Давид Фонкинос - Мне лучше
– Ага, тебе, значит, интересно? Ну, давай в другой раз. Я жутко опаздываю. Ко мне вот-вот должен прийти пациент.
– …
– У него не было эрекции с 1989 года.
– Тяжелый случай…
Она засмеялась, хотя я и не думал шутить. И встала из-за стола – так же стремительно, как вошла в зал. Есть люди, начисто не способные к плавным переходам, Софи относилась к их числу. Она вскочила едва ли не на полуслове. Чмокнула меня в щеку, сказала:
– Приятно было повидаться. Нет, правда.
– Мне тоже…
И умчалась. А я еще немного посидел за нашим столиком. Но ресторан опустел, и пришлось мне уйти.
4
Интенсивность боли: 2
Настроение: все вперемешку
5
В самолете я снова вернулся мыслями к Софи Кастело. Рассказал о нашей встрече дочери. “С ума сойти”, – поразилась Алиса. И принялась в свою очередь размышлять вслух о собственных мелких обидах. Я даже пожалел, что заговорил с ней о своем списке, ведь в ее перечне наверняка будет мое прежнее отношение к ее избраннику. Давай лучше посмотрим кино, предложил я. Тем более что было из чего выбрать. Еще несколько лет назад в самолете показывали только один фильм. В зависимости от места пассажиры могли с более или менее удачного ракурса смотреть единый для всех канал. Помнится, как-то крутили “Мосты округа Мэдисон”, и я чуть не свернул себе шею: экран был прямо у меня над головой[29]. Мы с Алисой посмотрели всего понемножку: она взяла себе один наушник, я – другой. Давненько мы не сидели вот так вдвоем, вдали от дома, вдали от будничной обстановки и будничных чувств. Мы летели над Атлантикой, и это было славно.
По прибытии Алиса отправила братцу невинное сообщение:
Как ты? Что поделываешь?
Все нормально, откликнулся Поль, сегодня он будет до вечера корпеть в библиотеке. Мы взяли желтое такси и рванули сразу в Колумбийский университет. Какое волшебство – ехать через этот город, единственный в мире город, чья какофония ласкает слух.
– Нет, ты пойми – мы в Нью-Йорке! – ликовала Алиса.
– Понимаю.
– Как думаешь, какую он сделает физиономию, когда нас увидит?
– Не знаю, но явно будет потрясен.
– Да уж, особенно когда узрит тебя. Ты не из тех, от кого ждешь сюрпризов.
– …
Я хотел было возразить, но Алиса говорила правду; я все всегда продумывал заранее.
Но вот и приехали. Теперь главное – не столкнуться с Полем где-нибудь в коридоре.
При входе в читальный зал нас окликнула какая-то женщина. Я не понял ни слова из того, что она говорила. На более чем приблизительном английском я попытался втолковать ей, что приехал проведать сына. Теперь не понимала она. И в конце концов пропустила нас, скорее всего, из лени. Подчас лучший способ чего-либо добиться – это сделать так, чтобы тебя не могли понять. Миновав этот кордон, мы двинулись дальше на цыпочках, прячась за книжными полками. Студенты смотрели на нас довольно равнодушно – видимо, жизнь в Америке учит толерантному отношению к любым чудачествам. Довольно скоро мы увидели Поля. Он сидел спиной к нам, совсем не далеко, и ведать не ведал, что его ждет. Алиса подпрыгивала на месте, как девчонка. Мы сами понимали, до чего нелепо наше суматошное веселье среди царившей здесь благоговейной тишины усердных штудий.
Мы подкрались еще ближе и на мгновенье-другое замерли, выглядывая у него из-за плеч, как два ангела-советчика. Почувствовав что-то неладное, он обернулся и вскрикнул. Это было настолько неслыханным нарушением правил, что никто даже не возмутился. Поль встал, не веря своим глазам. Так выглядел бы лысый, заглянувший в зеркало и вдруг увидевший копну волос у себя на голове.
– Сюрприз! Сюрприз! – веселилась Алиса.
– Рехнуться можно! Что вы здесь делаете?!
– Мы по тебе соскучились, – просто сказал я.
Мы забыли, где находимся. Вокруг зашикали. Поль объяснил по-английски, мол, так и так, родные приехали из Франции, хотели сделать сюрприз. Впечатлительная Алиса пустила слезу. Тут уж американцев проняло. И мы услышали восторженные восклицания, которыми так славится Америка. Голливуд нервно курил в сторонке. Впрочем, энтузиазм быстро себя исчерпал. Самое лучшее было удалиться. С трудом дотерпев до дверей, мы рассказали Полю, как родилась эта затея.
– И ты смог все бросить и сорваться с работы?
– У меня нет больше работы…
– …
Он утратил дар речи – как это походило на меня! Мы оба не выпускали наружу слова. Своего рода наследственный словесный запор. Я успокоил Поля, сказал, что все отлично уладилось. Мы решили забросить вещи к нему домой. Он снимал квартиру в Вильямсбурге, модном квартале Бруклина, пополам с другим студентом из Парижа.
– Вы не будете чувствовать себя чужими. Здесь много французов, – сказал Поль.
И правда, повсюду звучала французская речь. Странное дело – ехать за тридевять земель, чтобы чувствовать себя как дома. Но Полю нравилось это ощущение. Такое не редкость – любить свою страну за ее пределами. К концу нашего здесь пребывания я понял. Сталкиваться с французами на улице, заводить дружбу с людьми, имеющими общие с тобой корни, – все это ослабляет головокружение у иностранца. А в Нью-Йорке голова кружится на каждом шагу.
Квартира у Поля оказалась меньше, чем смотрелась на фотографиях. Я думал, мы сможем остановиться у него, но, очутившись на месте, засомневался.
– Да нет, мы поместимся, – сказал Поль. – Ты ляжешь у меня, а мы с Алисой поспим на диване в гостиной.
– Запросто, – кивнула Алиса.
Ладно, в конце концов как-нибудь перетерпим. Пришел сосед Поля по квартире; казалось, его ничуть не стесняет наше присутствие и даже то, что мы задержимся на несколько дней. Он вообще витал где-то в своем измерении, вдали от житейских тревог. Гений информатики, Эктор был из тех студентов, чьи математические способности обратно пропорциональны их зрелости. По словам Поля, на языке у него были только алгоритмы и дроби. Но вдруг что-то такое промелькнуло у него во взгляде. Как будто он делал над собой физическое усилие, чтобы казаться общительным. Он заулыбался какой-то приклеенной улыбкой, выдавил из себя пару общих фраз о городе. Далеко не сразу до нас дошло, что виной этому кардинальному и внезапному преображению была Алиса. Говоря, он то и дело посматривал в ее сторону и сопровождал эти взгляды судорожной улыбочкой. От напряжения у него выступили бисерины пота, и я сразу проникся к нему участливой нежностью. С чувством, что выполнил космически сложную задачу (поддержать разговор с участием девушки), он удалился к себе в комнату к уютному покою цифр.
В тот вечер нам с Алисой совсем не хотелось спать. Хотя, учитывая разницу во времени, во Франции уже была поздняя ночь, а я обычно любил ложиться пораньше. Все же мы здесь иностранцы, и даже с собственным телом потеряли связь. Поль предложил поужинать в пакистанском ресторанчике неподалеку. Отличная идея! Как только мы заняли столик, я ощутил какой-то странный запах – как будто пахло подпорченным мясом. Недаром ночью у меня разболелся живот, – впрочем, может, виной тому острая пища: все, что мы заказали, было огненно-жгучим. Под стать была и атмосфера – жарко как в пекле. Хозяин заведения объяснил нам, что кондиционер сломан, а резервный вентилятор недавно украли. Купить новый он, к сожалению, не в состоянии, на дворе кризис. Все это, разумеется, переводил сын – я не очень хорошо понимал его ломаный английский. Вдобавок парочка за соседним столом непрерывно выясняла отношения, так что мы еле слышали друг друга. Судя по всему, проблемы у них были нешуточные, – им бы сюда Софи Кастело. Оба кричали в голос, но лиц я не мог разглядеть: мешал граненый шар, отбрасывавший на посетителей цветные блики. Вроде как в ночном клубе – только я не понимал, зачем вешать такую штуковину в ресторане; желтые и оранжевые отблески изрешечивали ужинающих и подсвечивали желтые стены, местами украшенные несусветной пачкотней. Убранство было откровенной данью китчу, торжеством китча – картины, изображающие коров или куриц, усачей и одногрудых девиц. Наверняка художник, ну, в общем, парень, который все это намалевал, был чьим-то двоюродным братцем, из тех вечно болтающихся без дела горе-дарований, что водятся в каждой семье или в каждой общине. Пакистанский художник из Бруклина. Спустя некоторое время я начал усматривать в этом убожестве свою притягательность. Но потом был вынужден переключиться на спину, потому что боль снова смутно напомнила о себе. Главным образом из-за стула – редкостная рухлядь, у которой даже сиденье было кривое, так что не усядешься на две ягодицы сразу. Точно едешь на лыжах в положении сидя… кошмар да и только. В общем, я это все к тому, что провел со своими детьми в нью-йоркской забегаловке один из самых прекрасных вечеров в моей жизни.
6
Интенсивность боли: 4
Настроение: чудеса продолжаются
