Дорит Линке - По ту сторону синей границы

ФРГшник издал какой-то звук. Похоже, он еле сдерживал смех.

Андреас повернулся к нему.

– Чего пялишься?

Тот картинно провел по волосам, кожаное пальто заскрипело.

– Проваливай! – рявкнул Андреас.

– Сами проваливайте. – Спичка чиркнула по коробке, но не зажглась. – То есть, если можете конечно.

Мужчина ухмыльнулся.

Мы уставились на него.

– Ну что, духу не хватает? – спросил он и посмотрел на нас, зажав наконец зажженную сигарету в уголке рта. – А то, может, поехали в Дортмунд? В моем багажнике.

И выдохнул дым.

Андреас покрылся пунцовыми пятнами. Я схватила его за руку и оттащила на пару метров.

– Надо что-то придумать. Я уговорю деда пойти на завод и во всем признаться!

Вдруг по асфальту покатилась монета и упала у наших ног. Пять западных марок. Начал накрапывать дождь. ФРГшник открыл зонт и выжидающе посмотрел на нас.

– Это вы к чему? – крикнула я ему. – Ваши подачки можете оставить себе!

Но Андреас, наклонившись ко мне, прошептал:

– Сейчас я ему покажу, смотри внимательно.

Он плюхнулся на колени на мокрый асфальт и простер руки к небу.

– Благодарю вас, благородный господин!

Потом поднял монету и, прищурившись, долго ее рассматривал…

И вдруг с размаху бросил. Она покатилась к водостоку и, бренча, провалилась сквозь решетку.

Мужчина переводил взгляд то на монету, то на Андреаса.

Андреас выпрямился, брючины мокрые.

– Вот, пусть теперь крысы крысиным деньгам порадуются.

Мужчина явно был взбешен: он покраснел, зонтик затрясся у него в руке.

– А я расскажу в полиции, как вы нас соблазняли сбежать из страны в багажнике своей машины. Там наверняка вами заинтересуются! – сказала я, сложив руки на груди. – Тут за помощь при побеге дают пару лет тюрьмы, уважаемый господин!

ФРГшник нервно заморгал, развернулся и ушел.

– И среди вот таких идиотов живет теперь наш Сакси? Ну просто туши свет!

Я присела на корточки и попыталась разглядеть монету через решетку. Из канализации тянуло сырой вонью…

– Жалко все-таки. Столько «Сникерсов» купить можно было… Сакси тут же подсчитал бы, на сколько пяти марок хватит.

– В какой руке?

Я обернулась к Андреасу.

– В смысле?

Руки он держал за спиной.

– Ну, отгадай – в какой руке?

– В левой. И что?

Он открыл левую ладонь. Пусто.

– Ладно, тогда в правой, – сказала я раздраженно.

Там лежала монета в пять марок. Западногерманская!

– Старый трюк. Я ж еще не совсем чокнулся.

– А в решетку что провалилось?

Андреас рассмеялся.

– Ни за что б не подумал, что наши алюминиевые пфенниги могут так громко звенеть.

Через неделю меня исключили из школы. До выпускных экзаменов решили не допускать. Мама каждый день плакала.

Андреасов папаша был готов его убить, и он сбежал от родителей. Поселился в Патриотическом переулке, в доме, предназначенном под снос.

Та птица, к которой

Матросы взывают:

Властитель морей,

Вдоль всех территорий

Свободно летает.

Песня в голове крутится и крутится… Андреасова песня.

Перед глазами все плывет, голова кружится, будто я пьяная. Может, не надо было пить таблетку.

Просто плыть. Ульрих здесь, на бортике. Гребок, еще гребок, еще один…

Он не злится, что я такая медленная. Каждый раз, когда я касаюсь бортика перед поворотом, он, присев на корточки, успокаивает меня.

Ты все делаешь правильно, говорит он.

Просто не останавливайся. Это совсем не трудно.

Я буду с тобой, даже когда все остальные пловцы уйдут из бассейна.

Ульрих будет здесь. Как всегда, был и будет…

Тебя хотели отчислить из секции, но я воспротивился. Тебе надо тренироваться дальше, ты ведь очень способная, – никто не должен зарывать свой талант в землю.

Если бы они только знали, для чего я тренируюсь! А ты понял. И не выдал. Только бы у тебя не было из-за меня неприятностей!

Он смотрит на меня сверху вниз и улыбается, качает головой. Нет-нет, никаких неприятностей.

Перед глазами – облака, потом – снова солнечный свет. Он ослепляет.

Скоро вечер.

Я в воде уже почти двадцать часов. Или восемнадцать? Не могу подсчитать.

И какой сегодня день? Это неважно, говорит Ульрих и показывает с бортика направление, куда плыть.

Но я и так знаю, где запад. Надо просто следовать за солнцем.

На вдохе заглатываю воду. С правой стороны волны сильнее.

Где трубка? – спрашивает Ульрих.

Потерялась в грозу.

А зачем шнур за собой тянешь? Отвяжи!

Нет, нельзя, он не только мой, он еще и Андреаса. Вот Андреас найдется, и я снова свяжу шнуром наши запястья.

Вид у Ульриха скептический, но он не возражает.

Воду глотать нельзя, иначе меня снова вырвет.

Если бы я умела делать вдох слева, такого не случалось бы. Ты хотел меня научить, но я отмахнулась.

Ульрих садится на корточки. Маленький совет: когда поворачиваешь голову и как раз подходит волна – просто пропускай вдох.

Он хочет помочь, говорит со мной мягко, не орет, как часто делал на тренировках.

Попробуй расслабиться.

Рас-сла-бить-ся…

Покориться глубине. Соскользнуть вниз, вниз. Ничего плохого не случится.

Я ничего и не замечу. И страха больше не будет.

Наконец-то наступит покой…

С ума сошла! – кричит Ульрих. Я ж не об этом! Ты должна плыть дальше!

Пока он стоит на бортике, я не могу соскользнуть в глубину. Он огорчится.

А так нельзя.

Огорчать Ульриха – это плохо.

И еще: надо найти Андреаса. Вот если бы взлететь!

Подняться бы высоко в воздух и увидеть, где он.

Ты же не птица, говорит Ульрих. Ты – рыба. Продолжай плыть, чтобы не переохладиться. Двигай руками. Правой, левой, правой, левой. Если больше не можешь держать темп, то хотя бы просто доводи гребок до конца, все остальное – пустая трата сил. Тебе надо двигаться, чтобы сохранять тепло. Ты слышишь?

Мне уже совсем не холодно. Глубоко внутри тело совсем теплое.

Я больше не дрожу. Привыкла к холоду.

Только вот я устала…

Хочется упасть на кровать, на мягкое одеяло. И закрыть глаза. Кто-то читает мне вслух, кажется, мама. Закрываю глаза, прислушиваюсь. Тепло и сухо. Одеяло окутывает меня, оно пахнет лимоном. Все вокруг чистое и мягкое. Можно спать сколько хочется. Натягиваю одеяло на голову, меня уносит куда-то, я парю среди облаков. Будить меня никто не будет…

Как странно.

Что-то мешает, горло страшно холодное.

Мне не хватает воздуха. Отбрасываю одеяло, сажусь на кровати.

Никакая это не кровать.

Вокруг все мокрое.

Холодная вода. Она проникает в рот и горло. Меня рвет…

Это – не моя комната.

Это Балтийское море! Я заснула.

Как это могло случиться?

Перевернись на спину, говорит Ульрих. Глубоко вдохни, потом выдохни.

Почему я ничего не заметила?

Это случается, говорит Ульрих. Тело продолжает выполнять свою работу, даже когда человек не полностью в сознании. На длительных тренировках такое бывает. Не делай из этого проблему.

Так вот, наверно, на что похожа смерть. На засыпание. На уплывание в бесконечность.

Никуда ты не уплываешь. Успокойся. И сбрось наконец свинцовый пояс! Он давно уже не нужен.

Ульрих прав. Зачем я так долго тащу его на себе?

Но это ведь его пояс. Как же бросить его на дно моря?

Да ладно, говорит Ульрих и улыбается. Я же буду знать, где он.

Окоченевшими пальцами открываю пряжку, снимаю пояс, чувствую, как он выскальзывает из рук.

Легче. Теперь я намного легче.

Сделай вдох, наполни легкие воздухом, как два воздушных шарика. Они будут нести тебя. Ты не утонешь.

Делаю вдох, задерживаю дыхание.

И правда, меня покачивает на поверхности.

Снова медленно выдохни. Не надо размашистых движений, все потихоньку, полегоньку. Воздух в легких держит тебя на поверхности, на это тратить силы не нужно.

Опять делаю вдох. Потом выдох. Действительно, так утонуть невозможно.

А теперь плыви дальше. Все, что нужно, – это двигаться, и тогда ты не утонешь. Верь мне, надо просто плыть.

Раз, два, раз, два, вдох – правая рука, выдох – левая рука, вдох – правая, выдох – левая.

Поднимать руки из воды я больше не могу, на настоящие гребки это совсем не похоже, ногами тоже шевелю медленно, вперед продвигаюсь еле-еле.

Важен каждый преодоленный метр. Думай о каждом метре, потом о следующем. Дыши.

Вода плещет в лицо, мешает смотреть.

Ты закрыла глаза – открой снова, иначе теряется чувство равновесия.

Вдох – правая рука, выдох – левая рука, вдох – правая, выдох – левая…

Выйти из тела, больше не знать, где сон, где явь.

«Далее, далее к западу! Должен там берег явиться…»

Оставь Шиллера в покое, говорит Ульрих, не надо. Просто плыви. Раз – гребок, два – гребок, раз – гребок, два – гребок…

Я больше ничего не чувствую. Думать тоже не могу.

Но мысли все равно быстры – как птицы, как альбатросы.

В голове снова звучит мелодия.