Салман Рушди - Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей
Некоторые образы, дошедшие до нас от былых схваток, как неподвижные, так и движущиеся, ныне выглядят порнографически. Мы держим их в запечатанных контейнерах в спецхране исключительно для настоящих ученых – для историков, исследователей устаревших технологий (фотографии и кино), психологов. Не стоит чрезмерно удручать себя и других, выставляя подобные объекты на публичное обозрение.
Также мы не расписывали на этих страницах подробности убийств и впредь не станем. Мы гордимся тем, как далеко успели уйти от тех давних времен, тем, что насилие, так долго терзавшее человечество, будто проклятие джиннов, осталось в прошлом. Порой, как это бывает с людьми, не до конца избавившимися от зависимости, мы чувствуем это брожение в нашей крови, чуем этот запах в ноздрях, иные из нас стискивают кулаки или кривят рот в агрессивной ухмылке, бывает даже, и голос повышают. Но мы противимся этому в себе, разжимаем кулаки, возвращаем на лицо улыбку, приглушаем голоса. Нет, мы не поддаемся. Но мы понимаем, что любой рассказ о прошлом, в особенности о временах небывалостей и Войны миров, будет неполным, если вовсе отказаться от малоаппетитных тем увечий и убийств.
Джинны-паразиты являлись, перемещались из города в город, с континента на континент. Они спешили напугать побольше людей, побольше городов и с этой целью пользовались транспортной системой джиннов – кротовыми норами, лифтами «замедли-их-ускорь-меня» и даже порой летающими урнами, чтобы переноситься с места на место. В запечатанных контейнерах фонда ограниченного доступа сохранились до наших времен пугающие образы джиннов-паразитов, пожирающих человеческие лица в Майами; джиннов-палачей, побивающих женщин камнями в пустыне; и джиннов-бомбистов, взрывающих позаимствованные тела на военной базе и тут же переселяющихся в первого попавшегося рядового, чтобы уничтожить еще больше солдат – это назовут инсайдерским нападением, и так оно и было, только не в привычном смысле слова; и джиннов-паразитов – безумных боевиков, гонявших в танках по Восточной Европе, сбивших на лету пассажирский лайнер, – но и перечисленных образов довольно, нет нужды составлять подробный каталог ужасов. Скажем просто: они охотились стаями, как одичавшие собаки, и были свирепее любой твари на четырех ногах. Пока Джимми Капур не получил задание от только что короновавшейся Царицы Молний: превратить охотников в дичь.
Тех мужчин и женщин, которыми завладевали джинны-паразиты, уже нельзя было спасти, они умирали в тот момент, когда джинны входили в их тела. Но как атаковать паразитов, которые оставались бестелесными, пока не захватывали (убивая его при этом) живого человека – что сделать, чтобы джинн утратил способность к переселению? Джинн Капур придумал способ: если твердые предметы удается превращать в цвета, запахи и звуки, можно попытаться перевернуть этот прием и превратить парообразное в твердое. Так началась операция «Медуза», названная так потому, что туманные паразиты, когда Джимми придавал им зримый и постоянный облик, превращались в нечто вроде каменных чудищ, и люди называли их «горгонами», что неверно, поскольку, по сообщениям древних греков, Медуза Горгона была не окаменелостью, а окаменителем – это ее взгляд обращал живые существа в камень. (Точно так же обстоит дело с доктором Франкенштейном и его чудовищем: безымянный голем, искусственный человек, стал называться именем своего создателя.)
Так же неточно, пожалуй, называть эти окаменелости чудищами: они не были антропоморфны, это извилистые, сложные формы, замыкающиеся на себя и размыкающиеся, порой похожие на шипастые заросли, в других случаях из них тянутся на шарнирах «руки», заканчивающиеся лезвиями. Бывают многогранные, как кристаллы, текучие, словно фонтан. Джимми сражался с ними там, где их находил, там, куда ставшая ему доступной система навигации джиннов направляла его в погоню за этими низшими демонами – то в Риме, на берегу Тибра, то на сверкающей металлом крыше манхэттенского небоскреба, и он оставлял их там, где застигала метаморфоза; мертвые тела джиннов-паразитов украшали многие города, словно новые произведения искусства – скульптурные и, надо признать, красивые. Об этом люди говорили даже тогда, в разгар войны. Красота горгон изумляла даже в те напряженные времена, и связь между искусством и смертью, сам факт, что в смерти джинн-паразит превращался из смертоносного противника в эстетически услаждающий объект для созерцания, приносил неожиданное облегчение. Превращать ускользающее в твердое – таково было одно из новейших искусств войны, и из всех подобных искусств оно более других заслуживало быть включенным в каталоги искусства как такового, высокого искусства, где красота и смысл, сочетаясь, раскрывают друг друга.
Но преследователь и мститель не считал себя художником. Он был – Джимми Натараджа, бог разрушения, танцующий свой губительный танец.
Зумурруд Великий объявил свою «Фундацию» первым шагом на пути к созданию глобального султаната джиннов, чью власть над миром он теперь провозгласил, самочинно присвоив титул султана. Однако три других Великих Ифрита немедля выразили неудовольствие таким притязанием на первенство, и Зумурруду пришлось пойти на компромисс. Поскольку он не мог излить досаду на членов правящего квадрумвирата, Зумурруд диким вихрем пронесся по миру, свершая повсюду казни обезглавливанием, распятием и каменованием, что с первых же дней его правления породило ненависть, из которой в скором времени выросла контрреволюция. В союзе со злобными и неграмотными Учениками страны А. у него сложилось нечто вроде программы управления, он принялся с энтузиазмом запрещать все подряд, как это делали они: поэзию, велосипеды, туалетную бумагу, фейерверки, любовные романы, политические партии, картошку фри, очки, пломбирование зубов, энциклопедии, презервативы, шоколад, а всякого, кто осмеливался возразить, отправлял на костер, или рубил надвое, или, по мере того как все более проникался энтузиазмом, вешал, топил, четвертовал – замечательная традиционная английская казнь за государственную измену, еще в XIII веке ввели. Он хотел, говорил Зумурруд другим джиннам, усвоить лучшие уроки прежних империй, а потому включил средневековые пытки и казни в уголовный кодекс нового султаната – с немедленными и ужасающими последствиями.
Неугасимую, идиосинкразическую ненависть он питал к любым видам закрывающихся сосудов, к банкам с завинчивающимися крышками, к бутылкам, которые можно заткнуть пробкой, к чемоданам с замками, к скороваркам всех видов, к сейфам, гробам и чайным коробкам. Его приятели Великие Ифриты Сверкающий Рубин и Раим Кровопийца, не пережившие опыта заключения в бутылке, только плечами пожимали, слушая эти декларации войны, но он сказал им: просидели бы полвечности взаперти в стекляшке, точно так же возненавидели бы свою камеру.
– Поступай, как знаешь, – сказал Сверкающий Рубин, – но тратить время на такие пустяки – никак не признак величия.
Этого оскорбления Зумурруд словно и не слышал. Люди держали его в плену. Теперь его черед. Ту ненависть, что накопилась в нем за годы заключения, невозможно было утолить ни гонениями, ни казнями. Порой ему казалось, он мечтает не столько править человеческим родом, сколько возглавить окончательное его истребление.
В этом вопросе, по крайней мере. Забардаст, тоже побывавший в заточении, был с Зумуррудом полностью согласен: пришло время мести.
Месть джиннов пылала неугасимым огнем.
Немного времени понадобилось, чтобы кровожадность Зумурруда встревожила даже то, что оставалось от Газали. Прослышав, сколь скрупулезно великий джинн исполняет завет покойника – запугать человеческий род так, чтобы страх толкнул людей в объятия религии, – прах философа вынужден был призадуматься о разнице между академической теорией и кровавой практикой и пришел в итоге к выводу, что, хотя добросовестность Зумурруда невозможно отрицать, он, возможно, в определенном смысле слишком далеко зашел. Выслушав такое замечание, Зумурруд понял, что в философе больше не нуждается. Он действительно зашел далеко – дальше, чем мог бы его привести старый мертвый глупец.
– Мои обязательства перед тобой выполнены, – заявил он философу, – возвращаю тебя в молчание могилы.
Забардаст, более сдержанный из двух старших темных джиннов, всегда более вдумчивый и мягкоречивый (хотя на самом деле не менее беспощадный, даже, пожалуй, более, в силу большего интеллекта), предложил поделить новый султанат на четыре доли, четвертовать, как Зумурруд четвертовал своих жертв. Слишком велика, чтобы управлять из единого центра, оказалась империя, созданная Зумуррудом в отдаленной стране А. «Фундация» никак не тянула на великую метрополию, годную в планетарные столицы. Деятельность Зумурруда, указывал Забардаст, распространяется на (в широком смысле) Восток, а он сам пока что показал себя в лучшем виде, причинил больше всего бед и внушил величайший страх на могущественном Западе. Это оставляло Африку и Южную Америку Раиму Кровопийце и Сверкающему Рубину. Прочими частями света – Австразией, Полинезией, обиталищами пингвинов и полярных медведей – пока можно было пренебречь.
