Кафа Аль-зооби - Лейла, снег и Людмила
– Я пишу все, что заслуживает быть запечатленным.
– Но я запретила тебе делать это! Тебе следовало считаться с моим мнением!
– Я не нашел убедительного объяснения твоему запрету.
– Это не твое дело – убедительно или нет! В любом случае ты должен был считаться с моим желанием! – кричала Лейла, хватая другие картины, на которых он изобразил ее в одежде, и разрывая их тоже, сама не зная почему.
Нервы ее не выдержали. Лейла упала и разрыдалась. А Женя, облитый краской, стоял неподвижно, ошеломленно глядя на уничтоженные картины.
В последовавшие дни она не находила себе места – от гнева, обиды, переживаний, размышлений о Рашиде, отце и сплетнях. Она шагала по улицам, и горизонт впереди разрывался и заливался красками разных тонов, и все они были мрачными. Ни радуги после дождя. Ни звездочки на небе. Небо в Петербурге далекое, и темнота его мягкая, без звезд.
Они не виделись месяц. Женя не пришел к Лейле, как она ожидала. Вначале она хотела, чтобы он извинился. Потом ей хотелось, чтобы он просто пришел. А когда этого не случилось, она стала биться в темноте в поисках проблеска света, способного спасти ее от всего, – в поисках любви.
Лейла добралась до квартиры Евгения изможденная. Она мечтала броситься в его объятия, послать к черту весь мир и спастись самой.
Она нашла его с девушкой. И ощутила полную безысходность – не было пути ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. Все исчезло, оставив место одной-единственной мысли: любви нет.
Лейла слышала разговор и не улавливала его смысл. В конце концов, девушка ушла, и Женя затащил Лейлу к себе. Она продолжала стоять и не слышала его. Потом сказала, глядя куда-то в пустоту:
– Я не предполагала, что ты способен мне изменить.
– Мне очень жаль, но ты не должна забывать, что я ничего не обещал тебе.
Она взглянула на него с укоризной, словно видела впервые:
– А по-моему, любви для этого достаточно. Она сама по себе обещание.
– Лейла, послушай, мы очень разные…
– Я считала, что любовь способна заполнить все пропасти между нами.
– Прошу тебя, будь рассудительней и постарайся понять меня. Я художник и жажду свободы. Мое искусство не терпит никаких оков. А ты…
– Не надо философствовать, Женя, – перебила она его, – все гораздо проще: тебе захотелось попробовать любовь с брюнеткой – не больше и не меньше. Ты попробовал, и тебе оказалось достаточно.
– Скажем, что я решил, будто и тебе захотелось попробовать любовь с блондином.
– Мне никогда не приходило в голову, что ты смотришь на любовь как на эксперимент.
– Лейла! Вопрос…
– Хватит! Я не хочу больше слушать!
На улице она начала рыдать, – мир для нее таял в кромешной тьме.
Люда заметила ее состояние и попыталась разговорить и утешить.
– Я уверена, что ты страдаешь от любовной тоски, – замечала она с улыбкой, но Лейла молчала. Если бы Женя не изменил ей, она рассказала бы о нем Людмиле. Но его измена с каждым мгновением все больше превращала ее любовь в обыкновенный грех, и эта мысль ядом отравляла сознание.
Интересно, если бы она осталась там, под наблюдением отца, вела бы она себя так же свободно? Или расстояние, разделяющее их, придало ей смелости? И неужели она действительно боится? Тогда почему не заявит открыто о своей свободе, как утверждает Рашид? И неужели Рашид верит в то, что говорит, или просто не желает признавать свободу за ней, отказавшей ему?
Может быть, не повстречай она Люду, эти вопросы не встали бы перед Лейлой с такой остротой. Люда была свободна не только от общественных условностей, но в первую очередь – от внутреннего конфликта.
Но однажды Людмила поставила Лейлу на грань признания. Люда не поверила в то, что Лейла никогда не была в постели с мужчиной.
– Не говори мне, что ты никогда не была влюблена, это неправда, – сказала она с явным недоверием.
– Была, – ответила Лейла и решила сообщить соседке половину правды, но не всю целиком.
– И вы встречались? – спросила Люда. Лейла кивнула в знак согласия.
– И не спали вместе? – спросила вновь Людмила с нескрываемым удивлением, и Лейла отрицательно покачала головой, затем перешла на рассуждения о платонической любви, ожидая, что соседка засомневается в ее словах. Но ее удивила реакция Люды, взглянувшей полными удивления глазами:
– Ты говоришь правду? Влюбленные не спят друг с другом до свадьбы?
– Да, девушке не простят, если она в брачную ночь не окажется девственницей.
– И даже если она спала до этого с будущим мужем?
– Да как она может гарантировать, что он станет ее мужем?
– А почему нет?
– Есть много моментов и деталей, которые трудно объяснить, а тебе трудно их понять. Короче, все, что я могу сказать, – секс до брака у нас запрещен.
– Ну ладно, тогда объясни мне, потому что я действительно хочу понять: а как люди обходятся до брака? – спросила соседка со смехом.
– Ждут, пока не поженятся, – ответила ей Лейла, тоже смеясь.
– Несчастные! Я не представляю, как человек может жить в таких строгих условиях. Вот ты, например, как к этому относишься?
– Нормально. Меня это не волнует.
– Но неужели…
– Я не думаю об этом. Мне приходится думать о многих других вещах.
Людмила не ответила, но продолжала удивленно смотреть на нее.
Шагая по улице, Лейла улыбнулась, вспомнив тот разговор с Людой. Но тут же на память пришла фраза, от которой улыбка слетела с ее лица: «Так я и росла, тихо и молча ненавидя мать». И Лейла вновь содрогнулась всем существом.
Было холодно и сухо. На Лейле было легкое пальто, и она проскользнула в магазин одежды в надежде спрятаться от холода, пока не подъедет автобус. Она немного походила по магазину и, подойдя к большому зеркалу, вдруг увидела смотрящее на нее лицо отца. Увидела таким, каким видела часто, – с тем же выражением глаз – ее глаз, – и непроизвольным движением бровей – ее бровей.
На этот раз ее сходство с отцом было настолько очевидным, что казалось, будто Лейла – его копия. Это открытие напугало ее до такой степени, что она поспешно отошла от зеркала и выскочила на улицу, не обращая внимания на холодный пронизывающий ветер.
Лейла шла по улице, и мучительная мысль жгла ее: она похожа на своего отца не только лицом, которое увидела в зеркале, но и множественностью лиц.
Эта мысль породила в ней другой страх: если она начнет исследовать собственные лица, не обнаружит ли она, как и в случае с отцом, что множественность лиц сделала ее человеком без лица?
Теперь она хорошо понимала это состояние и вглядывалась в него другим лицом. Не лицом втайне непокорной Лейлы, и не лицом Лейлы, внешне уважающей традиции, и не лицом Лейлы насмешливой и равнодушной, а лицом слабым, беспомощным и печальным. Это было лицо одиночества, смотревшее на все другие лица с негодованием, но не находившее в себе смелости уничтожить их.
Шагая по улице и обдуваемая холодным ветром, она думала о том, что путь к свободе, которой она жаждала, лежит не только через выражение непокорности перед отцом, Рашидом и обществом, но в первую очередь – через бунт против самой себя и собственного многообразия лиц ради обретения одного лица, с ясными и четкими чертами, честно и открыто выражающего одну сущность.
Это долгий и тяжелый путь. И Лейла не знала, было ли решение, принятое после измены Жени, – никогда больше не сдаваться перед любовью и свободой – шагом на этом пути, или оно вело на другой – обратный – путь.
Она не знала. Но эта мысль неожиданно навела ее на другой вопрос, всплывший неизвестно из каких темных уголков души: интересно, а если бы на месте Жени был Андрей, он также изменил бы ей?
Сердце ее настойчиво отвергало эту мысль.
Искала ли она в Игоре и Жене Андрея? – спросила Лейла себя с удивлением. Искала ли она ту отвергнутую любовь и то счастье, которые однажды заставили землю возвыситься до небес, и небо – слиться с землей?
Лейла остановилась и взглядом, в котором внезапно вспыхнула давняя затаенная грусть, стала вглядываться в прохожих, не находя среди них Андрея.
Андрей
В Москве Андрей ощущал на себе влияние случившегося развала, который сносил приехавшего, как и большинство народа, словно настоящее землетрясение.
Понемногу он начал понимать, что те преобразования, которые долгое время вызывали у него энтузиазм и заставили поверить в светлое будущее, были не более чем красивой иллюзией, заставлявшей его поворачиваться каждый день, как подсолнух, но – в сторону ложного света, ибо настоящее солнце закатывалось у него за спиной.
Действительность была слишком далекой от той, которая могла бы вызывать энтузиазм или оптимизм, тем более что сам Андрей скатывался к крайней нужде. Он больше не получал скудную зарплату, ему выдавали купоны, которые Андрей обменивал на продукты, выстаивая длинные очереди. Бывало, продукты заканчивались прежде, чем подходила его очередь. Часто он довольствовался больничной едой, состоявшей из тарелки супа – воды с плавающими в ней макаронами, ломтика черного хлеба и тарелки отварной крупы с кусочком каучукового мяса, который Андрей чаще всего не съедал.
