Джонатан Троппер - Самое время для новой жизни
Я потянулся к столику, взял телефон. После нескольких неудачных попыток набрал номер Сары. Она подняла трубку, и я сказал:
– Привет. Это Бен.
– Бен?
– Ага.
Пауза.
– Что случилось?
– Попал в аварию.
– Господи! Что произошло? Ты в порядке?
– Наверное. Просто подумал, ты должна знать.
– Где ты? – спросила Сара настойчиво. – Хочешь, я приеду?
– Не знаю. В какой-то больнице.
– В какой, Бен? Ты где находишься?
– Не знаю. В горах.
– В горах? Что ты такое говоришь?
– Я убил оленя, – накатило воспоминание, и волна глубокой печали затопила меня. Веки отяжелели. – Мне пора.
– Подожди минуту, Бен. Врач рядом? С тобой вообще кто-нибудь есть?
– Нет. – Я вдруг почувствовал страшную усталость. До меня постепенно доходило, что не нужно было звонить Саре. – Я пойду.
– Не клади трубку! – закричала Сара. – Скажи, где ты!
– Я не должен был тебе звонить. Мне пора.
Я повесил трубку, закрыл глаза. Отключаясь, подумал: “Это твой мозг под воздействием наркотиков”.
Чуть позже я проснулся и в кресле у постели обнаружил Линдси.
– Привет, Бенни, – сказала она мягко и легко провела ладонью по моему лбу. – С тобой все хорошо. Ты попал в аварию, но с тобой все хорошо.
Заметно было, что Линдси недавно плакала.
– Сколько времени? – Я говорил и чувствовал твердость своих щек, будто отлитых из особенно густого цемента.
– Около пяти. Ты проспал несколько часов.
– Я убил оленя. – На глаза снова навернулись слезы.
– Знаю, милый. – Линдси наклонилась, не вставая, и нежно прижалась лбом к моему лбу, погладила мои виски. – Знаю.
Она терлась щекой о мою щеку, а я плакал в ее нежную шею. Я не мог вспомнить, когда в последний раз плакал, и было чудно́, словно старая детская футболка, которая не должна бы уже на тебя налезать, почему-то налезла. Линдси обнимала меня, тихонько покачиваясь взад-вперед, пока я не успокоился, что произошло довольно скоро, поскольку плакать с помятыми ребрами, оказывается, ужас как больно. Линдси подала мне салфетку высморкаться, я прижал ее к носу, завопил от боли и только тогда понял, как сильно распухло лицо.
– С лицом совсем беда? – спросил я.
– Определенно беда.
Линдси слегка улыбнулась. Порылась в сумочке, нашла зеркальце. Я поднес его к лицу, изучил лиловые синяки под обоими глазами. Бурого цвета нос увеличился раза в два против обычного размера. Я походил на маппета.
– Боже ты мой, – пробормотал я.
– Да, досталось тебе от подушки безопасности, – сказала Линдси сочувственно, поднимаясь размять ноги.
Интересно, как долго она здесь просидела. Поправляя букет, Линдси продолжила:
– Чак с Элисон спустились вниз раздобыть кофе. Сейчас вернутся. Видел бы ты Чака. В скорой раздавал инструкции направо и налево. Он ехал с тобой в больницу, ты это помнишь? Я не помнил.
– В приемном отделении распоряжался, словно он тут главный, объяснял всем, что делать.
– Фас, Чак! – прокомментировал я тихо, чувствуя, что как будто опять засыпаю.
– Ни дать ни взять герой “Скорой помощи”, – говорила Линдси. – Лидокаин внутривенно, снимок грудной клетки, рентген ЖКТ, пятьдесят миллилитров того, пятьдесят сего, – она хихикнула. – Здешние врачи готовы были его убить. Выдворили его из приемного отделения, но Чаку удалось-таки выбить тебе отдельную палату.
– Я был в сознании?
– То в сознании, то без, а потом тебе дали что-то, и ты, к счастью, отключился совсем.
Линдси повернулась, снова села в кресло. Где-то снаружи вопила автомобильная сигнализация.
– Знаешь, ты очень нас напугал.
– Прости.
Почему-то не было сил произнести больше одного-двух слов за раз.
– Когда мы подъехали, я увидела машину и тебя на земле, и… – Голос Линдси прервался, из левого глаза выскользнула слеза и покатилась по щеке.
Линдси смахнула ее, но поздно. Наблюдая за слезой, я испытал эгоистичное удовлетворение: она плачет из-за меня, значит, я занимаю у нее внутри достаточно места, чтобы выдавить эту каплю влаги, этот знак. Значит, мы одно.
– Мы ведь только обрели друг друга, – прошептала Линдси, но не успела закончить мысль: в палату вошли Элисон и Чак с пластиковыми кружками.
– Очнулся! – воскликнула Элисон и подошла поцеловать меня. – Как ты себя чувствуешь?
– Паршиво.
– И выглядишь так же, – беспечно сообщил Чак, с видом знатока изучая табличку, прикрепленную к спинке кровати, в изножье.
– Везунчик, – Чак поднял на меня глаза. Я разглядывал синяк на его лице – теперь всего лишь поблекшее желтое пятно. – Ребра целы, внутренних повреждений или кровотечений нет. Только синяки на лице.
– У меня все тело, – я попытался подвигать плечами, – болит.
– Наверное, потянул мышцы в момент удара.
И снова передо мной спина оленя, матовая шерсть, смявшаяся о ветровое стекло. Я закрыл глаза, откинулся на подушки, обессилевший, подавленный.
– Мы пойдем, – сказала Элисон. – Отдыхай.
Очнувшись еще через некоторое время, я почувствовал себя немного лучше, однако необъяснимая печаль не прошла и разговаривать не хотелось. Конечно, история с оленем огорчила меня, но печаль моя была глубже. Словно жестокая суть аварии и недавнее воссоединение с Линдси, совпав, разрушили эмоциональные блоки, спасавшие меня последние несколько лет. В результате я ощутил все одиночество и отчаяние прошедшего года разом. Меня будто сшибли с основ, я ослабел, уменьшился, пережитое умалило меня. Не стоило даже пытаться сформулировать все это, однако Линдси, по-прежнему сидевшая в кресле у постели, тихо напевая и мягко придерживая рукой мое бедро, кажется, понимала: мне просто нужно побыть наедине с собой, все осознать и от всего освободиться.
К вечеру я более-менее успокоился. Элисон и Чак поехали домой – вдруг Джек позвонит или объявится. Линдси забралась на кровать, уселась по-турецки между моих ног и массировала мне ступни во время разговора. Натиск ливня не ослабевал, вода сбегала по стеклу зубчатыми ручейками, словно кто-то накладывал кистью мазки на наше отражение. Я наблюдал нас в зеркале окна. Когда вечернее небо озарялось молнией, мы становились полупрозрачными – призраки, плывущие в залитом дождем небе. Представилось, что это заключительная сцена фильма и по стеклу бегут титры.
Утомленная с виду медсестра проворно вошла в палату, держа в руках поднос. Резиновые подошвы поскрипывали о натертый линолеум. Она неодобрительно глянула на Линдси, взгромоздившуюся на постель, шваркнула о столик бумажный стаканчик с таблетками, сказала неожиданно мягким голосом:
– Это вам на ночь. Доктор сказал, уже завтра утром можно выписываться.
– Спасибо, – ответил я.
Сестра щелкнула выключателем и повернулась к Линдси:
– Вашему другу нужно отдохнуть, и время посещений окончено. Боюсь, вам пора собираться.
– Хорошо, – любезно согласилась Линдси и спрыгнула с кровати. Наклонившись ко мне, легко поцеловала один раз в лоб и два – в губы. – Поправляйся, Бенни.
И, убирая мне волосы со лба, добавила:
– Люблю тебя.
– И я тебя.
Я слушал, как затихают в глубине коридора шаги Линдси и скрип подошв медсестры. Оставшись один, проглотил пилюли, повернулся на бок еще немного понаблюдать за дождем. Он лил упорно, с чистой целеустремленностью, и где-то в ритмичных ударах капель я нашел глубочайший мир, свободное выражение девственной силы природы. Завороженный, я погружался в сон.
Чуть позже проснулся: кто-то стягивал с груди одеяло.
– Это я, – прошептала Линдси, прижимаясь губами к моему уху. – Ты ведь не думал, что я оставлю тебя здесь на ночь одного, правда?
Она легко скользнула в постель, обняла меня одной рукой, прильнула, приняв форму моего тела, накинула на нас одеяло.
– К тому же ехать мне не на чем.
Я накрыл ее ладонь своей и, когда наши пальцы переплелись, впервые после аварии вновь почувствовал себя цельным. Линдси мерно дышала мне в ухо, боком я чувствовал, как поднимается и опускается ее грудь. Я засыпал. Ночью дождь наконец прекратился.
Глава 29
Утро настало сияющее, что всегда, кажется, бывает после сильной грозы, воздух промыло от серой дымки – биологического побочного продукта, обыкновенно сопровождающего цивилизованную жизнь. Элисон приехала за нами на арендованном Чаком “форде”, и я задумался, просто ли она пожалела меня или я убил ее BMW окончательно.
– Прости за машину, – сказал я, забираясь на заднее сиденье.
Линдси заняла место справа от водителя.
– Забудь, – Элисон говорила искренне. – Страховка все покроет. Главное, ты не пострадал.
– От Джека по-прежнему ни слуху ни духу? – спросила Линдси.
– Нет.
В зеркале заднего вида я рассмотрел лицо Элисон: покрасневшие веки, темные круги под глазами. Когда она улыбнулась мне, глаза слегка увлажнились. Мы миновали местную школу, ватага подростков шагала гуськом через газон к большому красно-кирпичному зданию с белым куполом и надписью “Средняя школа имени Томаса Джефферсона”, выбитой на мраморном козырьке. Ребята брели к школе медленно, почти нехотя, все в джинсах и кроссовках, мальчики в мешковатых рубашках навыпуск, девочки в облегающих блузках или свитерах. И так мне вдруг захотелось быть одним из них, нарочито беззаботным, знать, что времени впереди сколько угодно. Вспомнилось это ощущение, однажды пережитое, будто стоишь на пороге великого приключения. Я же не знал, что на пороге можно провести всю жизнь.
