Мануэль Скорса - Бессонный всадник
– Никому ни слова! Слышите? Если я узнаю, что об этой беде идут толки, выгоню сплетницу без всякой пощады!
– У-ю-ю-ю-юй! – тряслись служанки. Мужчины утешались водкой, пока не рассвело.
Так началось повальное молчание. В следующий раз беда случилась у человека, который скрыл ее по другой причине. Захворали часы дона Прематуро Сиснероса, одного из последних владельцев марки «Паровоз». Такими часами щеголяли еще те, кто до первой войны открыл прииски в Атакоче. Шахтеры вечно опаздывали, и представители компании заказали партию часов, на которых был изображен паровозик. Чтобы исцелить нерадивых, часы эти продавали по себестоимости. Они были так крепки, так несокрушимы, что по воскресеньям шахтеры использовали их вместо биты. «Паровоз» претерпел годы игры, метелей и ливней, прежде чем беспорочный Лудовико Сиснерос на смертном одре передал их дону Прематуро. Учитель носил их с тем большей гордостью, что им не повредило и вынужденное пребывание в сундуках дона Эрона де лос Риоса, который иногда брал вещи в заклад. Дело в том, что дону Прематуро пришлось несладко после спора, который они спьяну завели с инспектором Искьердо. Выведенный из себя утверждением, что «Индийским называется остров, а не материк», начальник отомстил подчиненному, загнав его на три года в глушь. У дона Прематуро было восемь детей, пришлось согласиться. В Янауанку он приезжал только на большие праздники, да и то все реже. Так бы он и зачах в глуши, если бы его дочь, краса и гордость женской школы в Серро, не свела с ума самого префекта. Когда уже никто не помнил учителя, Янауанка вдруг узнала, что он – директор их мужской школы, важная персона. И толпа горожан, жаждущих завоевать его расположение, отправилась за ним в Хупайкочу. На той же неделе состоялась пирушка в его честь, где было все начальство, в том числе инспектор Искьердо, который, приветствуя его, начал словами: «Так вот, как мы говорили в прошлый раз…»
В вечер своей славы дон Прематуро Сиснерос был при часах. Дон Эрон де лос Риос держал нос по ветру и отдал часы, не Дожидаясь, пока директор заплатит ему с первой получки. Надо сказать, во время пира «Паровозик» был жив, здоров и преисполнен достоинства. К ночи он немного завонял, по словам Сиснеросов, им показалось, что это рыгают гости. Однако, вникая в суть, мы узнаем, что еще за несколько дней до того самые отпетые сорванцы заметили в школе довольно противный запах.
– Директор бобов налопался! – орали они и громко хохотали всякий раз, как дон Прематуро проходил по двору. Учителям тоже казалось, что чем-то таким попахивает, и притом – все сильней. Дон Прематуро ничего не замечал. Однако учителя не Могли провести в его кабинете больше четверти часа. В день получки они на удивление медленно приближались к его столу.
– Простите, сеньор! – воскликнул учитель по фамилии Янайяко и смахнул с его жилета чистым платочком какую-то клейкую нить. Директор удивился, покраснел, вынул часы. Воняли они вовсю. Но любовь слепа, и Сиснерос, нежно на них глядя, вздохнул:
– Ах ты, ржавеют! Вот что значит без света… Я уверен, что дон Эрон, нехороший человек, ни разу не вынес их, бедных, на солнце!
Дон Прематуро в смущении прикусил губу. Часы захрипели и пошли пузырями.
– Милые вы мои, что с вами такое?! Захирели без солнышка… Три года в неволе протомились…
Дон Прематуро со всей осторожностью перенес часы в садик. Был полдень. На солнце им полегчало. К вечеру цифры проступили яснее – и циферблат пообчистился. Прохладный ветерок развеял запах. Умирающим часто становится лучше перед агонией. Когда стемнело, часы скончались, покрывшись какой-то гнусной зеленью. Прижимая к лицу платок – и от вони, и от горя, – дон Прематуро завернул в тряпицу верный «Паровоз» и бросил его в овражек. Вернулся он сам не свой и попросил:
– Ради Христа, сеньоры, пусть это останется между нами!
Ему было стыдно, что беда проистекла от бедности. Так потеряли мы вторую возможность задуматься над тем, почему умирают часы. Потеряли мы и третью, по глупой стыдливости. Пиба, прославленная певичка, выступавшая сама по себе после того, как распалась опереточная труппа, задержалась на неделю у нас проездом в Уануко. Посещение это разбудило страсти, захиревшие было на скучной ниве супружества. Снизойдя к мольбам почитателей, звезда Уругвая, остановившаяся в лучшем отеле, выслушала их серенады, выпила с ними пуншу и подарила им еще какие-то милости. В один прекрасный вечер сержант Астокури, капрал Бехарано, фельдшер Канчукаха и Эгмидио Лоро стали молочными братьями. Через трое суток часы дерзких воздыхателей покрылись гнойниками. Астокури и Бехарано, бывалые вояки, предположили, что тут нужна солдатская мазь, перед которой не устоит никакая пакость. Мазь не помогла. Затыкая носы, несчастные пошли в лечебницу, где встретили дона Эгмидио. Фельдшер Канчукаха признался, им, что и его часы подхватили дурную болезнь.
Бехарано, который вот-вот ожидал жену, гостившую в Серро, взвыл:
– Погубила нас чертова аргентинка!
– Она из Уругвая, – поправил Канчукаха, стремясь избежать ошибки, обычной по отношению к автору «Кумпарситы».
Фельдшер подлечил пострадавших нитратом серебра, но ненадолго. Перед самым приездом жены Бехарано, себя не помня, швырнул часы в кипяток, где они и скончались. Собратья протянули с неделю. Так страх перед дурной болезнью пришиб и третью возможность. Пользуясь безнаказанностью, немочь набирала силу. Вскоре все часы Янауанки еле-еле шли. Однажды утром Леандро-Дурак спустился сам не свой с колокольни, где видел собственными глазами, как Плесень сожрала цифру ХП на городских часах. Он ворвался в лавку к Ловатонам и закричал, указуя на башню:
– Ой, парша, парша, парша!
Дон Эрон де лос Риос, купивший коробку сардин, строго прервал его:
– Какая у нас парша, кроме тебя, поганца?
Леандро-Дурак в ярости взлетел на колокольню, сунул в паршу палец, пробежал весь город и мазнул алькальду по двери. Наутро японский будильник дона Эрона не звонил, а бредил. К вечеру Исаак Карвахаль и Сиприано Гуадалупе, побывавшие на крестинах у младшей дочери Уайнате, решили задержаться в Янауанке. Карвахаль дал Дураку монету, чтобы тот отвел в Янакочу их коней. Таким немудреным путем беда проникла в селенья. Она подождала недельку, а жители пока что вели свои дела как прежде. Наверное, карантин помог бы хоть немного; но никто и не думал, что часы в Янакоче (их было пять штук) спешат или опаздывают по болезни. Когда учитель Венто угодил пальцем в какую-то зловонную слизь, где плавали цифры, немочь уже поразила дальние поместья.
Глава шестая,
о том, что случилось с представителем общины, когда он возвратился
Амбросио Родригес различил вдали открытую взорам равнину. Удастся ли ее проехать? А что, если Семпронио подстерегает с горы? Светало. Он ощутил, как пересохло во рту. Уже много дней он ел траву и пил воду, как его лошадь. Кто бы подумал, что этот конь, прозванный Простофилей, осилит такой путь? Будь что будет, решил Амбросио, надо поговорить с Санчесами. измученный: горными тропами, конь побежал рысцой. В ярком солнечном свете простиралась равнина. Ни деревца, ни стада, ни всадника! Проехать еще с лигу, и его прикроют склоны. Наконец он различил дымок. У Санчесов варили обед. Он поехал быстрее прорезал стену собак, встретивших его воем, спрыгнул с коня.
– Крисостомо!
Из домика, неторопливо жуя что-то, вышел человек, взглянул на него и очнулся.
– За мною гонится Семпронио. Если он и его люди меня настигнут, помни: я отдал наши права помещику Минайе.
Во взоре Санчеса запузырился страх.
– Нет, мы заплатим! Я обещал ему посылать от общины по десять человек в месяц. Они будут даром работать на него, пока он хранит права. Поесть нету?
– Жена, покорми дона Амбросио.
Женщина вынесла из дому дымящийся казанок.
– Прошу, покушай.
Обжигая пальцы, Родригес взял картофелину. Обернулся. Увидел облачко пыли. Вскочил в седло.
– Крисостомо…
– Говори, дон Амбросио.
Но говорить он не смог, слова увяли на его отвыкших от речи губах.
Он пришпорил коня. Под вечер увидел Чертову Лестницу – скользкие, гладкие камни, восходящие к вершине. Только самые смелые кони могли по ней подняться.
– Семпронио, он поднялся по Чертовой Лестнице.
– Я смотрел и там, дон Медардо.
– Значит, упустил.
– На этих камнях не остается следов, хозяин.
– Откуда же я знаю, что он там был, Семпронио?
– Вы узнаете про все, хозяин.
– Особенно про твою глупость. Будь здоров!
– Будьте здоровы и вы, хозяин.
Простофиля остановился у ручья и погрузил морду в холодную воду, Родригес поглядел вверх и увидел лам на снежном карнизе. Ах, красота! Ламы, одна за Другой, безучастно и величаво уходили в забвенье. Родригес пришпорил коня. Простофиля все пил и пил. Он пришпорил снова. Конь прошел несколько метров, тяжело вздохнул и упал.
– Я увидел загнанную лошадь, а на пол-лиги подальше седло. Хотел сберечь седло, а себя погубил.
