Тимур Вермеш - Он снова здесь
Чтобы вернуться к теме – от такого господина никто, конечно, не ожидает новостей, связанных с женским полом.
А преимущество эдак стодвадцатилетнего возраста главным образом тактическое: политический противник тебя вовсе не ожидает, и потому ты застаешь его врасплох. Противник рассчитывает на другой внешний вид или на иное физическое состояние, одним словом, он отвергает реальность, ибо не может быть того, чего быть не должно. Последствия такого отрицания реальности крайне “неприятны”: к примеру, вскоре после войны все действия национал-социалистического правительства объявили преступлениями, что абсолютно бессмысленно, ведь сам народ избрал это правительство. Вдобавок объявили, что “преступления” эти не имеют срока давности – пусть это хорошо звучит для ушей слезливых парламентских клопов, но я хотел бы посмотреть, кто через триста лет вспомнит сегодняшних правительственных каналий. Так вот, фирма “Флешлайт” действительно вскоре получила уведомление из прокуратуры о том, что туда звонили какие-то глупцы, а также поступили жалобы на вышеуказанные так называемые преступления. Но, разумеется, следственные действия тут же прекратились на основании того, что, во-первых, я не мог быть тем, кто я есть, а во-вторых, на правах художника я мог пользоваться гораздо большей свободой выражения, и так далее в том же духе.
Очевидно, что даже простые люди из прокуратуры разбирались в искусстве гораздо лучше, чем профессора Венской академии. Пусть нынешние – как и прошлые – прокуроры являются узколобыми юридическими тупицами, но они хотя бы могут опознать художника, когда его видят.
Когда около полудня я появился в своем кабинете, фройляйн Крёмайер рассказала мне об этом эпизоде, что я посчитал хорошим началом дня, поскольку именно сегодня решил раз и навсегда покончить с враждебностью газеты “Бильд”.
К моему неудовольствию, меня принудили обсудить выступление с дамой Беллини – процедура сия была мне глубоко противна, вдобавок Беллини притащила с собой юриста фирмы, а ведь известно, чего можно ожидать от юристов. К моему огромному удивлению, этот крючкотвор высказал лишь минимальные сомнения, которые дама Беллини решительно отмела со словами: “Мы все равно так сделаем!”
У меня оставалось еще немного времени, так что я вернулся в кабинет, столкнувшись в дверях с Завацки. Он сказал, что искал меня и оставил в кабинете первые производственные образцы, а кроме того, он уже радуется дню возмездия и прочее и прочее, что показалось мне раздражающе неуместным. К тому же я уже видел вчера образцы: кофейные чашки, наклейки, спортивные футболки, которые теперь именовались на американский манер тишотками. И все-таки я на сто процентов доверял воодушевлению Завацки.
– С 22:57 мы ведем ответный огонь! – весело сказал он.
Я промолчал в ожидании.
И он действительно добавил:
– С этого момента мы будем мстить словом за каждое слово!
Я расплылся в довольной улыбке и зашел в кабинет, где фройляйн Крёмайер усердно подбирала новый шрифт для речи. Я ненадолго задумался: а не разработать ли мне собственный шрифт? В конце концов, я создал эскиз ордена и символ для НСДАП – мотыгообразный крест в белом круге на красном фоне. И было понятно, что идеальный шрифт для национального движения лучше всего разработать мне самому. Но потом мне пришло в голову, что тогда в скором времени какие-нибудь работники типографии будут обсуждать, стоит ли печатать текст “полужирным гитлером”, и потому я отбросил эту идею.
– В образцах появилось что-то новое? – вскользь спросил я.
– В каких образцах, мойфюрыр?
– В тех, что принес сейчас господин Завацки.
– Ах в этих, – сказала она, – понятно. Не-а, просто две чашки.
Она резко потянулась за платком и очень, очень тщательно высморкалась. После этого лицо у нее оказалось на удивление покрасневшим. Вовсе не заплаканным, а оживленным. Но я не лыком шит.
– Скажите-ка, фройляйн Крёмайер, – осведомился я, – возможно ли, что в последнее время вы получше познакомились с господином Завацки?..
Она неуверенно рассмеялась:
– А чё, плохо?
– Это, конечно, меня не касается…
– Ну нет уж, раз вы спросили, то и отвечайте: как вам господин Завацки, мойфюрыр?
– Энтузиаст, способен на инициативу…
– Не-а, вы ж понимаете. Он правда такой миляга и все сюда заглядывает. Я в смысле – как он вам, ну… как мужчина? Как думаете, для меня кадр?
– Ах, – вздохнул я, и в ту же минуту в голове мелькнул образ фрау Юнге, урожденной Хумпс, – не в первый раз два сердца находят друг друга в моей приемной. Вы и господин Завацки? Ну, думаю, вам вместе есть над чем посмеяться…
– Верно, – просияла фройляйн Крёмайер, – он такой сладкий! Ой, только ему не проговоритесь!
Я заверил ее, что она может положиться на мою деликатность.
– А вы-то сами? – почти что обеспокоенно спросила она. – Нервничаете?
– С чего бы?
– Ну нереально, – сказала она. – Я уже насмотрелась на людей из ящика, но вы правда самый крутой.
– В моей профессии надо быть готовым к любым виражам.
– Задайте им, – твердо пожелала она.
– Вы будете смотреть?
– Буду стоять за кулисами, – гордо ответила она. – Я уже и футболку себе хватанула.
Я и не успел ничего сказать, как она рывком расстегнула молнию черной куртки и с гордостью показала то, что было под ней.
– Я попросил бы вас! – строго сказал я, а когда она застегнула молнию, добавил уже несколько более мягким тоном: – Попросил бы, чтобы вы хоть однажды надели что-то нечерное…
– Ради вас что угодно, мойфюрыр!
Я отправился в путь. Шофер доставил меня в студию, где уже ждала Дженни, встретившая меня криком:
– Привет, дядя Ральф!
Я уже перестал ее поправлять, отчасти потому что она, видимо, придумала себе такую шутку длительного применения. За последние недели я побывал дядей Ульфом, а также дядей Гольфом и Торфом. Я не был уверен, смогу ли рассчитывать на нее, когда дойдет до суровых трудностей, однако в дальней перспективе ее легкомыслие грозило моральной порчей, так что в голове я уже поставил заметку. Если такие манеры не сменятся после первой волны арестов, она будет кандидатом для второй. Я, конечно, не подавал вида, пока она сопровождала меня в гардеробную, где ждала госпожа Эльке.
– Прячьте пудру, идет господин Гитлер, – рассмеялась та. – Сегодня большой день, как я слышала?
– Смотря для кого, – сказал я и уселся в кресло.
– Мы в вас верим.
– Гитлер – наша последняя надежда, – задумчиво произнес я. – Прямо как раньше на плакатах…
– Ну, это, пожалуй, перебор, – сказала она.
– Если перебор, уберите, – забеспокоился я, – не хочу выглядеть клоуном.
– Я имею в виду… Да ладно. С вами работы немного. Мужчина с чудо-кожей. Идите и покажите им, где раки зимуют.
Я прошел за кулисы, ожидая, пока Визгюр меня объявит. Он проделывал это все более неохотно, но надо признать, что для постороннего человека эта неохота была совершенно незаметна.
– Дамы и господа! Для мультикультурного равновесия предлагаем взгляд на Германию глазами немца: Адольф Гитлер!
Меня встретили восторженные аплодисменты. Выступать становилось с каждой передачей все проще. Сложился своего рода ритуал, как раньше во Дворце спорта. Безграничное ликование, которое я своей убийственной серьезностью превращал в абсолютную тишину. Лишь тогда, в напряженности, возникающей между ожиданием толпы и железной волей индивидуума, я брал слово.
– В последнее время…
мне многократно…
приходилось читать…
о себе…
в газете.
Да, я привык к лживой либеральной прессе.
Но теперь и газета, что недавно так метко отзывалась о греках, и о турках определенного сорта, и о лентяях, именно эта газета критикует мои речи, бьющие в ту же цель.
Она предъявляет мне вопросы.
Например, кто я вообще такой.
Оцените уровень глупости.
Потому и я задался вопросом:
что это за газета?
Что за листок?
Я спросил моих сотрудников.
Мои сотрудники его знают, но не читают.
Я спросил людей на улицах:
вы знаете этот листок?
Они его знали, но не читали.
Никто не читает этот листок.
Но миллионы людей его покупают.
Кому как не мне знать:
это высшая похвала для газеты.
Принцип хорошо известен.
По “Народному наблюдателю”.
На этом месте впервые раздались крики бурного одобрения. Я с пониманием позволил публике выразить эмоции, потом с серьезным видом махнул рукой, требуя тишины.
– Однако у “Народного наблюдателя” был начальник, настоящий мужчина.
Лейтенант.
Военный летчик, потерявший ногу ради Отечества.
А кто же возглавляет эту “Бильд”?
Тоже лейтенант.
Даже обер-лейтенант.
Вот как!
Так что же не в порядке с этим человеком?
Может, ему недостает идеологического руководства?
Лейтенант из “Народного наблюдателя” в сомнительном случае спрашивал, что я об этом думаю.
