогда популярной, ночными бабочками называли проституток. «Вы туда?» – взмахнула она золотистым крыльцем. Гердана кивнула. «Скажите моим родителям, чтобы они быстрее выходили, у меня крылья устали ждать».
Гердана привела меня в комнату, где находился видеосалон, там работал ее бывший, Рома. Так я в первый и пока что в последний раз почувствовал себя участником оргии, поскольку Рома устраивал закрытый показ эротического кино для взрослых, и все стулья, кресло и кушетка были заняты парочками, которые занимались друг другом, периодически отвлекаясь, чтобы поглазеть на обнаженную натуру, ведь в темноте комнаты своей обнаженной натуры не было видно. Мы присоединились к этой вакханалии. Где-то рядом сидели родители златокрылой бабочки. Ко гда кто-то спрашивает меня, смотрел ли я «Греческую смоковницу» (кстати, а это правда, что некоторые родители в Германии использовали ее в качестве учебного пособия по сексу для подростков?) и когда это было, я отвечаю, что совершенно не помню сюжета, потому что занимался развитием своего, зато помню грудь Бетти Вергес лучше груди своей тогдашней партнерши (долгое время мне казалось, что именно так и выглядит грудь Герданы). Как и то, что она мне показалась очень развратной и старой. Уже потом я узнал, что она играла студентку.
Из видеосалона мы выходили счастливыми, наши руки образовали качели, и казалось, что совершенно невозможно жить порознь. Пришлось привести Гердану к тете Доре. Там мы прожили месяц до узаконивания отношений (слово такое же безобразное, как заключение, хотя, может, вы, юристы, воспринимаете это иначе) и еще год после этого. Мать бесилась больше, чем я это мог себе представить, так и не приняла Гердану, не приняла наш союз, каждый раз нарекая Гердану – «эта».
Даринку мы вымолили у Бога. Поэтому и назвали так. Как подарок. Гердана долго не могла забеременеть. Мать, конечно же, обвиняла ее в распущенности, шептала-шипела мне, что Гердана несколько раз себя выскабливала, поэтому ребенка у нас не будет. «Хочешь ребенка – меняй жену». Но мы с этим справились, хотя было очень трудно. Знаешь, когда мы бегали по врачам, а Герданке кололи гормоны, капали капельницы, я в который раз мечтал о реализации своего проекта. Потому что зачала она не после того, как выполнила рекомендации всех каких только можно врачей: от участковых до светил, а после того, как попала в руки старенького доктора, которому достаточно было положить ладонь на низ ее живота, долго держать ее, потом переместить и еще подержать, прописать травяные чаи, и через год она стала мамой.
Слушай, я сейчас пишу это и подумал вот о чем. У нас скоро появится сын. Жена на девятом месяце. И что-то мне подсказывает, что именно ты должна стать крестной мамой. Знаешь почему? Во-первых, ты стала крестной моего научного проекта. А во-вторых, мы знаем, как назовем малыша, мы это решили давно, моего сына будут звать Мартын! Вообще-то, мы уже обращаемся к нему только так. Чувствуешь? Он еще не родился, но уже звучит, как твой крестник. Подожди… Вот, уже договорился с Герданкой. И мы очень ждем твоего положительного ответа.
Крестным отцом (наконец-то он получает роль своего масштаба) согласился быть Аркадий. Помню, как он сказал тебе, что не верит в сестринство, но в кумовство (крестных у нас называют – кум и кума) не верить он не может, как-никак, а это непреходящее и традиционное украинское явление.
P. S. Отказываться быть крестной мамой нельзя. Это плохая народная примета, которая испортит карму того, кто отказывается.
С острыми воспоминаниями,
Ваши Ножницы;)».
Когда Райнер вернулся домой, я огорошила его тем, что скоро стану матерью. Он сказал, что не знает, что делать: целовать меня, прыгать до потолка или проверять свой счет. Тогда я объяснила ему все по-человечески, он погрустнел, но потом все равно обрадовался и резонно заметил, что это большая ответственность и я безупречная крестная мать, но он не знает, как эту новость переживет Ханна. «Она ведь уверена, что именно ты будешь крестить ее ребенка». «Слушай, если она перенасытит малыша мусульманским солнцем, я, видимо, останусь в стороне, потому что крестить ханеныша будут по другим правилам». «Тогда все складывается наилучшим образом». Я тоже так думала и в мыслях уже стала собираться в Украину.
Глава девятнадцатая
Это было мое первое дело, которое рассматривалось в суде. Дело в буквальном смысле плотское. Мое первое заседание в качестве адвоката, а в качестве моей первой клиентки выступала Эвка Павелич, хорватка, студентка церковного колледжа, которая пребывала на четверти пути к получению немецкого гражданства, подрабатывала няней и обвиняла старшего сына своих работодателей в изнасиловании. Вся семья обвиняемого занималась тем, что выливали на Эвку лохани помоев, в свою очередь, обвиняя ее в фабрикации обвинения, умышленном подрыве репутации их сына, а также в недозволенном использовании его «семенного материала» в личных корыстных целях. У меня от всего этого голова шла кругом. Эвка Павелич была чрезвычайно холеричной особой, через несколько минут после начала судебного заседания у судьи уже было обидное прозвище, у меня оно тоже было, я звалась Оглобля.
Когда кто-то из адвокатов рассказывал мне о том, что клиенты могут мешать и ухудшать правовую позицию гораздо больше, чем сторона контрагентов, я скептически улыбалась, теперь я готова была отправить этим людям рождественские подарки. После трех часов судебного заседания я чувствовала себя такой измочаленной, как никогда прежде.
«Я приехала, чтобы учиться в этой стране и заработать деньжат, а не услужливо подставлять… ну, вы знаете, о чем я, этому подонку, мать которого считает, что у ее сыночка не достаточно отросло для того, чтобы насиловать, но достаточно созрело, чтобы забеременеть от него на расстоянии…» Так она начала свою речь. Когда мы познакомились, я считала ее знания немецкого преимуществом, сейчас у меня такой уверенности уже не было. Судья каждый раз моргал глазами, когда она начинала говорить, это означало, что он привык наблюдать у жертв насилия другое поведение.
В перерыве я спросила Эвку, что побудило ее пойти учиться в церковный колледж, если ей явно не хватает сдержанности и смирения. В ответ на это она спросила меня, где, по моему мнению, учат сдержанности и смирению; когда она выпутается из «этой байды», непременно запишется на курсы. Я подумала пару минут и сказала, что такому должны учить на курсах будущих матерей, но я об этом точно не знаю. Эвка расхохоталась и заметила, что если она не выскоблится в ближайшее время, у нее будет повод этому научиться. Мне оставалось извиниться и попросить ее называть судью Носком Вонючим только шепотом. «О’кей. Ты знаешь, что делать, Оглобля», – сказала Эвка.
