Чесли Салленбергер - Чудо на Гудзоне
Всем капитанам паромов нужно было проявлять осторожность и сбавлять ход, особенно если они приближались к тем, кто стоял на крыльях. Если бы судно подняло слишком большую волну, пассажиров могло смыть в воду. Маневрировать возле самолета было трудно, особенно в условиях сильного течения, и это требовало отличных навигационных навыков, чтобы избежать столкновения с самолетом.
Прибыл вертолет полицейского управления Нью-Йорка, и я наблюдал, как с него в реку высадили водолаза. Струя воздуха от несущего винта была мощной; брызги с поверхности воды заливали нам глаза. Незабываемое сочетание холодной воды и холодного ветра! Полицейский-аквалангист спас пассажира, упавшего в воду с одного из крыльев.
«Колыбели Джейсона» – похожие на гамак морские спасательные устройства из матерчатых сетей, напоминающие веревочные лестницы с перилами, были спущены с судов нам, сидевшим на плотах, и пассажиры начали забираться по ним. В какой-то момент возникли опасения, что корма одного из паромов протаранит плот, так что ему пришлось отойти и изменить позицию. Одной пожилой пассажирке не хватало сил взобраться на палубу парома. Пришлось использовать гамачную часть «колыбели Джейсона» со шкивами, чтобы втащить ее на борт.
Когда настала очередь «Афины», парома NY Waterway с Блок-Айленда, которым командовал капитан Карлайл Лукас, спасать тех, кто был на нашем плоту, я крикнул: «Раненые, женщины и дети вперед!» Другие люди с нашего плота передали это сообщение палубным матросам. Казалось, все мы хорошо понимали друг друга.
Дело было не в моем рыцарстве. Поскольку масса тела женщин и особенно детей меньше, чем у мужчин, они особенно подвержены переохлаждению. Они также быстрее теряли физические силы. Так что имело смысл поднять их на борт первыми.
Однако, как оказалось, помочь в первую очередь женщинам и детям технически было слишком сложно. Поскольку плот был переполнен, а передвижение по нему – сильно затруднено, первыми снимали тех, кто оказался ближе к концу плота, ближе к парому.
Несмотря на всю напряженность этого момента, во всем чувствовался деятельный порядок, который произвел на меня глубочайшее впечатление. Я также видел примеры человечности и доброй воли повсюду, куда ни падал мой взгляд. Я был тронут до глубины души, видя, как матросы на паромах снимали рубашки, куртки и свитера, чтобы согреть пассажиров.
В детстве меня расстраивала история жительницы Нью-Йорка, Китти Дженовезе, и посторонних людей, которые ее проигнорировали. Теперь же, став мужчиной, я видел десятки «посторонних», которые действенно демонстрировали великое сострадание и мужество – и чувство долга. Было такое ощущение, что и весь Нью-Йорк, и весь Нью-Джерси тянулись к нам, чтобы согреть.
Пока мы находились на реке, диспетчер Патрик, который вел наш рейс со своего поста на Лонг-Айленде, был отстранен от работы и приглашен в профсоюзный офис в здании. Он, как и его начальство, понимал, что ему не следует продолжать свою смену и сопровождать самолеты, еще остававшиеся в небе. Диспетчеров всегда освобождают от текущих обязанностей после серьезных происшествий.
Патрик, что вполне понятно, был расстроен. Он пришел к выводу, что мы разбились и все на борту погибли.
– Так погано никогда в жизни себя не чувствовал, – признался он мне потом. – Я задавал себе вопросы: Что еще мог сделать? Мог ли я сказать вам что-то иное?
Патрик хотел позвонить жене, но боялся, что сорвется, если сделает это. Тогда он послал ей sms: «Была авария. Я не в порядке. Не могу сейчас говорить». Она подумала, что он попал в автокатастрофу.
– На самом деле я себя чувствовал так, будто меня сбил автобус, – говорил он. – Этакое ощущение шока и неверия.
Патрик находился в кабинете наедине с представителем профсоюза, который составлял ему компанию и старался отвлечь разговорами. Телевизора в помещении не было, так что Патрик не мог видеть репортажи о спасательных работах. Профсоюзный деятель решил, что, если исход для нас оказался трагическим, Патрику не нужно видеть это в первые же минуты после потрясения.
Патрик снова и снова прокручивал в мыслях свои заключительные диалоги со мной, полагая, что то были мои последние слова. Он слышал голоса пилотов, впадавших в отчаяние и при менее серьезных чрезвычайных ситуациях, с которыми ему приходилось иметь дело в прошлом. Как он это описывал, их голоса «дрожали так, что почти прерывались». Он думал о моем голосе и о том, что я показался ему «странно спокойным».
В этот момент Патрик не знал, как я выгляжу, не знал вообще ничего обо мне. Он знал только, что мы провели несколько напряженных минут на связи друг с другом, и теперь полагал, что меня больше нет в живых.
Патрику сказали, что он не может выйти из кабинета, пока не придут медработники, чтобы взять анализ мочи и провести пробу на спиртометре. Это стандартная процедура для диспетчеров (и пилотов тоже), участвовавших в аварийном происшествии. Она является частью расследования.
Патрик просидел в том кабинете, слушая утешения профсоюзного деятеля, как ему показалось, несколько часов. Позднее один из его друзей заглянул в комнату и сказал: «Похоже, они останутся живы. Они на крыльях самолета».
Потом Патрик говорил мне, что это принесло ему несказанное облегчение.
Один из пассажиров сидел на плоту возле нас с Джеффом. Как и многие другие, этот человек был физически измотан и его переполняли эмоции. Но он хотел дать мне знать, как он благодарен нам, членам экипажа, за все, что мы сделали, стараясь безопасно посадить самолет.
Он взял меня за локоть и сказал:
– Спасибо вам.
– Пожалуйста, – отозвался я.
Это был простейший диалог между двумя мужчинами в экстраординарный момент, но я понимал, что для него важна сама возможность произнести эти слова. Точно так же сама возможность услышать их многое значила и для меня, и для Джеффа, и для сидевшей рядом с нами Донны.
Холодный воздух и ветер не сразу достали нас. Но когда все мы ждали своей очереди быть спасенными паромом «Афина», многие из нас находились далеко не в лучшей форме. Многие непрерывно дрожали.
Я позаботился о том, чтобы меня сняли с плота последним – так же как хотел быть последним, кто покинул борт самолета. Не думаю, что существуют какие-то официальные руководства, предписывающие капитану последним покидать самолет или какое-либо другое судно во время чрезвычайной ситуации. Я знал об этой морской традиции, но поступил так не по этой причине. Просто это было очевидно для меня: мне не следует спасаться самому, пока спасатели не позаботятся обо всех пассажирах, вверенных моим заботам.
Спасательная операция шла быстро, если учесть все обстоятельства. Палуба парома возвышалась над плотом примерно на 10 футов (около 3 м), так что от пассажиров требовались некоторые усилия, чтобы забраться на нее. К тому времени, как настала моя очередь карабкаться по лестнице, я настолько замерз, что пальцы больше меня не слушались. Пришлось цепляться предплечьями, просовывая руки между ступенями. Пальцами я не мог ни за что ухватиться.
С палубы парома, стоя рядом с семнадцатью другими выжившими пассажирами рейса 1549, включая Джеффа, я смотрел на наш самолет. Он продолжал медленно погружаться в воду, дрейфуя на юг, по направлению к статуе Свободы, окруженный небольшим шлейфом мусора и просочившегося реактивного топлива.
Стоя на палубе, я вдруг понял, что телефон по-прежнему висит у меня на ремне. Хотя мои брюки промокли, телефон остался сухим и продолжал работать. Это был первый за все время момент, когда я позвонил Лорри.
У нас дома два стационарных телефона, и у нее есть свой сотовый, но я не смог дозвониться ни по одному из них. Она не отвечала, потому что в тот момент разговаривала по одному из телефонов с деловым партнером. Она видела, что высветился мой номер, но поначалу проигнорировала его.
Слушая безостановочный трезвон, она, наконец, сказала человеку, с которым разговаривала:
– Салли звонит по всем телефонам в доме. Надо узнать, чего он хочет.
Она сняла другую трубку и сказала:
– Алло.
Услышав ее голос и не зная, о чем она уже знает или чего не знает, первыми словами я намеревался успокоить ее:
– Я хотел тебе позвонить, чтобы сказать, что со мной все в порядке.
Лорри подумала, что это означает: я укладываюсь в расписание, чтобы вечером вылететь обратно в Сан-Франциско.
– Это прекрасно, – ответила она. Лорри полагала, что я уже посадил рейс 1549 в Шарлотте. Я понял, что нужны объяснения.
– Нет, – проговорил я. – У нас было происшествие.
Она все еще не понимала. У нее не был включен телевизор, так что она не знала о непрерывных репортажах, которые передавали по всем национальным кабельным сетям США. Она решила, что пытаюсь сказать ей, что мой рейс отложен и я могу не успеть домой.
И тогда я выложил ей все прямо, словно излагая один за другим параграфы инструкции:
