Дэвид Духовны - Брыки F*cking Дент
Тед подождал примерно с час, все глядел на картинки в уме, как Платон в своей пещере. Но спать не мог. Встал, постаравшись не разбудить отца, выбрался на мотельную парковку выкурить еще один косяк. Проглотил окурок, дошел до таксофона и достал визитку Марианы. Набрал номер. Что сказать, он не знал, но что-то сказать все же хотел. Надеялся, что осенит, пока будет набирать, но не осенило – и никто не снял трубку.
Тед вернулся в номер, где спал отец. Подошел к его постели, опустился на колени рядом. Отцово лицо в темноте разглядеть не мог, хоть и был от него всего в дюйме. Он зашептал на ухо спящему:
– Давным-давно ты пытался убить меня, но не смог, потому что отец забрал тебя к себе. Но ты все равно трус. Ты напал на младенца, а теперь нападаешь на старика. Не боюсь тебя больше. Я мужчина. Готов сразиться. – Прислушался к отцову дыханию – не поменялось ли чего. Не разобрать. – Мой отец вызвал тебя из моих легких в свои, но теперь я зову тебя назад. Ты пришел за мной. Это я тебе нужен. Хочу сразиться. Выходи из него в меня. Иди, откуда пришел…
Тед склонился еще ближе, почувствовал дыхание отца у себя на губах. Вдохнул глубоко, еще, еще, еще – надеялся поймать беса и победить его раз и навсегда. Все трое притаились во тьме: Тед, Марти – и бес, нерешительный, злонравный, метался меж ними.
72
2 октября 1978 года
Бостонские «Красные носки» против нью-йоркских «Янки», стадион «Фенуэй-парк»
Игра на выбывание, начальный состав команд[274]
Тед оставил «короллу» в приятном месте у реки Чарлз. Шестьдесят восемь градусов, солнечно. Хоть с пантерами, хоть без них, но сегодня игру из-за дождя не отменят.
Отец с сыном тихо-мирно выкурили самокруточку. Что-то поели, посмотрели на байдарочников. Стоял один из тех осенних дней, когда попросту теряешь счет времени. Радио не включали – экономили загадочный аккумулятор «короллы». Тед глянул в синь и пропел:
– На мулах ангелы по блещущим путям спускаются из мест, что дальше солнца[275].
– Как скажешь, Чич[276].
– Так скажет Уолли Стивенс, – отметил в порядке сноски Тед, откашливая полные легкие каннабиса. – Извини.
Марти отмахнулся от него и улыбнулся, словно говоря, что Тедов кашель его больше не тревожит.
– Приятно глядеть на гребцов отсюда, птушта знаешь, что они там убиваются, у них все сводит, легкие жжет, но издалека их страданий ни слышно ни видно. Скользят себе гладко по воде. С такого олимпийского расстояния вижу лишь красоту.
– Прямо-таки искусство. Сокрытие труднейшего.
– Нет, детка, это смерть. Так смотришь из смерти. Все легко и просто, все – красота. Жалко, что не всю жизнь помираешь.
Тед глянул на тлевший косяк у себя в руке и сказал:
– Ты, пап, копаешь глубже моего. Слишком глубоко, а я тут «подлодку» ем. Неопалимая купина, ни дать ни взять. Пора мне бросать.
– А мне – нет, – отозвался Марти. – Я – укурок.
– Стартовал, а?
– Да, стартовал и дверь за собой не закрыл.
– Потому что у тебя улет. Ты забыл закрыть дверь, потому что улетел.
– А, вон что.
– Чокнутые вы детишки, с гашишным маслом вашим и трехнутой травой.
– С гашишным маслом? Что это за масло такое, о котором ты сообщаешь? Поведай мне о гашишном масле.
– Притормози-ка, Уильям Барроуз.
– Нам бы сейчас «Фрусен гладье».
– Нет императора превыше ебаного императора мороженого[277].
Оба покопались в воспоминаниях, не проезжали ли они за последний час мимо продуктового или чего-нибудь, где продают мороженое. Ни тот ни другой ничего не припомнили и несколько разочарованно бросили рыться в мыслях. С обдолбанным благоговением уставились на гребцов, что, как ножи, рассекали сверкающее жидкое стекло.
– Тед?
– Ага.
– Который час?
Тед ответил:
– Черт! – И тут же врубил радио. Игра уже шла полным ходом.
– Черт! Три! Игра в два тридцать! – возопил Тед. – Игра началась.
Завели машину, попытались сдать задом. Недвусмысленный неприятный звук металла по асфальту.
– Спустило, – сказал Марти. – Колесо спустило.
– Точняк, Шерлок.
Разумеется, запаски у Теда не было, пришлось тормознуть такси, сгонять в лавку автозапчастей, купить колесо и вернуться с ним к машине. Тед оставил Марти слушать трансляцию игры и любоваться рекой. Улицы были, в общем, пусты, и Теду удалось обернуться сравнительно быстро. Большая часть Бостона была либо на игре, либо смотрела ее по телевизору – а может, и вся Новая Англия. Они с отцом потеряли много времени, но в конце концов покатились на всех четырех здоровых колесах. Марти нервничал, внимая игре по радио, с сосредоточенностью затаившегося хищника вслушивался в звуки внутри звуков, выжидал, отирая ладони о штаны, красноречивых знаков действия еще до того, как комментаторы их обсказывали.
Бостон – один из старейших городов страны, его проектировали для пешей и верховой езды, не для автомоторов. Не лабиринт, но похоже. Тед знал, что он совсем рядом с Фенуэем, но найти его не мог. Улицы с односторонним движением вели его мимо цели, и спросить, как проехать, было не у кого: из-за игры Бостон сделался городом-призраком. Понимая, что они того и гляди упустят поединок, Тед запаниковал:
– Черт, черт, черт, где мы?
– Понятия не имею. В Бостоне? Почему у тебя карты нет?
– Я без карты, я ж думал, ты у нас из Бостона!
Карл Ястремски по радио выбил хоум-ран и тем двинул «Носки» вперед.
– Я-А-З-З-З-З-З-З-З-З-З-З! Черт подери! Яз-з-з-з-з! Мы ведем! Один ноль! Один ноль! Мы ведем!
Тед углядел копа в конце квартала и выскочил из машины спросить, куда ехать. Марти смотрел, как коп размахивает руками, и проговорили они чуть ли не минут пять. Тед примчался к машине и дал по газам.
– Блядский нелепый акцент! – сказал он.
– Что он сказал?
– Хер его знает! «Кенмашкуа»? Он сказал, что нам нужен «Кенмашкуа». Что такое этот «Кенмашкуа»?
– Не шпрашивай, што ты моэшь шделать для своей страны, спрашивай…[278] погоди, не туда.
Тед произвел резкий – вероятно, запрещенный – поворот налево.
– Мы тут уже были, – сказал Марти.
– Нет, не были.
Марти показал пальцем:
– Да, были, я узнаю вон ту фигню справа, рядом вон с той фигней.
– Нет! Ты тут еще не был, г-н Бостон, в том-то и беда!
– Думаю, надо па-аковать мафыну в Ха-а-ва-ад-я-ад.
– Заткнись. Ты удолбан.
– Джерри Гарсия – бог, чувак.
– Не спорю. Помолчи, пожалуйста.
– Я только что видел знак.
– И что он гласил?
– Что ты – говнюк.
– Пап.
– Нет, он гласил: «Кенмор-сквер – Фенуэй». Разворачивайся.
– Кенма! Я не могу развернуться.
– Отрасти себе кохонес[279] и вперед на разворот.
Тед изобразил достойный кинематографа выверт и идеально вписался, изумив себя самого. Они вернулись тем же путем, что и приехали сюда, при этом ржали так, что чуть не надорвались.
– Еще, папочка! – вопил Марти. – Еще!
– Не, ладно тебе, мы почти прибыли.
– Зануда ты.
Тед разогнал мотор и сделал на хорошей скорости еще один разворот. А потом еще – чтобы положить машину на нужный курс.
Марти высунул голову из окна и орал:
– Йе-е-е-е-е-е-е-е-е-е…
73
Через несколько минут они припарковали машину на Лэнсдон-стрит. Вот он, стадион, Зеленое Чудище[280]. По радио объявили, что шорт-стоп у «Янки» – Брыки Дент. Седьмой иннинг. «Носки» ведут со счетом 2: 0. Тед с Марти пропустили почти всю игру. Тед выскочил из машины:
– Давай, пап, погнали внутрь.
– Когда иннинг закончится. Они без меня выигрывают, не хочу порчу навести. Давай отсюда послушаем.
– Это Брыки Дент. Он не умеет бить. Ничего не случится. Пошли.
– Пойдем, когда иннинг закончится.
Тед сел обратно:
– Ладно, как скажешь.
Тед глядел на Фенуэй всего в нескольких сотнях футов от них и думал о Моисее и горах Фасги, где Бог показал ему Землю обетованную, но потом не дал в нее войти.
Дул беспокойный, крученый ветер. Фил Ризуто сказал:
– Вы заметили флаг, а? Уму непостижимо. Не успел Джим Райс выйти на пластину, как на левое поле подул ветер. Он не только помог Ястремскому в хоум-ране, но и помешал Джексону. Когда Джексон кидал флайбол, ветер дул на правое поле и не дал мячу пойти косо. Кто-то говорил мне, что «Носки» на своем стадионе управляют стихиями. Я не верил – до сего дня.
Они слушали, как на пластину выходит Дент, играть против бостонца Майка Торреса, и Тед в тысячный раз пожалел, что его непримиримое сиденье не желает откидываться. Комментаторы с нумерологическим фетишизмом, свойственным лишь бейсбольным фанатам, астрологам и каббалистам, в миллионный раз повторили, что край левого поля охраняет Зеленое Чудище. Зеленое Чудище всегда напоминало Теду бессмертного противника сэра Гавейна – Зеленого Рыцаря. Диковинные пропорции Фенуэя для поклонников бейсбола были такой же квадратурой, как теорема Пифагора, – пережиток времен до стандартов, времен игровых полей, нашлепанных по формочке для печенья, – высота стадиона компенсировала недостаток глубины. Всего 310 футов от домашней пластины, едва ли шире поля Малой бейсбольной лиги, эта стена возносится на 37 футов и 2 дюйма, как дитя природы, в разы выше любого ограждения на любом поле Главной лиги. Словно капризный бог, стена карает за хорошие броски, из которых на другом поле получился бы хоум-ран, но в Фенуэе без должного навешивания мяч летит в поднебесную таблицу счета и рикошетит на поле всего лишь синглом. Однако стена дала, стена и взяла[281]: Чудище могло вознаградить за ничтожный поп-флай, какой в любом другом месте пошел бы «свечой», а тут получал дозволение на хоум-ран. Несносная, неразумная ветхо заветная стена.
