Давид Фонкинос - Мне лучше
– Интересно, что ты ему наговорила о нас, о нашем браке, о нашем разводе.
– …
– …
– Знаешь, – вдруг сказала она, – я не рвусь заводить новый роман.
Уж не на Полину ли она намекала? Нет, я был уверен, что Алиса не обмолвилась ей и словом. Или она что-то почувствовала? Вполне возможно. Я вспомнил, как она пошутила в больнице, когда меня хотели подержать под наблюдением: “Спросили бы меня. Уж у меня-то больше всех скопилось наблюдений”. Под взглядом Элизы я чувствовал себя как на детекторе лжи. Она могла читать во мне, но я старался закрыть книгу, приняв как можно более непроницаемое выражение лица.
Да нет. Она сказала это просто так, без всякой задней мысли. Это я, как одержимый, всюду ищу подковырки, тогда как по большей части слова выражают именно то, что сказано. Элиза не рвалась заводить новый роман. Наверняка она именно это и имела в виду, только и всего. Она хотела почувствовать себя свободной, и ничего больше. И покончила с нашим прошлым в надежде на свободу. А не на новую любовь. Люди расстаются, чтобы вернуть себе свободу, – такова ужасная правда. Брак сковывает. Как бы там ни было. Он сковывает нас, вынуждая делить жизнь с другим. Выражением “совместная жизнь” все сказано: супруги делят одну жизнь пополам. Рано или поздно неизбежно наступает минута, когда каждому становится тесно в своей половинке. Мы задыхаемся, хватаем ртом воздух и вот уже мечтаем выйти на волю. Наши дети, наше прошлое – вот в чем была наша совместная жизнь, а теперь мы с ней жили наособицу. Но я не верил, что можно так запросто отмахнуться от двадцати лет, проведенных бок о бок. Вся моя жизнь так или иначе была связана с Элизой. Наши общие воспоминания сплошь и рядом вклинивались в мое настоящее. По правде сказать, нашему роману не хватало концовки. Любовь между нами выдохлась, но я еще чувствовал дыхание Элизы рядом с собой, в то время как мне хотелось начать новую главу своей жизни.
– Ты так и не соизволил объяснить мне, зачем пришел, – заметила она.
– Я разобрался с очень и очень многим. И спине полегчало.
– Да, заметно. Ты держишься прямо, расправил плечи. Красавец да и только.
– Э-э… спасибо…
– Итак?
– Осталось уладить только одно.
– Что же?
– Наше расставание.
– В каком смысле?
– Уж слишком вежливо мы с тобой разошлись.
– …
Наконец-то я облек в слова то, что чувствовал. Наш роман сошел на нет очень гладко, точно свеча догорела. А мне, чтобы жить дальше, нужна была развязка погрубее, разрыв, разлом. Нечто, имеющее ощутимую форму, чтобы оттолкнуться и взять разгон. Неужели это так странно?
– Я хочу, чтобы мы разругались.
– Что?
– Давай, осыпай меня упреками. Выйди из себя. Найди, к чему прицепиться.
– Но…
– Начни хотя бы с мусора.
– Какого еще мусора?
– Тебя бесило, что я никогда его не выношу. Самое время выкрикнуть мне это в лицо. Скажи, давай: тебя достало, что я никогда не выношу мусор.
– Да плевать мне на мусор.
– Нет, это очень важно. Ну разозлись! Скажи мне, что я махровый бездельник, ленивая скотина. Не знаю там, придумай! Заведи ссору!
– Но я не могу…
– Да ты ничего не понимаешь. Ну и бестолочь. Раз так, я сам возьмусь за дело.
Я шагнул к Элизе и влепил ей увесистую пощечину.
– Ты что! Спятил, что ли?!
Элиза так и застыла, держась за щеку. Удар вышел основательный. Не перегнул ли я палку? Мы стояли не шевелясь, пока она не обрела наконец дар речи:
– Так вот, значит, что тебе нужно… ладно же… я скажу тебе, что у нас было не так. Все твои минусы перечислю. Могу даже разораться, коли уж тебе этого хочется.
– …
– Ты размазня. Ты редкостная размазня. До чего же тяжело жить с такой тряпкой, как ты. В жизни таких не видела. И вдобавок ты жуткий тугодум. Тянешь и тянешь резину, прежде чем что-то решишь. Иной раз думаешь, уж не придурок ли он, часом.
– …
– Слышишь? Я думала, что ты придурок!!!
– …
– Ну что, годится?
– Годится. Но чтобы уж окончательно расплеваться, нужно еще разбить что-нибудь, идет?
– Идет.
– …
– Начну-ка я с твоих пластинок. Раз уж ты оставил их здесь.
– Погоди, не надо!
– Еще как надо! Осточертели мне пластинки этого придурка!
Элиза ринулась в нашу бывшую спальню. Я припустил следом. Она схватила пластинку. Запись с концерта Джона Колтрейна в Японии. Очень редкая вещь.
– Нет, только не эту… прошу тебя!
– …
Она посмотрела на меня в упор и расколотила пластинку с такой яростью, какой я прежде за ней и не знал. В отместку я подбежал к ее шкафу, достал и разорвал ее любимую блузку. Потом бросился на кухню. И перебил все тарелки. Элиза взяла на себя стаканы и блюда. Кухня стала похожа на поле битвы. Пол был усыпан битым стеклом. Тогда Элиза распахнула холодильник и стала пулять в меня яйцами. Я еле устоял на ногах.
– Все-все, сдаюсь! – Я поднял руки. Она подошла ко мне, и мы заключили друг друга в объятия.
– Ты был прав, – прошептала она, – мне тоже полегчало.
Мы долго стояли так, обнявшись, посреди всего этого разгрома, уверенные, что теперь-то у нас достанет сил жить друг без друга. В нашей истории была поставлена точка.
12
Интенсивность боли: 0
Настроение: вперед к будущему
13
Я разглядывал себя в зеркале. Давненько не надевал костюма. Полина подошла ко мне и сделала вид, что элегантный незнакомец сразил ее наповал. Я преподнес ей кое-что в знак благодарности. Она очень помогла мне. Этот вечер венчал наши совместные усилия. Полина потрудилась на славу. Она открыла конверт и радостно вскрикнула:
– О, я мечтала поехать туда с тобой!
Мы обнялись. Долгий поцелуй прервал Василис:
– Ну, голубки, сегодня у нас торжество!
От волнения он был сам не свой. Но мы не сомневались, что праздник удастся на славу.
Через пару часов вечер был в разгаре. Распорядительнице и пресс-атташе удалось зазвать массу журналистов, а также литературных знаменитостей. Всех как будто впечатлили наши труды. Один издатель обратился ко мне со словами:
– Надо бы учредить литературную премию “Пирамид”.
В самом деле, почему бы и нет? Впрочем, я ничего в этом не смыслю. Потом подошел какой-то писатель:
– Чудное место… не понимаю только, почему нет номера, названного в мою честь!
Он засмеялся, и все вокруг тоже залились смехом. Благодушно похлопав меня по плечу, он отчалил пленять других слушателей. А я направился к Сильви, которая стояла в сторонке с бокалом в руке. Я не поверил своим глазам, когда они с Эдуаром заявились вдвоем. Но что еще поразительней, они лучились счастьем, как в первые дни.
– Как ты? – спросил я. – Не скучаешь?
– Что ты, такой чудесный вечер. Мы все гордимся тобой.
– Знаешь, я рад, что вы снова вместе.
– Спасибо. Я тоже.
– …
– После того, что произошло между нами… когда я хотела… с тобой… ну, ты помнишь… Короче, после этого… я поняла, что у меня что-то не так. Жизнь шла, а я топталась на месте. Эдуар слишком уж опекал меня… я чувствовала, что становлюсь сварливой… Мне не хватало воздуха.
– Понимаю.
– Но Эдуар не хотел ничего слышать… пришлось сделать ему больно. Я даже выдумала, будто влюбилась в женщину… чтобы он меня отпустил.
– А-а…
– Но теперь я разобралась, что к чему. И мне стало лучше. Я брошу живопись… уже начала давать уроки рисования… Это то, что мне нужно… буду возиться с детишками.
Да она сейчас расплачется, подумал я. Внезапно до меня дошло то, о чем я никогда не догадывался: она очень страдает от своей бездетности. Рядом вырос Эдуар:
– Ну и чего мы пригорюнились? Праздник же!
– Да… да, праздник. Ты прав! – ответила Сильви, поцеловала его и тотчас же расцвела. Вот что отличало их от нас с Элизой. Они не могли жить друг без друга. Они были созданы для того, чтобы соединить свои жизни.
Я продолжал прохаживаться среди гостей. То и дело встречались многочисленные друзья Полины. И я наконец-то познакомил ее со своими детьми. Лучше случая не придумаешь. Поль вернулся из Нью-Йорка и в конце концов решил остаться в Париже. Я предложил ему пожить в нашей гостинице, и он с восторгом согласился. Пришла и Элиза; никогда еще не была она так ослепительно хороша; меня едва не кольнула мысль, что со мной женщины тускнеют. Она была с подружкой, которой я раньше не видел. Я немного побаивался знакомить ее с Полиной. Но все прошло тепло и просто. Они расцеловались. Потом Элиза, взглянув на меня, пожелала Полине удачи. Еще не раз в тот вечер я видел, как они болтают, и со страхом думал: верно, перемывают мне косточки. Но обе выглядели совершенно спокойно. Было все же удивительно смотреть на эту беседу. Глядя на Элизу, я так и не мог понять, в какой момент наш брак приказал долго жить. Вслух о разрыве было сказано после смерти свекра. Но когда наметился этот финал? Нам не дано нащупать точку, после которой все идет на спад. Может, тогда, когда я физически дал слабину. Когда нервы – и тело – стали сдавать под бременем моей жизни. Все это теперь позади. Теперь Элиза – просто женщина, которая когда-то была моей.
