Джозеф Кутзее - Детство Иисуса
– Это казначей, – говорит голос рядом. Эухенио.
Казначей распускает ремни велосипедного ранца, снимает клеенку, под ней обнаруживается крашенный в зеленую краску железный денежный ящик, который он устанавливает на перевернутую бочку. Альваро подзывает людей. Один за другим они делают шаг вперед, называют свое имя и получают зарплату. Он ждет своего череда в конце.
– Звать Симоном, – говорит он казначею. – Я новенький, меня может еще не быть у вас в списках.
– Есть, вот, – говорит казначей и отмечает его имя в списке. Он пересчитывает деньги – в монетах, их столько, что они оттягивают ему карманы.
– Спасибо, – говорит он.
– Пожалуйста. Вам причитается.
Альваро откатывает бочку прочь. Казначей снова пристегивает денежный ящик к велосипеду, пожимает руку Альваро, приподнимает шляпу и уезжает с пристани.
– Что собираешься делать сегодня вечером? – спрашивает Альваро.
– Ничего не собираюсь. Может, прогуляюсь с мальчиком. Если здесь есть зоопарк, я бы сводил его туда – посмотреть на животных.
Суббота, полдень, конец рабочей недели.
– Хочешь – пойдем со мной на футбол? – спрашивает Альваро. – Твоему юноше футбол нравится?
– Он маловат еще для футбола.
– Надо же когда-нибудь начинать. Игра – в три. Встретимся у ворот, скажем, в два сорок пять.
– Хорошо, но у каких ворот, где?
– У ворот стадиона. Там одни ворота.
– А где стадион?
– Иди по тропинке вдоль реки – не пропустишь. Отсюда минут двадцать, думаю. А если пешком не хочешь – садись на автобус номер 7.
Стадион дальше, чем говорил Альваро: мальчик устает и мешкает, они опаздывают. Альваро уже у ворот, ждет их.
– Быстрее, – говорит он, – они того и гляди начнут.
Они проходят в ворота на стадион.
– Нам не надо купить билеты? – спрашивает он.
Альваро смотрит на него странно.
– Это футбол, – говорит он. – Игра. Чтобы посмотреть игру, не надо платить.
Стадион скромнее, чем он себе представлял. Поле отгорожено веревкой, крытые трибуны рассчитаны на тысячу зрителей, не более. Они без труда находят места. Игроки уже на поле, пинают мяч, разогреваются.
– Кто играет? – спрашивает он.
– «Причалы» – они в синем, а в красном – «Северные холмы». Это игра лиги. Игры чемпионата – по утрам в воскресенье. Услышишь гудок воскресным утром – значит, проходит игра чемпионата.
– Ты за какую команду болеешь?
– За «Причалы», конечно. За кого же еще?
Альваро, похоже, в хорошем настроении, возбужден, даже кипуч. Он рад за Альваро – и благодарен за то, что бригадир его выделил, предложив свою компанию. Альваро кажется ему хорошим человеком. Вообще-то все его товарищи-грузчики кажутся ему хорошими людьми – работящие, дружелюбные, любезные.
В первую же минуту матча команда в красном делает простую ошибку в защите, и «Причалы» забивают гол. Альваро вскидывает руки и издает победный клич, после чего поворачивается к мальчику.
– Видал, юноша? Видал?
Юноша не видал. Ничего не понимая в футболе, юноша не ухватывает, на что ему обращать внимание – на мужчин, которые бегают по полю взад-вперед, или же на море чужих людей вокруг.
Он берет мальчика к себе на колени.
– Смотри, – говорит он и водит пальцем, – они пытаются загнать мяч в сетку. А человек вон там, в перчатках, – вратарь. Ему надо поймать мяч. По обе стороны поля есть по вратарю. Когда мяч попадает в сетку, это называется «гол». Команда в синем только что забила гол.
Мальчик кивает, но мысли его где-то бродят.
Он говорит тише:
– Тебе не надо в туалет?
– Есть хочу, – шепчет мальчик в ответ.
– Я знаю. Я тоже. Нужно к этому привыкнуть. Погляжу в перерыве, можно ли раздобыть жареной картошки или арахиса. Хочешь арахис?
Мальчик кивает.
– Когда перерыв? – спрашивает он.
– Скоро. Но сначала футболистам нужно еще поиграть и попробовать забить еще голы. Смотри.
Глава 4
Вернувшись тем вечером к себе в комнату, он находит записку, подсунутую под дверь. Записка от Аны: «Не хотите ли вы с Давидом на пикник в честь новоприбывших? Встречаемся завтра в полдень, в парке, у фонтана. А.».
В полдень они у фонтана. Уже жарко – даже птиц словно сморило. Они устраиваются под раскидистым деревом, вдали от шума машин. Ана появляется чуть погодя, несет корзину.
– Простите, – говорит она, – спешное дело.
– Сколько нас будет? – спрашивает он.
– Не знаю. Может, полдесятка. Посмотрим.
Они ждут. Никто не приходит.
– Похоже, только мы и будем, – говорит наконец Ана. – Начнем?
В корзине оказываются всего лишь упаковка крекеров, горшок несоленой фасолевой пасты и бутылка воды. Но ребенок уплетает свою долю, не жалуясь.
Ана зевает, растягивается на траве, закрывает глаза.
– Что вы имели в виду, когда сказали «очиститься»? – спрашивает он. – Вы сказали, нам с Давидом надо очиститься от старых связей.
Ана лениво качает головой.
– В другой раз, – говорит она. – Не сейчас.
По ее тону, по взгляду из-под век, брошенному на него, он чувствует некий призыв. Полдесятка гостей, которые не явились, – может, выдумка? Если б не ребенок, он бы лег рядом с ней на траву и, может, тихонько положил свою руку поверх ее.
– Нет, – бормочет она, словно читая его мысли. Хмурая тень скользит у нее по лбу. – Не это.
Не это. Что ему думать про женщину – то теплую, то холодную? Может, он не улавливает чего-то об этикете между полами или поколениями, принятом в этих новых краях?
Мальчик дергает его и показывает на почти пустую пачку крекеров. Он намазывает пасту на крекер и дает мальчику.
– У него здоровый аппетит, – говорит девушка, не открывая глаз.
– Он все время голоден.
– Не волнуйтесь, приспособится. Дети быстро приспосабливаются.
– Приспособится голодать? Зачем ему приспосабливаться голодать, если нет недостатка в провизии?
– Приспособится к умеренной диете, в смысле. Голод – как собака в животе: чем больше кормишь, тем больше она хочет. – Она резко садится и обращается к ребенку: – Я слыхала, ты ищешь маму, – говорит она. – Скучаешь по маме?
Мальчик кивает.
– А как зовут твою маму?
Мальчик бросает на него вопросительный взгляд.
– Он не знает ее имени, – говорит он. – При нем было письмо, когда он садился на судно, однако оно потерялось.
– Шнурок лопнул, – говорит мальчик.
– Письмо было в кошеле, – объясняет он, – который висел у него на шее на шнурке. Шнурок лопнул, и письмо потерялось. По всему кораблю искали. Но так и не нашли.
– Оно упало в море, – говорит мальчик. – Его рыбы съели.
Ана хмурится.
– Если ты не помнишь мамино имя, можешь сказать, как она выглядела? Можешь ее нарисовать?
Мальчик качает головой.
– Значит, твоя мама потерялась, и ты не знаешь, где ее искать. – Ана умолкает, осмысливает. – Как бы ты отнесся, если бы твой padrino стал подыскивать тебе другую маму, чтобы она тебя любила и заботилась о тебе?
– Что такое padrino? – спрашивает мальчик.
– Вы всё пытаетесь присвоить мне роли, – встревает он. – Я не отец Давиду и не padrino. Я просто помогаю ему встретиться с матерью.
Она не обращает внимания на его отповедь.
– Если вы найдете себе жену, – говорит она, – эта женщина могла бы стать ему матерью.
Он хохочет.
– Какая женщина захочет выйти замуж за такого мужчину, как я, – чужака, у которого нет за душой даже смены одежды? – Он ожидает, что девушка заспорит, но нет. – Кроме того, даже если бы я нашел себе жену, откуда знать, что она захочет, знаете, приемного ребенка? И примет ли ее наш юный друг?
– Никогда не знаешь. Дети приспосабливаются.
– Да что вы заладили! – В нем вспыхивает гнев. Что эта самоуверенная девушка знает о детях? И по какому праву она ему проповедует? И тут части картинки сходятся. Неказистая одежда, обескураживающая суровость, разговоры о заступниках… – Вы не монахиня часом, Ана? – спрашивает он.
Она улыбается.
– С чего вы взяли?
– Вы из тех, кто покинул монастырь и живут в миру? Выполняют работу, за которую больше никто не хочет браться, – в тюрьмах, приютах, лечебницах? В центрах приема беженцев?
– Какая нелепость. Конечно, нет. Центр – не тюрьма. И не благотворительное заведение. Это часть социальной программы.
– Пусть так, но как можно терпеть нескончаемый поток людей вроде нас – беспомощных, невежественных, нуждающихся, без какой-нибудь веры, что придает сил?
– Веры? Вера здесь вообще ни при чем. Вера бывает в то, что делаешь, даже если это не приносит видимых плодов. Центр не таков. Прибывающим людям нужна помощь, и мы им помогаем. Мы помогаем, и жизнь их улучшается. Это все видно. Ничто здесь не требует слепой веры. Мы делаем свою работу, и все устраивается хорошо. Проще некуда.
