Харви Джейкобс - Американский Голиаф
Этот неожиданный клич и усмешка на лице, когда он не дал ей упасть, потрясли Анжелику. Когда же он расхохотался во весь голос над ее беспокойством, она поразилась еще больше:
– Из-за чего вдруг такой взрыв, Джордж?
– Богатство природы, моя дорогая. Оглянись по сторонам. Глотни воздуха. Смотри, какая красота. Скоро упадет и забудется последний лист. Тебе не кажется, что листья знают свою судьбу и празднуют финальный миг? Что за краски! Что за восхитительная щедрость подарена нам сегодня!
– Эта земля, похоже, с тобою согласна.
– О да В сердце своем я сельский мальчик, а для души и тела нет ничего естественнее естества. Отсюда все кажется возможным. Наша коляска точно игрушечная лодка в океане золота и багрянца. Я завидую Александру Ньюэллу – где он там, на каких качается волнах? Ты чувствуешь величие этих гор?
– Ты и сам должен знать ответ. Я дитя леса.
– Конечно, так оно и есть. Посмотри вниз. Бесцветная заплатка – это ферма Чурбы. Взгляни на шатер, где вершит суд его каменный человек. А эти точки – люди. Сотни людей, а еще больше в пути. Я рад, что Ньюэллы восстали из мертвых. Я рад самому себе и юн, как восход солнца.
– А за нас, Джордж? За нас ты тоже рад?
– Это понятно и без слов.
– Я волновалась за тебя. В последнее время ты стал таким далеким.
– Никогда не волнуйся ни за Джорджа Халла, ни за его волю к жизни. Если раньше я спотыкался, то теперь прочно стою на ногах и готов к свершениям.
Джордж опять испустил воинственный клич, затем как следует хлестнул лошадь. Они поднимались все выше, к новому великолепию. Анжелика не могла понять, отчего ей так одиноко в этом лучезарном ливне.
На Кардифф упала ночь, и Чурба опять достал гроссбух.
– Пока что наш лучший день, – сказал он, пририсовывая новые колонки. – Пожалуй, мы заслужили по рюмашке.
Берта налила из бутыли самогона. Джордж встал, чтобы произнести тост.
– За вас, кузены, – сказал он, – и за каменного дядьку. «В то время были на земле исполины», но ни одного столь богатого и великодушного.
– Когда я получу свою долю, первым делом куплю новую собаку, – сказал Чурба. – Шермана, видать, кто-то задавил на дороге. Ублюдок, конечно, но, черт побери, он подвернулся вовремя и сделал доброе дело. Джордж, не возражаешь, если я утащу из ящика пару зеленых, а?
– Давай, только смотри, чтоб не вошло в привычку.
– Слыхала, Берта? Настоящий джентльмен. За это надо выпить. Только не жалей на этот раз пойла.
– Погасите свет! – крикнула с крыльца Анжелика. – Я иду, а вы как хотите.
– Не сболтните лишнего, – сказал Джордж, прижимая к губам два пальца. – Входи! – крикнул он жене.
Берта задула настольную лампу. Послышался скрип двери, затем шаги Анжелики. На ошеломленных зрителей надвигалось тыквенное лицо с прорезями глаз, пирамидой носа и клыкастым ртом. Желтое пламя свечи иссушало влажную мякоть.
– Веселого хеллоуина, – объявила Анжелика, протягивая тыкву Джорджу.
Тот отпрянул. Это шипящее «мементо мори»[41] нагнало на него дрожь.
– Да у тебя настоящий талант! – воскликнула Берта.
– Я выскоблила ему мозги, хватит на два пирога, – ответила Анжелика.
– Зажгите лампу, – скомандовал Джордж. – Какая радость сидеть в темноте?
– Пожалуй, за эту твою резную рожу, – сказал Чурба, – ты заслужила стаканчик.
– Не пьет она, – возразил Джордж.
– Может, чуть-чуть, в честь праздника, – сказала Анжелика.
– Вот, держи. – Берта протянула ей стакан. – Эликсир жизни.
– За наших близких и далеких, – сказала Анжелика.
Самогон мечом полоснул ей по горлу. Потом змеей скользнул по пищеводу в желудок, оставив за собой огненный след. Перед глазами все дрожало. Тыквенная рожа сплющилась, расплылась лужей, затем одним щелчком вернулась обратно.
– Домашней закваски, – объяснила Берта. – Только не спрашивай, что в нем.
– Возбуждает, – сказала Анжелика.
– Кровь ударяет и в голову, и в жопу, – согласилась Берта, подливая ей самогона.
– Как не стыдно женщине говорить такие слова! – оборвал ее Джордж.
– Ерунда, – сказал Чурба. – Неужто Анжелика побежит наверх за свежими трусами.
– Оставьте эти грубые шутки! – приказал Джордж.
– У нас тут деревня, – ответил Чурба. – Мы с Бертой по-другому не умеем. Может, теперь, с этим каменным мужиком, стоит попроситься в Йель. У меня там вроде как друзья объявились.
– У тебя ворота охраняют сегодня? – спросил Джордж.
– Слышишь, Берта? Ты испортила ему настроение. Нет, Джордж, никакой охраны. Думал нанять Гидеона, да у него дома дела какие-то. Не волнуйся. Подумаешь, хеллоуин, ребятишки поленятся так далеко топать. Хотя исполин – штука завлекательная, надо бы проверить. Прогуляешься со мной? Подышим воздухом.
– Пошли, – согласился Джордж. – Обоим полезно.
– Интересно мне, – сказала Берта, когда кузены ушли, – любят они друг друга или ненавидят? У мужчин никогда не поймешь.
Анжелика была занята тыквенным кумлолом: он то растягивался, то сжимался, то выкручивал глаза и скрежетал жуткими зубами.
– Я знаю, Джордж очень тепло относится к Уильяму, – сказала Анжелика; тыква хлопнула щеками и закружилась, как планета.
– Тебе лучше знать. – Берта наклонила бутыль над Анжеликиным стаканом.
– Мне хватит. – (В оранжевом черепе зашипела свечка. Тыквенные глаза мигнули и почернели.) – Ну ладно, чуточку, отвадить упырей и призраков.
Позже Анжелика лежала в постели, слушая безудержный храп Джорджа Халла. Звуки выползали из него, как паутина, и растягивались на всю комнату. Под хеллоуинской луной нити покрывались серебром. После воплей на Медвежьей горе и разговоров о свершениях Анжелика ждала большего внимания. Однако Бертино пойло спело для Джорджа хорошую колыбельную. Его пришлось затаскивать наверх по лестнице.
Анжелика вспомнила, что на этой самой кровати умерла мать Берты. Если легенды не лгут и привидения действительно плавают в лунном свете, то старуха, должно быть, лежит сейчас с ними под лоскутным одеялом. По крайней мере, пока Джордж спит.
Анжелика встала и подошла к занавешенному портьерой шкафу. Стащила с себя ночную рубашку, достала таинственное платье. Атлас на голой коже казался чем-то восхитительным. Анжелика твердо решила подарить платье Берте, но правильнее будет хоть раз его надеть. Она смотрела на расколотую себя в трещинах Бертиного зеркала. Вся в белом, Анжелика была похожа на собственное привидение.
Комната вдруг закружилась. Анжелика была пьяна, как последний забулдыга, но что с того? В болтавшемся на стуле пиджаке Джорджа она нашла «Голиафа», сняла обертку, отломила кончик, подожгла серной спичкой. Обмануть Джорджев храп оказалось просто: извернувшись, она проскользнула между нитями паутины и выпустила дым уже за дверью.
Слышен был кашель Чурбы и сопение Берты – тайные звуки дома. Анжелика шагнула на крыльцо, где и полагается быть чужакам. Холодный ветер забрался ей под юбку. Анжелике хотелось побыть одной, стать невидимкой, но безграничная ночь не желала ее прятать. На таинственном платье вспыхивали звезды. Совы и летучие мыши смотрели, как она бежит к шатру.
Свет цеплялся к платью даже под тентом. Он тянулся от прикрученной лампы. Чурба, должно быть, оставил ее гореть просто на всякий случай. Анжелика оглядела дом исполина. Самое время для визита, да и наряд под стать моменту. А вот и он, спящий камень.
Выпустив дым Джорджевой сигары, Анжелика присела в реверансе. Надеясь лучше рассмотреть исполина, она подошла поближе к веревке, что огораживала вокруг него пространство. Но даже отсюда великан виднелся слишком смутно. Анжелика подлезла под веревку.
Она узнала его в тот же миг. Тело скрючено, руки в нелепом самообъятии, ноги сомкнуты, лицо – по ту сторону гнева. Это был Хамиш. Бескровный, преданный, испепеленный. Анжелика закричала, упала вниз, покрывая поцелуями бедра, руки, губы. Она стащила флаг и лизнула каменную влагу. Она припала к его груди, подняла платье, распласталась на его бедрах, воткнула его в себя. Исполинские руки обхватили ее. Ноги раскинулись в стороны. Каменные уста прижались к ее рту. Он был в ней, наполнял, растворял в безумии, раскалывал, как скорлупу.
Открыв глаза, Анжелика увидела нависшее над ней лицо Джорджа – спокойное, как лицо исполина. Ни слова не говоря, он поднял ее с земли и вынес из шатра.
– Подожди здесь, – сказал Джордж.
Вернувшись под тент, он нашел в углу оставленные Александром грабли. Железным наконечником он принялся лупить по исполинскому фаллосу, снова и снова, пока не треснул гипс. Затем взял флаг, стер с каменных бедер кровь своей жены и обернул им раненый Голиафов хер.
– Пошли, – сказал он Анжелике; та сидела на земле и смотрела на зарю.
Он осторожно отвел ее в дом, затем по лестнице в комнату, раздел и уложил в постель. Лег рядом, натянул одеяло и крепко прижал Анжелику к себе.
– Спи, – сказал Джордж.
