Кэтрин Уэбб - Незаконнорожденная
«Наше морское путешествие продлится две недели», – написал он тринадцатого января. А Элис пропала восьмого февраля 1809 года. Именно тогда для Пташки оборвалась счастливая пора ее жизни и началась нескончаемая череда невыносимо долгих, тяжелых дней. Еще утром восьмого февраля все казалось таким, каким должно быть. А потом последовали унижения, страх, горе и злость. Иными словами, жизнь превратилась в сплошной ад. Восьмого февраля 1809 года. А на следующее утро у ворот фермы появился Джонатан. Невменяемый, мрачный, он казался призраком прежнего юноши, живым мертвецом. В его диких глазах блуждал странный огонь, они источали ярость, отчаяние, чувство вины. «Прекрасное алиби – требовать встречи с девушкой, которую ты убил». На рассвете восьмого февраля Элис ушла из дома одна. Явно на свидание с Джонатаном. Пташка это знала, она была уверена в этом не меньше, чем в том, что у нее над головой небо, а под ногами земля. Элис ушла встречать Джонатана и не смогла вынести его почерневшей души либо рассказа о тех ужасных поступках, о которых он упоминал в письме и которых стыдился. За это он ее убил. Пташка закрыла глаза, чувствуя, как в ней поднимается волна ненависти и горького разочарования, терпеть которые нет никакой возможности. Само по себе письмо не рассказало ей ничего нового и вины Джонатана доказать не могло. Стиснув зубы, она сунула его в карман.
Сулейман. Это имя говорило ей о многом. Она даже помнила, как услышала его впервые, а затем произнесла несколько раз, стремясь поскорее заучить. Немногие слова из ее словаря имели столь ясное происхождение. Сулейманом звали коня Джонатана. Она впервые его увидела и услышала эту кличку в один из последних летних дней 1807 года, то есть за год до того, как Джонатан отправился в Португалию сражаться с французами. Она вспомнила, как сидела с Элис на луговой траве у реки, считая шмелей и синекрылых стрекоз с узкими тельцами, похожими на покрытые голубой эмалью штопальные иглы. Затем они услышали, как завздыхали коровы, встревоженные топотом приближающейся лошади, скачущей легким галопом. Джонатан улыбнулся им и натянул поводья, чтобы остановиться, отчего его конь резко выдохнул через трепещущие ноздри. Пташка вскочила на ноги и попятилась, а конь заржал и поднялся на дыбы, словно тоже испугавшись. Элис просияла от восхищения. Она бесстрашно подошла к коню и успокаивающе погладила его по холке. Шея животного выгнулась дугой, и под шкурой, сияющей, как полированное дерево, рельефно проступили мышцы и жилы.
– Спокойно, дружок. Это всего-навсего Пташка, и она тебя не обидит, – пробормотала Элис, а затем воскликнула: – О Джонатан! Какой он великолепный! Как его зовут?
– Его имя Сулейман, – отозвался Джонатан, и они разом рассмеялись.
– Чего тут забавного? – сердитым голосом спросила Пташка, которая злилась на себя за то, что испугалась лошади.
– Сулейман Великолепный[49], – проговорила Элис таким тоном, словно это объясняло все.
Пташка нахмурилась. Джонатан спешился и принялся излагать Элис родословную Сулеймана, так что Пташка заскучала, перестала слушать и подошла ближе к коню – так близко, как только осмелилась. Он не был похож на крестьянскую лошадку или на одного из тех приземистых тяжеловозов, которые, грузно ступая, каждый день тянули огромные баржи неподалеку от их фермы. Он отличался даже от той серой кобылы, на которой Джонатан ездил до сих пор. Сулейман был ярко-гнедым, имбирно-коричневого окраса, а ноги и нос – глянцево-черными. Грива и аккуратно подрезанный хвост, который имел в длину не более шести дюймов[50], тоже были черными. Сулейман резкими движениями бил хвостом направо и налево, пытаясь достать до боков и отогнать мух; и то, что ему это не удавалось, заставляло его нервничать еще сильнее. Пташка робко протянула руку и коснулась пальцами его носа, который на ощупь оказался похожим на замшу. Она ощутила на своей руке его теплое влажное дыхание. Пташка посмотрела ему прямо в глаза, и его взгляд поразил ее.
– Можно я на нем прокачусь? – спросила она, перебив Джонатана.
– Вообще-то… я не думаю, что это разумная идея, Пташка. Он очень норовистый и сильный, – ответил тот и показал свои руки. Они были все в мозолях и ссадинах, так сильно ему приходилось порой натягивать поводья.
– О, пожалуйста! Прошу, разрешите! Только здесь, по этому лугу. Я пущу его шагом… Обещаю, что не упаду.
Джонатан продолжал возражать, утверждая, что Пташка может расшибиться, но Элис удалось его переубедить. Когда Джонатан подсаживал Пташку в седло и ей пришлось задрать юбки, показав им свои длинные панталоны, Элис зарделась.
– Ты для этого уже слишком взрослая, Пташка, – сказала Элис. – Впредь для верховой езды тебе понадобится дамское седло, на котором сидят боком.
Джонатан осторожно потянул за повод, и Сулейман лязгнул зубами, пытаясь ухватиться ими за уздечку, чтобы та не ограничивала его свободы. А еще его, казалось, озадачил чересчур маленький вес наездницы, и он плясал из стороны в сторону, бросая через плечо вопросительные взгляды, словно желая узнать, в чем дело. С бешено бьющимся сердцем Пташка запустила пальцы в его жесткую гриву и вцепилась в нее. Из-под копыт поднимался ароматный запах свежей земли и раздавленной копытами травы. Любое движение Сулеймана заставляло Пташку раскачиваться в седле, и она с трудом удерживала равновесие, но за те несколько небесных секунд, которые всадница ухитрилась просидеть верхом на великолепном коне, она успела полюбить и его самого, и Джонатана – за то, что тот позволил ей прокатиться на своей лошади. В конце концов Сулейману надоело ходить небольшими кругами. Он потерял терпение, взвился и перешел на галоп. Пташка негромко вскрикнула, сползла на сторону и с глухим стуком упала в высокую траву. Элис бросилась к ней, но Пташка уже стояла на ногах и радостно смеялась.
– Вы научите меня ездить верхом, мистер Аллейн? – спросила она, задыхаясь. – Научите? Ну пожалуйста, пожалуйста!
Джонатан посмотрел на улыбающуюся Элис.
– Не вижу причины, по которой этого нельзя сделать, – ответил он, и Пташка полюбила его еще больше. – Но сейчас мы займемся кое-чем другим. Сегодня у нас пикник.
Он полез в седельную сумку и вынул оттуда завернутый в материю большой пирог с мясом и бутылку пива.
Перекусив, они легли бок о бок на траву. Солнечный свет слепил глаза. Вокруг всех предметов, которые их окружали, появился сверкающий ореол, мешавший различать даже лица. Об их выражении можно было судить лишь по смеху и словам, едва угадывающимся улыбкам. Они находились в том месте, где река, протекая между лугов, изгибалась большой ленивой дугой, образуя тихую заводь с усеянным речной галькой небольшим пляжем. Пташка лежала на спине, сдувая невесомые семена с пушистых шариков одуванчика, и смотрела, как они уплывают в небесную синеву. Элис и Джонатан читали сонеты, по очереди и без конца. Их голоса были приглушенными, они словно обменивались тайными посланиями, понятными им одним; и плавный ритм слов убаюкивал Пташку. Когда же наступила тишина, Пташка повернула голову и увидела Джонатана. Он смотрел куда-то вдаль, погруженный в свои мысли.
Струйка пота стекла у Пташки по виску, ей стало щекотно, и она потерла зачесавшееся место.
– А что, если мне поплавать? Я вся изжарилась. Можно? – спросила она, прищурившись глядя на Элис.
– Если ты будешь осторожна и не станешь заплывать туда, где быстрое течение.
Пташка усмехнулась и принялась снимать платье и туфли.
– О чем ты только что думал? – спросила Элис у Джонатана.
Тот пожал плечами.
– Ни о чем. И обо всем, – ответил он и улыбнулся. – Иногда мысли словно убегают от меня далеко-далеко, и я могу поймать только их обрывки. – Он поднял голову и посмотрел на реку. – Так как насчет купания?
– Не хочешь же ты…
– Я почти сварился, и ты наверняка тоже, – усмехнулся он.
– Я не купалась в реке с тех пор, как мне исполнилось тринадцать! Мне… неудобно, – с улыбкой возразила Элис.
– Вокруг ни души, и нас никто не увидит. Я знаю, как вы стыдливы, мисс Элис Беквит. Но это не должно помешать нам искупаться.
– Ура! – закричала Пташка, когда они оба встали и начали снимать туфли и чулки.
Расшнуровывая платье, Элис опустила голову и посмотрела на Джонатана сквозь ресницы. Воздух между ними, казалось, тихо зазвенел. Когда девушки устремились к воде, их белые нижние юбки раздулись, наполненные потоком встречного ветра.
– Мы похожи на пушинки одуванчиков, – заметила Пташка.
Вода в реке оказалась такой холодной, что перехватывало дыхание. Элис понадобилось больше всего времени, чтобы зайти в воду. Она долго медлила на мелководье, неуверенно улыбаясь, и вскрикивала, когда наступала на илистое место. Тени обрисовали ее ребра и тонкие гребни ключиц. Пряди светлых волос вились вокруг шеи, и капельки воды сверкали на коже, как драгоценные камни. Пташка с восхищением впитывала в себя эту картину, а посмотрев на Джонатана, увидела, что и он тоже как завороженный смотрит на Элис.
