Селеста Инг - Все, чего я не сказала
И тут Джек очень мягко отстранился.
– Ты хорошая, – сказал он.
Он глядел на нее сверху вниз, но – и это инстинктивно поняла даже Лидия – не с любовью, а нежно, как взрослый на ребенка, который упал и поранился. Внутри у нее все увяло, во рту расцвела горечь. Лидия уставилась на свои коленки, волосами закрыв горящее лицо.
– Только не говори, что вдруг отрастил порядочность, – окрысилась она. – Или что – я для тебя недостаточно хороша?
– Лидия, – вздохнул Джек, и голос его был как фланель. – Дело не в тебе.
– А в чем?
Долгая пауза – очень долгая, Лидия уже заподозрила, что Джек позабыл вопрос. Но в конце концов он ответил – отвернувшись к окну, будто суть скрывалась снаружи, за кленами, за озером, за всем, что под Кручей:
– В Нэте.
– В Нэте? – Лидия закатила глаза. – Нэта не бойся. Нэт никого не волнует.
– Волнует, – сказал Джек, по-прежнему глядя в окно. – Меня волнует.
С минуту Лидия переваривала эти сведения, потом вытаращилась, будто на ее глазах у Джека вылепилось другое лицо или перекрасились волосы. Он большим пальцем тер основание безымянного, и Лидия понимала, что это правда – и очень-очень давняя.
– Но… – Она осеклась. Нэт? – Ты же всегда… в смысле, все же знают… – Не удержавшись, она нечаянно глянула на заднее сиденье, на выцветшее и смятое одеяло навахо.
Джек криво улыбнулся:
– Как ты сказала? «Все думают, у тебя столько девчонок, – но ты на самом деле не такой». – Он покосился на нее. Ветер из окна ворошил его песочные кудри. – Никому бы и в голову не пришло.
К Лидии возвращались обрывки их разговоров – и теперь они звучали иначе. А где твой брат? А Нэт что подумает? И еще: Ну как, скажешь брату, что мы скорешились и я не злодей? Что она ответила-то? Он мне ни в жизнь не поверит. На нее раззявила пасть полупустая коробка с презервативами – Лидия смяла ее в кулаке. Я тебя знаю, услышала она собственный голос, и ее передернуло. Какая же я дура, подумала она. Так его не понять. Вообще ничего не понять.
– Я пошла. – И она подхватила с пола рюкзак.
– Мне жаль, что все так.
– Жаль? Чего тебе жаль? Нечего тут жалеть. – Лидия набросила лямку на плечо. – Это мне тебя жалко. Втюрился, а он тебя ненавидит.
И Лидия прожгла его взглядом, а Джек поморщился, будто она ему водой в глаза плеснула. Затем лицо его напряглось, заострилось, закрылось – как с чужими, как в первый день знакомства. Он улыбнулся – получилась скорее гримаса.
– Зато мне другие не вдалбливают, чего я хочу, – ответил он, и от его презрения Лидия вздрогнула. Он давно не говорил с ней таким тоном. – Зато я знаю, кто я. Чего хочу. – Глаза его сузились. – А у вас с этим как обстоят дела, мисс Ли? Вы-то чего хотите?
Да знаю я, чего хочу, подумала она, но открыла рот, и язык не вспомнил ни слова. Врач, популярная, счастлива зарикошетили в голове стеклянными шариками и рассыпались в безмолвие.
Джек фыркнул:
– Зато мною другие с утра до ночи не командуют. Зато я хотя бы не боюсь.
Лидия сглотнула. Одним взглядом он словно сдирал с нее кожу. Хотелось его ударить, но этого будет мало. А потом она сообразила, как побольнее его уязвить.
– Нэту, наверное, интересно будет про это узнать, – сказала она. – И всем в школе тоже. Ты как думаешь?
И у нее на глазах Джек съежился, как лопнувший шарик.
– Слышь… Лидия… – начал он, но она уже распахнула дверцу, уже захлопнула ее за собой.
На каждом шагу рюкзак бил по спине, но Лидия бежала до самой центральной улицы, а потом до дома и не остановилась, даже когда закололо в боку. То и дело оборачивалась на гул машин, думала, это Джек, но его «фольксваген» не появился.
Может, Джек так и сидит на Круче, и глаза у него – как у загнанного зверя.
Она миновала озеро и на повороте в тупик замедлила шаг, чтобы отдышаться. Все вокруг было незнакомое, слишком четкое, а цвета яркие, будто у телика выкрутили цветопередачу до максимума. Зеленые лужайки отдают синевой, кожа на руках – желтизной, белый фронтон миссис Аллен как-то слишком ослепителен. Все слегка искажено, и Лидия щурилась, стараясь запихать мир в привычные контуры. Подойдя к дому, не сразу сообразила, что женщина, подметающая веранду, – ее мать.
Мэрилин увидела дочь и раскинула руки в предвкушении поцелуя. Лишь тогда Лидия заметила, что все еще сжимает в кулаке коробку с презервативами, и поспешно сунула ее в рюкзак за подкладку.
– Какая ты горячая, – отметила Мэрилин и снова взяла веник. – Я почти закончила. Потом сядем готовиться к экзаменам. – Под прутьями веника плющились нападавшие с деревьев зеленые почки.
На миг голос застрял у Лидии в глотке, а на волю вырвался таким истошным, что ни она, ни мать его не узнали.
– Я же сказала, – рявкнула Лидия. – Не надо мне помогать.
К завтрашнему дню Мэрилин забудет это мгновение – крик дочери, иззубренное лезвие ее голоса. Мгновение сотрется из ее воспоминаний о Лидии – воспоминания о любимых и потерянных всегда выглаживаются, упрощаются, сбрасывают сложность, как чешую. А сейчас, напуганная этим странным тоном, Мэрилин списала его на усталость, на то, что скоро вечер.
– Времени-то мало, – напомнила она, когда Лидия потянула на себя дверь. – Уже май, между прочим.
Позже, оглядываясь на этот последний вечер, вся семья не вспомнит почти ничего. Многое срежет грядущая печаль. Нэт, от возбуждения красный, весь ужин болтал, но никто – в том числе и он – не запомнит эту необычайную разговорчивость, не сохранит ни единого сказанного слова. Они не вспомнят, как свет раннего вечера подтаявшим маслом выплескивался на стол или как Мэрилин сказала: «Сирень уже зацветает». Не вспомнят, как Нэт упомянул «Кухню Чарли», а Джеймс улыбнулся, думая о стародавних обедах с Мэрилин, как Ханна спросила: «А в Бостоне такие же звезды?» – и Нэт ответил: «Конечно, такие же». Все это к утру испарится. Но еще многие годы они будут препарировать этот вечер. Что они упустили, что проглядели? Какой крошечный позабытый жест мог бы все изменить? Они обдерут этот вечер до костей, спрашивая себя, отчего все пошло наперекосяк, и наверняка так и не узнают.
А что до Лидии, она весь вечер задавала себе тот же вопрос. Не заметила ни ностальгии отца, ни сияющего лица брата. Весь ужин, после ужина и после того, как она пожелала всем доброй ночи, в голове у нее ворочался один-единственный вопрос. Когда все пошло наперекосяк? Оставшись одна, под мурлыканье проигрывателя, при свете лампы она рылась в воспоминаниях. Еще до сегодняшнего лица Джека – дерзкого, и нежного, и затравленного. Еще до Джека. Еще до заваленной контрольной по физике, до биологии, до призовых ленточек, до книжек, до настоящего стетоскопа. Когда все перекосилось?
Часы тихо щелкнули, перемахнув с 1:59 на 2:00, и с таким же тихим щелчком в голове у Лидии все встало на место. Пластинка давно докрутилась до конца и замерла, и от темноты за окном безмолвие сгущалось, как придушенная тишина в библиотеке. Лидия наконец поняла, когда все пошло наперекосяк. И поняла, куда ей срочно надо.
Доски причала были гладки, как и в воспоминаниях. Лидия села на краю, как много лет назад, болтая ногами над водой, над лодкой, что деликатно бодала причал. Все эти годы Лидия не смела сюда приблизиться. А сегодня, в темноте, страха не было, и она умиротворенно этому подивилась.
Джек прав: она годами боялась и уже забыла, каково это – не бояться; не бояться, что однажды мать вновь исчезнет, отец надломится, семья снова рухнет. С того самого лета семья стояла на ногах шатко, будто балансировала над обрывом. До того Лидия не сознавала, сколь непрочно счастье: его можно опрокинуть и разбить одним неосторожным жестом. Все, чего хочет мама, пообещала она тогда.
Только бы мама осталась. Вот до чего ей было страшно.
И всякий раз, когда мать спрашивала: «Хочешь?..» – Лидия отвечала да. Она знала, о чем мечтают родители, им можно вслух и не говорить, и она хотела, чтоб они были счастливы. Она сдержала слово. И мать осталась. Прочти эту книгу. Да. Хоти этого. Люби то. Да. Как-то раз в музее при колледже, когда Нэт дулся, что не попал на звездное шоу, Лидия увидела кусочек янтаря с пойманной мухой. «Ему четыре миллиона лет», – прошептала Мэрилин, обняв дочь сзади. Лидия смотрела и смотрела, пока Нэт не утащил их обеих прочь. А теперь вообразила, как муха грациозно садится в лужу смолы. Может, приняла ее за мед. Может, даже не заметила, что там смола. А когда поняла, что села в лужу, было поздно. Муха билась, а потом задохнулась, а потом утонула.
С того самого лета Лидия боялась – потерять мать, потерять отца. И нарастал самый страшный страх – потерять Нэта, единственного, кто постигал их странное и хрупкое семейное равновесие. Кто знал все, что случилось. Кто всегда держал ее на плаву.
В тот далекий день, сидя на этом самом месте на причале, Лидия уже провидела. Как тяжело наследовать родительские мечты. Как удушает такая любовь. Почувствовав руки Нэта на плечах, она почти готова была сказать ему спасибо – за то, что падает, за то, что сейчас утонет. А потом озеро закатило ей пощечину. Лидия хотела закричать, и холод втиснулся в горло, и дышать стало нечем. Она пощупала ногами, но дна не нашла. Раскинула руки – и тоже ничего. Только влажный холод.
