Ирвин Уэлш - Сексуальная жизнь сиамских близнецов
– Ха! Да я не про тебя. Не надо все принимать на свой счет…
– Не морочь мне голову, Люси…
– Но раз уж ты заговорила о себе, мне кажется, ты немного поправилась…
– Что?!
– Лицо округлилось, талия, бедра, – напираю я.
– Уработалась, наверно…
– Так я и думала, именно это меня и беспокоит. Ты многим помогаешь, – я понижаю голос, – но кто поможет Валери Меркандо? Дети, сожители, клиенты – они все только требуют. У тебя есть время, чтобы быть собой?
– Послушай, Люси…
– Мне надо идти. – Я встаю. – Клиенты ждут. Будем на связи.
В общем, отбрехалась я от этой ботоксной жабы; она и ей подобные – что твой уличный туалет: снаружи гладенькие и чистенькие, а внутри только моча и кал. Я спускаюсь, парковщик подгоняет мой «кэдди-девилль». Еду обратно в «Бодискалпт». В последнее время все как-то замедлилось. Многие клиенты стали экономить: вместо того чтобы продлять абонементы, покупают себе новые кроссовки и тренажеры «Тотал-джим». Но экономия получается липовая: домашние тренажеры только собирают пыль. Большинство людей в жизни заводятся только с толкача. Нужно, чтобы кто-то дал команду. Тут на сцену и выходят такие, как я.
В фитнес-клубе строй телеэкранов изрыгает привычный вздор. Оказывается, Бальбоса – тот беглец-педофил, убивший ребенка, – был нелегалом.
– Хесус Кристо Мария[69], – шутит Лестер.
Мне не смешно. В телевизоре снова Квист. Он совсем озверел. Невозможно смотреть на эту красную рожу. Перевожу взгляд на другой экран: там какой-то дебильный тележурнал. Глазам не верю: Майлз, блядь, восходящая звезда, сидит на том самом адовом леопардовом диване в своей квартире.
– Она по телочкам выступала, и я не жаловался. Мы соображали на троих постоянно. Хорошее было время.
Я оборачиваюсь и вижу, что Лестер вылупил на меня свои белки. Выбегаю из «Бодискалпта», растолкав двух входивших клиентов, пролистываю айфон и набираю Майлза. Он сразу отвечает. Дергая себя за волосы, ору в телефон:
– Мразь ты ёбаная! Никогда мы не соображали с тобой на троих!
– Художественное преувеличение, малыш, на телевидении любят клубничку. А ты чего такая злая, я тебя представил как секс-бомбу, с тебя вообще комиссию надо брать за рекламу! Оказал, тыкскыть, услугу: теперь парни и телки будут за квартал вставать к тебе в очередь на прием!
– Ага, такие же скоты, как ты! Без твоей помощи мне, конечно, не обойтись!
– Прости, малыш, но мне нужны были деньги. Я тебе говорил про свои финансовые обстоятельства.
– Да пошел ты нахуй со своими обстоятельствами.
Отключаю телефон. Оглядываюсь: не слышал ли какой-нибудь любопытный мудак, как я тут распаляюсь. Но нет. Только двое латиносов разгружают пиво с грузовика и закатывают кеги в подвал бара через улицу. Тут телефон начинает звонить рингтоном «Bad Reputation»[70] Джоан Джетт: отец. Я не отвечаю, но мерзотный телефонный вариант любимой песни быстро становится невыносимым: жму на зеленую кнопку. Рассказываю ему про свои дела, и, справедливости ради, он даже выражает сочувствие, но потом все равно переводит разговор на себя:
– Я сейчас в Саут-Бенде, в Индиане, в кампусе Университета Нотр-Дам, но на следующих выходных буду в Майами, в «Билтморе»[71] будет мероприятие от магазина «Букз-энд-букз».
– А что там в Саут-Бенде?
– Да ничего особенного, вчера чтения были, прошло все нормально. Сходили попили пивка с Чарли Рейганом, защитником из Нотр-Дама. Грузил меня, какой он поклонник моего творчества и все такое, но вообще парень хороший. Получил стипендию, собирается на драфт НФЛ[72] и очень хочет писáть. Прикинь. Но вообще хорошо посидели.
– Невозможно же всю жизнь играть в футбол. Значит, у него есть голова на плечах.
– Да, точно. Парень из хорошей семьи: старые бостонские деньги, а до этого Голуэй и Клер[73]. Но вот – застрял в этом Зажопинске в Индиане.
– А ты знаешь, что в Индиане двадцать девять целых и одна десятая процента населения страдают ожирением и это единственный, помимо Огайо, северный штат среди пятнадцати регионов страны, где больше всего тучных людей?
– Ты все цифрами жонглируешь, дитя мое. Молодец. Да уж, город сам по себе – скука смертная, но в кампусе вроде жизнь какая-то есть. Только я до сих пор не пойму, почему они так назвали команду – «Файтинг-Айриш»[74], притом что университет – Нотр-Дам. Впрочем, и «Лё-Пусси-Френч»[75] тоже так себе вариант.
– Это точно… Ну а в остальном – как твой тур?
– Все нормально, но я постоянно пересекаюсь с этой лесбиянкой-теннисисткой Вероникой Любарски; у нее тоже тур, продвигает автобиографию.
Мне даже стало интересно. У меня всегда была слабость к Любарски. Помню, как я скипнула из школы домой, чтобы посмотреть «Ю-Эс-Оупен»[76] во Флашинг-Медоуз[77] и подрочить всласть.
– Я читала «Гейм, сет и мат»[78]: офигенная вещь, – говорю я.
Книжка правда офигенная: там она отъебала голландку сначала на корте, потом в раздевалке. Я, пока читала, вся потекла!
– Ничего об этом не знаю. Но вообще она так гоняет организаторов литературных встреч, что, когда до города добираюсь я, со мной они уже совсем не церемонятся.
– Да уж – тебе не позавидуешь. Будешь в городе, звони. Целую! – выкрикиваю я снисходительно.
Своих хлопот полно, еще слушать его бредни. Мама с Либом через девять дней возвращаются, и мне до этого нужно довести вес Соренсон до целевого значения.
Захожу обратно в клуб, Тоби почти шепотом сообщает, что меня искали.
– Тебя только никто не ищет, – говорю я, – и не будет искать никогда.
Он пытается огрызнуться, но я различаю только нечленораздельное, бессильное шипение: внимание уже переключилось на Лину Соренсон.
Еду в центр, поднимаюсь в квартиру. Из-за входной двери слышно, как она вышагивает по беговой дорожке, и по звуку кажется, что шаги стали как будто легче, чем раньше; цепь ритмично гремит по боковой панели тренажера. Захожу: она нормально держит темп, вся в испарине.
– Три… семь… пять… калорий, – пыхтит Соренсон. – А за все утро двести…
– Молоток, Лина Эс, – срывается у меня с языка, и я слышу в собственном голосе печаль.
Соренсон сразу улавливает мое настроение. Она переключает тренажер в режим остывания и за тридцать секунд замедляется с бега до трусцы и затем пешего шага. Свободной рукой убирает волосы с глаз:
– Что такое, дорогая? Что случилось?
Я рассказываю про предательство Майлза.
– Мудаки есть мудаки. – Соренсон поднимает руку с цепью и продолжает идти. – Никуда от них не деться. Ты же сама говорила.
Я не удивлена такой бесцеремонностью. Вот сука.
– Ты вообще знаешь, каково это, когда тебя предают, когда макают вот так?
– Да, знаю.
Соренсон, продолжая шагать по дорожке, поворачивает голову ко мне и обрушивает на меня шквал обвинений:
– А это что за хуйня такая, по-твоему? – Она машет наручником и бьет цепью по стальной колонне.
– Это все ради твоего же блага, не моего. Попробуй позаниматься с тем, кто будет думать о себе, а не о тебе. Когда поймешь, возвращайся!
Сказав это, я понимаю, что хочу от нее самой услышать, как ее предал этот ее мудак Джерри. Вспоминаю про пакет, который ей пришел и который я, не удержавшись, вскрыла. Но рассказывать о том, что в нем было, не хочу: ей это ни к чему, расстроится. Я пока еще ее тренер все-таки.
– А этот Джерри твой, ты ж наверняка страдала из-за него, да?
– Да, но это все в прошлом.
Она отворачивается и смотрит на дисплей тренажера.
– Я знаю, ты недоговариваешь, Лина.
– Я тебе все рассказала, – говорит она, затем делает усталый выдох, останавливает ленту и слезает с тренажера.
Всасывает нижнюю губу, не понимая, что, когда она так делает, всем сразу видно, что в мозгу у нее переключаются скорости. Неудивительно, что мудак Джерри обвел ее вокруг пальца.
– Послушай, Люси, я могу тебе помочь, – говорит она. – Давай прекратим все это.
Она трясет рукой с цепью и заводит опять свою шарманку:
– Освободи меня, и мы будем нормально проводить время вместе. Мы должны поддерживать друг друга. Я встала на правильный путь.
Она шлепает по схуднувшему животу:
– И назад дороги нет, совершенно точно. Так что все это не нужно больше. – И она еще раз трясет цепью. – Я хочу работать в своей мастерской!
И на долю секунды я почти готова согласиться. Но тут же вижу лживую искорку в ее взгляде.
– Понятно все с тобой. Ну-ка быстро на тренажер!
– Я не…
– Ничего не хочу слышать! На тренажер, блядь!
– Это просто пытка ради пытки! Ты садистка!
– НА ТРЕНАЖЕР!
– Я хочу как Чак Норрис[79], – дерзит она, глядя на «Тотал-джим». – Хватит с меня кардиозанятий!
– Что за нахуй! Сколько раз я тебе говорила? Кардио и силовые должны быть разнесены по дням. Двадцать минут на разогрев или под конец тренировки для кардио достаточно, если на сегодня у тебя силовые упражнения, но не больше. Одно накапливает молочную кислоту, второе сжигает.
