Элис Петерсон - Лишь шаг до тебя
– Я не смеюсь.
– Голос велел мне поговорить с моим отцом, попросить у него прощения, пока не поздно. Я навестила его в больнице, и он умер буквально через несколько часов после этого. Циники скажут, что это совпадение, ведь он был тяжело болен, но я верю, что тут все глубже. Некоторые считают, что только они знают, как надо, и хотят идти собственным путем. Что ж, это хорошо, но надо спросить себя: «Смогу ли я оставаться трезвой сама, своими силами?» Нам всем требуется иногда помощь, Полли.
35
@Гато-о-Шоколад.
Сегодня осенние мотивы…
Суп из мускатной тыквы, пирог с баклажанами, фетой & тимьяном & банановый торт от Полли!
Я не видела Бена два дня и скучала без него. Мне надо выбраться из этой ситуации. Я не должна убегать от него еще дальше. Я не хочу возвращаться к той прежней Полли.
В кафе все спокойно. Мэри-Джейн моет посуду. Тетя Вив ест суп.
– Что с тобой, Полли? Присядь-ка. – Она показывает на стул рядом с собой.
Я понимаю, что пора ей рассказать обо всем. Она слушает. Я вижу, что Мэри-Джейн тоже насторожила уши.
– Полли, не надо избегать его, – говорит тетя Вив.
Я киваю.
– Мне так плохо. Он признался мне в любви, а я швырнула эти слова ему в лицо.
– Дорогая моя, ты уверена, что не чувствуешь того же?
Я не знаю, ничего не знаю. У меня кружится голова, я вообще ничего не понимаю.
– Почему тебе захотелось выпить после его слов? – осторожно спрашивает она.
– Я испугалась, у меня началась паника, я была к этому не готова. Я не люблю, когда жизнь выходит из-под моего контроля. Тогда я не доверяю себе.
– Я понимаю. Даже теперь, после стольких лет, что-то необычное, всякие перемены пугают меня. Послушай и скажи мне, если я ошибаюсь, но, может быть, ты боишься, что снова станешь уязвимой? Ведь проще быть независимой. Ты нервничаешь, не решаешься ответить взаимностью, потому что это действительно может что-то для тебя значить.
– После Мэтта у меня были романы.
– Да, но с мужчинами, которые не могли разбить твое сердце. Если ты будешь честной перед собой, то, по-моему, именно поэтому ты их и выбирала. Бен проник в твою душу.
Я молчу.
– Что еще он говорил тебе в тот вечер?
Мои глаза наполнились слезами. Как же сильно я обидела его!
«Когда ты рядом, шансов нет ни у кого…»
Мэри-Джейн вынимает руки из раковины и с мрачной решимостью идет ко мне.
– Тот симпатичный мужчина сказал, что любит тебя, а ты… ай-ай, как все грустно, как будто конец света! Счастье приходит нечасто, а когда приходит… – она сует нам бархатцы, теплые мыльные брызги летят мне в лицо, – хватай его, глупая девчонка.
– Мэри-Джейн права, – говорит тетя Вив. – Я наделала в жизни кучу ошибок, но когда встретила Жана, хоть он и зануда-француз…
– Слышу, слышу, – кричит он сверху.
– Я не упустила шанс, ухватилась за эту работу и за него. Ах, как я рада, что это сделала.
– Спасибо. Я это тоже услышал.
Я встаю.
– Ты права.
– Так ступай! – Мэри-Джейн прогоняет меня, как назойливую муху. – Я подменю тут тебя.
Только я хотела крикнуть Жану и попросить позволения уйти, как он опередил меня:
– Ступай, Полли! Bonne chance! Удачи тебе!
Я надеваю жакет и бегу к двери. Там оглядываюсь на тетю Вив и Мэри-Джейн.
– Спасибо, – говорю я. – Мне нужно было это услышать.
На улице я набираю номер Бена. Он отвечает, и я вмиг понимаю – что-то случилось.
– Эмили… Она сломала руку.
Бен сообщает мне, что не может говорить; сейчас он заберет ее из школы и повезет в больницу.
– Хочешь, я поеду с тобой?
Он колеблется.
– Я сейчас беру такси и в пять буду у школьных ворот, – говорю я, не оставляя ему выбора. Потом звоню тете Вив и прошу ее забрать Луи и побыть с ним до моего возвращения. Поясняю, что у Эмили беда.
Бен, Эмили и я входим в двери А&Е[10]. На плечи Эмили наброшен шерстяной свитер Бена. Она плачет. Когда нас вызывают к дежурному доктору, я с трудом удерживаюсь, чтобы не отвернуться, когда вижу на детской руке большую припухлость. Бен сообщает доктору, что она упала на каменных ступеньках школы.
– Я увидела мертвую птичку, – сквозь слезы говорит Эмили, – и испугалась ее, кто-то рядом сказал мне, что моя мама тоже мертвая, как эта птичка.
Доктор обещает ей, что все будет хорошо, а нам говорит, что Эмили нужно сделать рентген. Звонит мой мобильный. Я смущенно лезу в сумочку, извиняюсь и, не глядя на экран, отключаю связь.
– Я предполагаю перелом выше локтя. – Доктор с ласковой улыбкой поворачивается к Эмили: – Не бойся, все у тебя заживет, очень быстро.
– Мне остаться? – спрашиваю я Бена, когда Эмили уводят в рентгеновский кабинет.
В начале вечера мы с Беном сидим в детском отделении и ждем, когда Эмили повезут в операционную. Бен дал письменное согласие: доктор предупредил его, что, как при любой операции, здесь возможен риск. Руку придется фиксировать спицами под общей анестезией; операция продлится около часа. Бен сидит на краешке ее койки. Я сижу рядом с ней в страшно неудобном ярко-синем пластиковом кресле с высокой спинкой. Эмили кажется бледненькой в белой больничной рубашке.
– Я хочу мамочку, – лепечет она, кривя личико.
Бен наклоняется к ней, обнимает.
– Бедняжка моя, я с тобой. Дядя Бен с тобой. И Полли тоже. Все будет хорошо.
– Я хочу мамочку, – повторяет она. Бен беспомощно ее утешает.
Когда Эмили увозят в операционную, он поворачивается ко мне. В его глазах застыла тревога.
– Она такая маленькая, – говорит он. – Если с ней что-то случится…
– Ничего не случится, – обещаю я.
Пока Эмили оперируют, мы с Беном гуляем вокруг больницы. Я предлагаю что-нибудь поесть и покупаю нам обоим в столовой сэндвич с куриным салатом утомленного вида, который нам и есть-то не хочется. Я снова включаю мобильный, чтобы посмотреть, не звонила ли тетя Вив, и вижу, что пропустила пять звонков, все с какого-то незнакомого номера.
– Если тебе нужно кому-нибудь позвонить… – бормочет Бен. Я решительно убираю телефон в сумку.
– Нет, все нормально. – Я безуспешно пытаюсь поддерживать разговор, но для Бена словно остановилось время. Он не со мной; он лежит рядом с Эмили. Я чувствую, что он думает и о Грейс, о ее неожиданной смерти, о том, что все может случиться, когда ты меньше всего этого ждешь.
– Я понимаю, всего лишь перелом руки, – глухим голосом рассуждает он, когда мы возвращаемся в отделение. – Но… – Он вздыхает. – Я не могу потерять Эмили. Я понимаю, что никогда не заменю ей маму, но она для меня все. Она – единственное, что осталось от Грейс. Понимаешь? Вдруг что-то пойдет не так? – Он в миллионный раз смотрит на часы. Я понимаю, что никакие мои слова его не успокоят, и поэтому просто обнимаю его.
Когда сиделка сообщает нам, что операция прошла хорошо и Эмили перевезли в реанимационное отделение, лицо Бена светлеет.
– Когда я могу увидеть ее? – спрашивает он; его голос обретает силу.
– Прямо сейчас, – улыбается сиделка, – но ей придется остаться на ночь в больнице, чтобы мы понаблюдали за ней. Это стандартная процедура.
Я звоню тете Вив и сообщаю ей последние новости.
– Оставайся столько, сколько тебе надо, – говорит она.
Эмили просыпается от наркоза, ее рука в гипсе. Я держусь позади, чтобы Бен был первым, кого она увидит. Девочка растерянно оглядывается по сторонам, словно ищет кого-то.
– Мамочка, – шепчет она.
Бен хватает ее за руку, целует в щечку.
– С тобой дядя Бен. Мамочки тут нет, – ласково говорит он, – но она думает о нас. Она смотрит на нас с тобой, особенно на тебя. Она тебя любит. Я тоже люблю тебя. Ты молодец, храбрая девочка.
– Папочка… – Бен быстро оглядывается на меня и снова поворачивается к ней. Я чуть не плачу.
– Папочка, – повторяет она, пытаясь обнять его здоровой рукой.
Они обнимаются. В его глазах стоят слезы. Бен старается не задеть гипсовую повязку.
– Больше не пугай меня так, ты мне слишком дорога.
Бен жестом подзывает меня. Я целую Эмили в щеку, беру ее за руку и понимаю, как много мне нужно сказать Бену. Передо мной два человека, которых я очень люблю. Они стали моей семьей.
В детском отделении тихо, часы посещений закончились, огни приглушены. Эмили уложили в постель, померили ей температуру и давление. Она устала и то погружается в сон, то выплывает из него.
– Ступай домой, – говорит мне Бен. – Ты устала.
– Что ты будешь делать?
– Останусь здесь. Мне сказали, что я могу спать в кресле. – Он машет рукой на неудобное творение рядом с койкой.
Я беру жакет и сумочку и отчаянно хочу сказать Бену что-нибудь про вечер, но…
– Я провожу тебя до лифта, – говорит он.
Больничный коридор жутковато пуст, лифты в дальнем конце здания.
– Она назвала тебя папой…
В его глазах светится гордость.
– Мне очень хочется, чтобы она чувствовала, что ее любят. Я знаю, что такое жить без отца, а потом еще так внезапно потерять маму. У нее не самый легкий жизненный старт, – говорит он.
