Шэн Кэи - Сестрички с Севера

Цянь Сяохун не могла есть, она молча сидела за столом, роняя слезы, а ее сердце остывало, как еда.

– Клянусь могилой матери, вернусь в Шэньчжэнь и начну торговать собой, чтобы вы сознавали свою правоту! – в сердцах бросила девушка, встала из-за стола, а потом заперлась у себя в комнате.

Изначально она планировала хорошенько выплакаться, однако слезы слишком долго бродили внутри, но ни слезинки так из себя выдавить и не удалось. Зато Цянь Сяохун обнаружила, что ей, оказывается, вовсе не больно. На самом деле она плевать хотела, что там думают о ней другие, включая домашних.

Для деревенских сейчас важными казались лишь две вещи – деньги и секс, и обсуждались чаще всего лишь темы, связанные с ними. Кто поехал на заработки, а кто прогорел и последние портки снял, у кого была свадьба и сколько денег гости принесли в красных конвертах, кто построил дом, а теперь в долгах как в шелках, кто с кем переспал, кого комитет по планированию семьи уже отправлял на аборт87 и кто снова забеременел. Разумеется, деньги и секс – два краеугольных камня нормальной жизни, два ее базовых элемента, так что деревенских тут винить нельзя. Подобное мировоззрение заслуживает права на дальнейшее существование, однако какое отношение оно имеет к Цянь Сяохун? Поняв, что ей не больно, Цянь Сяохун в то же время поняла, что она уже отчалила от этой деревушки и не собиралась возвращаться к корням.

Внезапно до нее донесся громкий барабанный бой. Наверняка это длинные и узкие лодки-драконы, словно змеи, повылезали из нор. Цянь Сяохун вспомнила, что они условились встретиться с Ли Сыцзян на пристани, и, как рыба из воды, вынырнула из пропитанной печалью постели, и помчалась на берег реки Цзыцзян на звук барабана.

Непонятно, насколько длинной была Цзыцзян, но тот отрезок, рядом с которым жила Цянь Сяохун, был самым оживленным. Каждый год именно здесь финишировали лодки-драконы и здесь вручались призы за победу. Зрители, которые шли вдоль берега за лодками, собирались, словно снежный ком, поднимая праздничную волну, поэтому если найти на берегу реки местечко повыше, откуда открывается обзор на десять ли вокруг, можно ощутить то, что описал в своем стихотворении поэт: «на горизонте различаю лодки»88, увидеть, как с десяток лодок-драконов, словно листья, скользят по изумрудной глади воды, постепенно увеличиваясь в размерах. При этом барабанный бой долетал издалека, как будто дрейфовал от линии горизонта. Зрители рассаживались на земле, прячась от бешеного зноя и наслаждались минутами покоя. Накануне прошел сильный дождь, река стала полноводной и уверенной, поддерживая радостное настроение традиционного праздника и неся несколько десятков лодок-драконов, воплощающих эту радость. Дул легкий ветерок, флажки, воткнутые в буйки, покачивались, как будто потревоженные плывущими вдалеке лодками.

Людей было очень много, все празднично оделись и пребывали в приподнятом настроении. На коже большинства из них лежал загар, словно слой несмываемой ржавчины. Денек выдался отличный, и зрители, раскрыв зонтики или надев кепки с козырьками от солнца, щедро доставали пачки банкнот, покупали фруктовый лед на палочке и засовывали в рот, чтобы потом эта же вода выделилась с потом, как-никак праздник, можно расслабиться. Дедушки сажали внуков на плечи, парни везли девушек на багажниках велосипедов, дети резвились вокруг, молодые люди глазели по сторонам с надеждой, на лицах людей средних лет лежала печать служения народу. Все эти люди в праздник «двойной пятерки» стекались на берег реки, словно мигранты, переселяющиеся из деревни в город, с благоговением глядя на старенькие лодки на финишной прямой их жизни.

Солнце пекло нещадно, от глинистой почвы поднимался сухой горячий воздух и нагревал штанины. Цянь Сяохун в темных очках прохаживалась широкими шагами на солнцепеке, пот, как насекомое, полз по ложбинке между грудей. Девушка довольно долго бродила в пестрой шумной толпе, но так и не смогла вернуть то ощущение праздника, которое испытывала раньше. Она смотрела на людей, на реку, но безо всякого интереса. На пристани Цянь Сяохун сделала круг и только тогда увидела Ли Сыцзян, которая спешила в ее сторону, волоча за собой какого-то сопливого мальчишку.

– Это мой младший брат, – объяснила она.

Личико Ли Сыцзян то ли с правого бока распухло, то ли, наоборот, с левого похудело, но что-то было не так.

– Ли Сыцзян, ну, что у тебя дома?

– Да ничего интересного. Накануне отъезда даже ночь не спала от предвкушения, а вернулась, и многое просто бесит!

Цянь Сяохун сидела на каменных ступенях в тени здания совсем рядом с рекой, отсюда Цзыцзян казалась необычайно широкой. Ли Сыцзян купила братишке мороженое, велела где-нибудь спокойно его съесть, а сама уселась на каменную лестницу.

– А-Хун, я три тысячи родителям отдала, а вместо благодарности мне устроили взбучку. Отец со всего размаху дал мне пощечину и принялся ругаться, что я испорченный товар. Да, испорченный, не без этого! – Ли Сыцзян бросила камушек в реку, а бой барабанов меж тем набирал силу.

– Черт побери! Главное, что ты сама думаешь, а не что другие говорят, испорченный ты товар или нет. Когда посторонние не верят – это ерунда, а вот когда родные не верят – обидно! Я себя тут чувствую чужой и не уверена, вернусь ли на праздники в следующий раз.

Цянь Сяохун стало грустно. Внезапно раздался выстрел, означавший начало гонки и прорвавший небо, послышались громкие возгласы одобрения. Братишка Ли Сыцзян доел мороженое и крутился на месте, хватал сестру за рукав и жаждал очутиться в гуще толпы.

– А-Хун, я пойду покажу ему лодки. Если бы не он, то я и из дому не вышла бы, отец меня не пускал, – беспомощно сказала Ли Сыцзян.

– Что? Сыцзян, ты разве не собираешься обратно в Шэньчжэнь? – удивилась Цянь Сяохун.

– Я, разумеется, хочу поехать, просто беспокоюсь, что не отпустят. – На лице Ли Сыцзян снова появилось выражение замешательства.

Брат потащил Ли Сыцзян за собой, а Цянь Сяохун крикнула ей вслед:

– Я все равно буду тебя ждать в условленное время на Южной станции!

Ночь наступила очень быстро. Праздник канул во тьму без следа, а дневное веселье казалось нереальным, словно сон. Неизвестные насекомые исполняли свои райские мелодии как ни в чем не бывало. Безлунная ночь была серой, тени деревьев припадали к земле, словно призраки, готовые в любой момент подняться на ноги, нежный ночной ветерок пробегал по их верхушкам, и листья тихонько шелестели. Без бесконечного потока машин, ярких огней и толп людей деревня крепко уснула под колыбельную, которую исполняли насекомые.

Цянь Сяохун несколько минут постояла на балконе и вдруг поняла, что она уже принадлежит Шэньчжэню. Она собрала сумку, выпила глоток воды, чтобы промочить горло, и решила ехать на следующий день прямо с утра, никого не тревожа, уехать так же тихо, как приехала. Цянь Сяохун достала из ящика стола листок бумаги и ручку, чтобы написать записку отцу. Сквозняк отворил дверь, в проеме стоял муж сестры, и глаза его блестели, как у совы. Он так сильно напугал Цянь Сяохун, что у той аж грудь задрожала. Девушка отодвинула ручку и бумагу и спросила:

– Ты чего это шастаешь тут, как дух? Напугать меня хочешь до полусмерти? Что тебе надо?

– Ты же завтра с утра уедешь, так что я специально пришел… составить тебе компанию.

Зять был одет в белую майку и брюки, а на ногах шлепанцы. Щелк! Он проворно закрыл дверь на замок.

– Быстрее давай! – Он уже расстегнул брюки, достал из кармана дешевый презерватив, какие бесплатно выдавали поселковые комитеты по контролю за рождаемостью, положил на стол и продолжил неуклюже раздеваться.

– Эй, одевайся! Совсем сбрендил? Ты что творишь? – остолбенела Цянь Сяохун.

– Что творю? Мы давно с тобой этим не занимались, если сегодня упущу возможность, то неизвестно, сколько ждать придется. – Движения его рук замедлились, придерживая брюки, он недоуменно замер, не понимая, что это с Цянь Сяохун.

– Собрался со мной переспать? Тебе мало того, что ты уже со мной сделал? И вот еще что… – Цянь Сяохун ткнула пальцем в презерватив. – Ты тоже считаешь, что я в Шэньчжэне торгую телом? Вот ведь козел! – Цянь Сяохун была в бешенстве, вспомнила, сколько раз он уже ее отымел, и не могла сдержать тошноту, ощущая, как каждая пора его тела источает животную грязь и невежество. Ему бы стоило прыгнуть в Цзыцзян и хорошенько отмыться.

– Ты там по рукам пошла? Я не гнушаюсь, а ты еще меня и поносишь?

Услышав эти слова, Цянь Сяохун поперхнулась от злости, она молниеносно подскочила и влепила зятю звонкую пощечину.

– Сукин ты сын, да я тебя даже «зятем» больше не назову! – Цянь Сяохун топала ногами, как лошадь копытами, а глаза вытаращила, словно электрические лампочки.

Зять хотел ударить ее в ответ, но замялся, в итоге лишь отпихнул Цянь Сяохун и проворчал:

– Ишь ты! Еще и дерется!