Джо Питерс - Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство
– Нет, – ответил он. – Я рад оставить все как есть, потому что вижу, что у него достаточно строгая мать.
– Ох, поверьте мне, – сказала мама, – я уж с ним разберусь, когда мы вернемся домой. Он никогда не совершит ничего подобного снова.
Управляющий магазином выглядел удовлетворенным, наблюдая, как меня буквально за ухо тащат из его кабинета. Как только мы оказались дома, мать избила меня за то, что я оказался таким бесполезным. Потом я направился в детский дом в поисках убежища, сказав работникам, что я не хочу больше оставаться дома. Иногда мне казалось, что я попал в замкнутый круг, который невозможно разорвать – детский дом, обратно к маме, детский дом. Во всяком случае, у меня был выбор, и это придавало мне сил.
Глава 17 Двигаясь дальше
Мы с Томасом становились ближе с каждым годом. Мне было пятнадцать, ему было почти тринадцать, и он стал моим самым близким другом на всем свете, кроме того, что был моим любимым младшим братишкой. Я знаю, что он прошел через такие же суровые испытания, как и я, из-за чего между нами возникла особая связь, которой я никогда не разделял с кем-то еще. По выходным, когда я был дома и у нас с ним было свободное время, мы воровали в соседском саду яблоки, приводя соседа в бешенство. Или просто выбирались в лес за нашим домом, чтобы поговорить о своей жизни и о том, что мы собираемся делать, когда станем достаточно взрослыми и сможем окончательно сбежать от матери. Соседи пытались жаловаться ей пару раз на то, что мы лазили к ним в сад, и она, как ни странно, защищала нас. То есть мама ссорилась с ними так же, как со старым добрым Падди, когда мы еще жили в старом доме.
Ларри и Барри, впрочем, оставались невыносимы. Ни с кем из них у меня никогда не было хороших отношений. Как-то раз я один пошел в лес прогуляться и, преодолев подлесок, наткнулся на Барри, лежащего голым на спине, с ногами, устремленными к небу. Ларри лежал на нем сверху. Мой желудок был готов вывернуться наизнанку от такого зрелища.
– Слезь с него! – закричал я, толкнув Ларри. Ларри с силой сжал мою руку:
– Ты не имеешь никакого долбаного права болтать, а если начнешь, то я тебя изобью!
Они продолжали заниматься своими делами, от которых меня чуть не вырвало. Это вызвало столько отвратительных воспоминаний о том, что происходило дома у дяди Дугласа, которые я старался выбросить из головы: изнасилование, секс втроем, мужчины, которым нравилось просто смотреть, и тот парень постарше, сам обожавший оргии и объяснявший нам, как делать все правильно. Как Барри мог наслаждаться чем-то, что я считал такой пыткой? Но сейчас ему было уже двадцать четыре, а мне было всего девять, когда все это началось.
– Отвали, дрочилка! – крикнул Барри.
Я ушел озадаченный и злой. Однажды застукав их, я начал замечать, что они постоянно пропадают вместе в лесу. Ларри и Барри пытались убедить меня, что все это сплошное веселье и я должен как-нибудь к ним присоединиться, но это было выше моего понимания. Я достаточно пробыл в «большом мире», чтобы понять: братья не должны заниматься сексом друг с другом – такое поведение не назовешь нормальным. Это было извращением, это было неправильно, и я не хотел иметь с этим ничего общего.
Мне было тяжело оставаться дома, зная о том, что происходит, и я снова отправился в детский дом, нуждаясь в месте, где я мог бы привести в порядок свои расстроенные мысли. Вскоре я начал беспокоиться, что Томас все еще остается в этом нездоровом окружении, так что я вернулся домой, чтобы попытаться убедить его уйти со мной. Мы могли бы рассказать кому-нибудь обо всех ужасных вещах, происходивших в нашем доме.
– Нет, нет. – Томас был непреклонен. – Мать убьет меня, если я расскажу.
– Она говорила мне точно так же, – сказал я. – Но так и не убила.
– Ага, и посмотри, куда это тебя привело! – закричал он. – Ты в детском доме, и никто не верит тому, что ты говоришь. Что у тебя есть? У меня, по крайней мере, есть дом и семья.
– Это не семья.
Я угрожал рассказать кому-нибудь о нашей семье, и он разозлился. Все кончилось дракой, хотя до этого мы никогда не дрались. К тому времени он уже умел постоять за себя и хорошенько меня поколотил. Я понял, что ничего не добьюсь, и ушел. Когда я вернулся в детский дом, я уже кипел от злости, и выплеснул ее в своей комнате, круша все, до чего мог добраться. Прибежал социальный работник и попытался меня успокоить, но я пропускал все слова мимо ушей, и ему пришлось применить силу, чтобы усмирить меня. Я начал драться, гнев придавал мне сил, и мне удалось убежать от работника, спуститься вниз, крича и ругаясь без остановки, и хлопнуть дверьми. Я не знал, куда я иду, знал только, что хочу убежать.
Оказавшись на улице, я увидел в окно всех ключевых работников, сидящих вокруг стола в своем кабинете, у них было совещание. Они выглядели такими чопорными и бесполезными, сидя там, за венецианским окном [8] , решая наши судьбы, но не имея ни малейшего представления о том, каково на самом деле быть одним из нас. Я поднял кирпич и со всей силы бросил его в окно, попав одному из работников в плечо. Потом я развернулся и убежал как можно скорее, все еще не зная, куда мне идти, просто желая убежать от всех и всего на свете. Персонал детского дома заволновался, что я сделаю что-нибудь по-настоящему безрассудное, и вызвал полицию, чтобы меня привезли обратно, хотя я не понимаю, какое им было до меня дело.
Меня вернули в детский дом около пяти часов вечера, окно было заколочено досками.
Человек, отвечающий за все детские дома в нашем районе, вызвал меня к себе в кабинет. У него был такой вид, словно он, наконец, исчерпал все свои силы и сделал все, что мог.
– Все, – сказал он, – собирай свои вещи и выметайся. И не смей возвращаться.
– Но мне некуда пойти, – возразил я.
– Возвращайся к матери. У тебя есть дом.
– Вы не понимаете…
– Ты не вернешься сюда. Тебе уже шестнадцать, и мы не обязаны о тебе заботиться.
Мой день рождения остался незамеченным пару недель назад.
– Могу я получить немного карманных денег?
– Нет, не можешь.
Тем же вечером я оказался на крыльце, с брошенным мне вслед рюкзаком. Я знал, что мать и остальные уехали на несколько дней пожить в трейлере, так что дом был пуст. Я вернулся и устроился на ночь в садовом сарае. Было холодно, и я никак не мог заснуть, поэтому у меня была куча времени, чтобы поразмышлять о моем положении и о том, что я на самом деле собираюсь делать дальше.
Я знал, что нет никакого смысла оставаться дома. Я пытался поладить с мамой и остальными снова и снова, но это ни к чему не приводило. А теперь я поругался еще и с Томасом. Я знал, что, если хочу превратить свою жизнь во что-то достойное, я должен начать все с нуля где-то еще, где-то, где мать не сможет найти меня и убедить вернуться назад. Но где? И как?
На следующее утро я проник в дом и обыскал его на предмет любых денег (хотя нашел только мелочь), а также еды и одежды в кладовке. Пройдя по всем сияющим чистотой комнатам, я оставил за собой след разрушения, круша все, что попадало под руку. Комнату Ларри и Барри я перевернул вверх дном. Я выпускал на волю всю ярость, сдерживаемую долгие годы, нарочно сжигая за собой все мосты. Мать узнает, что я сделал с ее драгоценным домом, и если когда-нибудь доберется до меня, снова меня изобьет. Может быть, в следующий раз она даже убила бы меня, как угрожала много раз до этого.
Как и десятки тысяч юношей до меня, я решил отправиться в Лондон, достаточно большой город, чтобы исчезнуть, где мать никогда не сможет меня отыскать при всем желании. У меня в карманах практически не было денег, не было друзей или даже знакомых, к которым я мог бы обратиться, но все же думал, что лучшего варианта для жизни, чем столица, не найти. Когда я больше не мог придумать, какой еще ущерб нанести комнатам, я покинул дом последний раз в своей жизни. Я знал, что это будет непросто. Я слышал, что бездомные дети отправляются на Чаринг-Кросс [9] , но передо мной лежала лишь неизвестность. Что может случиться в моих поисках новой жизни?
Я стоял у дороги с поднятым вверх большим пальцем – и чувствовал, как меня окутывает счастье. Наконец-то я был свободен. Я больше не буду жить в страхе перед маминым гневом. Я могу делать со своей жизнью, что хочу. Я еще не знал, как именно поступлю, но передо мной лежал огромный мир, лучший, чем тот, в котором я жил до сих пор. Меня переполняли незнакомые чувства. Я никогда не задумывался серьезно о будущем – лишь о том, как прожить еще один день. Но теперь я впервые был полон настоящих надежд, и это было потрясающее чувство.
Эпилог
Было очень трудно найти свое место в Лондоне и освоиться, и бывали моменты, когда мне казалось, что у меня ничего не получится, но, наверно, где-то во мне есть очень прочный стержень. Я прошел через три года одиночного заключения в подвале, голод, побои, изнасилования и все виды жестокого обращения, а потом еще четыре года обслуживал клиентов на отвратительной порнофабрике дяди Дугласа. Если ты выжил, пройдя через такое, то сможешь выжить в любой ситуации.
