Энн Тайлер - Катушка синих ниток
В холле еще пахло кофе и тостами. Обычно это казалось ей символом домашнего уюта, но сегодня вызвало странное удушье. Она прошла прямо к лестнице и быстро поднялась на второй этаж. Когда коляска Сэмми застучала по ступеням, Эбби уже нельзя было увидеть снизу.
Дверь ее кабинета – теперь комнаты Денни – плотно закрыта, и за ней царит тягостное молчание. Его режим не изменился, как вначале надеялась Эбби, он по-прежнему последний ложился и последний вставал. Спускался в десять-одиннадцать в своем видавшем виды облачении – унылой оливковой футболке и не слишком чистых штанах цвета хаки; лицо, измятое подушкой, грязные волосы, свисающие сосульками. О господи.
– Кто сказал: «Ты никогда не сможешь быть счастливее, чем твой наименее счастливый ребенок»? – спросила она у Ри на последнем гончарном занятии.
– Сократ, – незамедлительно ответила та.
– Правда? Я думала, Мишель Обама или вроде того.
– Вообще-то я не знаю, кто это сказал, – призналась Ри, – но можешь мне поверить – кто-то задолго-задолго до Мишель.
Ты просыпаешься утром и чувствуешь себя прекрасно, но вдруг думаешь: «Что-то не в порядке, что-то где-то не так, что же?» И вспоминаешь, что это твой ребенок – тот, которому сейчас плохо. Эбби обошла холл, чтобы закрыть дверь в комнату мальчиков, скрыть от глаз разбросанную одежду, полотенца, игрушки. Если войти босиком, в ступни непременно вопьются кусочки «Лего». Она вернулась к своей комнате, вошла и бесшумно притворила за собой дверь.
Постель еще не застелена: Эбби торопилась спуститься и позавтракать в покое, прежде чем сойдут вниз Нора и мальчики. Ох уж эта малышня, до чего утомителен энтузиазм, с которым все они бросаются навстречу каждому новому дню! Она поправила покрывало, повесила на место свой халат, сложила пижаму Реда и спрятала ее под подушку. По рабочим дням Ред одевался в темноте и всегда оставлял страшный беспорядок.
В этой комнате когда-то жили мистер и миссис Брилл, потом Джуниор с Линии, а потом Ред с Эбби. Изысканный шкаф в углу раньше принадлежал Бриллам, но он оказался слишком массивен для квартиры в центре, куда они переехали. Другая мебель осталась от Джуниора и Линии, но украшала комнату уже Эбби. На стене в рамке висела цветная картинка из ее детства – ангел-хранитель, парящий за спиной маленькой девочки. Подушечка для булавок в виде хрустального башмачка, набитого бархатом, раньше принадлежала ее матери; фигурку Хуммель[28], мальчика-скрипача, подарил Ред, когда за ней ухаживал.
Внизу послышался тихий голос Норы, она произнесла что-то неразборчивое, и тут же радостный возглас Сэмми. Через секунду в дверь зацарапали. Эбби открыла, внутрь шмыгнул Клэренс.
– Да, мой хороший, – посочувствовала собаке Эбби, – внизу очень шумно.
Пес, покрутившись на коврике, улегся. Старина Клэренс. Бренда. Ах, да какая разница! Эбби, если задуматься, знала, что это Бренда.
«Это как будто вы засыпаете и в голове… что-то соскальзывает, – скажет она доктору Уиссу. – С вами такое бывало? В мозгу какая-то очень четкая мысль, и вдруг раз! – и вы думаете уже совершенно о другом, что логически никак не связанно с первой мыслью, и вы не понимаете, как пришли от первой ко второй. Наверное, сказывается усталость. Знаете, однажды, лет пять или десять назад, – задолго до того, как я состарилась! – мне пришлось одной уехать с моря поздно ночью, чтобы успеть на встречу утром, и я внезапно очутилась в очень нехорошем районе Вашингтона. Причем, готова поклясться, я попала туда, не пересекая мост через залив! Не знаю, как это получилось. До сих пор не знаю. Я просто очень устала, вот и все. Ничего больше».
Или вот в декабре. Маккарти пригласили ее, Реда и еще кучу друзей на рождественский концерт, и она доверительно разговорилась с мужчиной, который сидел рядом, но позже поняла, что это абсолютно посторонний человек и с Маккарти никак не связан. Он, конечно, посчитал ее сумасшедшей. А это всего-навсего игла перескочила на пластинке, чуть-чуть. Случается, сами знаете.
«А время! – скажет она доктору Уиссу. – Ну вам-то известны его фокусы. Когда ты маленький, оно течет медленно, но разгоняется все быстрее, когда взрослеешь. А сейчас вообще все несется мимо одним размытым пятном, и я больше не могу ни за чем уследить! Но время, оно в некотором роде… сбалансировано. Мы молоды совсем короткий отрезок жизни, и тем не менее кажется, что молодость длится вечно. А старость тянется долгие-долгие годы, но время зато летит стремительно. Так что в итоге все уравновешено, понимаете».
Стало слышно, как Нора поднимается по лестнице, говорит: «Нет, проказник. Печенье на десерт». Она величавой поступью проследовала к комнате мальчиков. За дверью протопал Сэмми в своих крошечных кроссовках.
Что с ней не так? Почему она не старается проводить каждую свободную минуту с внуками? Она же по-настоящему их любит. Так сильно, что чувствует в руках какую-то пустоту, когда на них смотрит, до того хочется сгрести их в охапку и крепко прижать к себе. Эти три мальчугана неразлучны, их всегда воспринимают единым целым, но уж Эбби-то знает, насколько они разные. Пити – ребенок беспокойный и командует другими не от дурного характера, а потому что, наподобие пастушьей собаки, защищает свое стадо; жизнерадостный Томми – прирожденный миротворец, как и его папа. Ну а Сэмми и вовсе зеница ее ока. От него еще пахнет апельсиновым соком и мокрыми подгузниками, ему еще нравится свернуться калачиком и слушать, как она ему читает. А старшие! Сьюзен, такая серьезная, милая, послушная – все ли у нее хорошо? Деб – копия Эбби в этом возрасте, стройная, крепкая и любознательная. Неуклюжий, но старательный Александр, бедняга, разрывает ей сердце. И Элиза – до того непохожая на Эбби, до того иная, что возможность наблюдать, как внучка растет, кажется Эбби великой привилегией.
Однако проще думать о них издалека, чем отвоевывать себе место в их сердцах.
Снаружи опять все стихло. Эбби медленно повернула ручку двери, приоткрыла ее совсем чуть-чуть и выскользнула в холл. Собака носом распахнула дверь шире и пошлепала за хозяйкой, сопя так шумно, что Эбби морщилась и оглядывалась на комнату мальчиков.
Вниз по лестнице, к входной двери, на крыльцо. Вдруг Эбби остановилась как вкопанная: ее осенило. Она вернулась в дом за поводком, который висел на крючке у входа. Клэренс довольно заскулил и вышел за ней на крыльцо. Хайди в глубине дома взвизгнула от зависти. Вот так, подавись, несчастная. Эбби не любила взбалмошных собак.
Выйдя на мощеную дорожку, Эбби пристегнула к ошейнику Клэренса поводок – короткий, старого типа, а не длинный выдвижной, как теперь принято. Хотя, по правде говоря, поводок Клэренсу не нужен, пес стал такой медлительный, неповоротливый и слушается беспрекословно. Правда, и на него находит упрямство, когда ему встречаются малюсенькие собачки. Казалось, их вид возвращает его в щенячье детство и он просто не в силах удержаться и не броситься на тойтерьера.
– Далеко не пойдем, – предупредила собаку Эбби, – не очень-то радуйся.
Пес двигался как деревянный, и Эбби подумала, что ему в любом случае не осилить больше пары кварталов.
Они достигли дороги и свернули налево – прочь от дома Ри. Нет, Эбби не избегала свою подругу, но после известного происшествия Ри встревожилась бы, увидев, что Эбби разгуливает без сопровождения. А ей нравится одиночество. Как приятно вырваться на свободу вольной птичкой, когда над головой не висит безмолвное «Ах, что же нам делать с мамой?». Хорошо бы сейчас не встретить знакомых.
Иногда на прогулках ее поражала мысль, что из всей ее семьи осталась она одна. Можно ли было представить, что она когда-нибудь пойдет по жизни без них? Ей опять вспомнилась картинка в спальне: одинокий ребенок идет по дороге под аркой огромных деревьев, а за ним следует ангел-хранитель. Вот только в ангелов-хранителей Эбби с семи лет не верит. Нет, она и в самом деле одна, сама по себе.
Раньше, куда ни пойди, с ней был как минимум один ребенок. И приятно, и утомительно. «Руку, руку!» – говорила она, прежде чем перейти улицу. Ей очень отчетливо вспомнилось: она напряженно тянет руку вниз, ладонью назад, и твердо знает, что сейчас за нее возьмется маленькая доверчивая ручонка.
Клэренс смерил взглядом белку, но не заинтересовался ею, пошел дальше.
– Согласна, – сказала Эбби. – Эти белки нас не достойны.
Она, проверяя, коснулась груди, места, где обычно висел ключ, – не забыла ли? Забыла, но ничего: замок не должен захлопнуться. И потом, есть Нора, она, если что, откроет.
У Эбби появился еще один секрет, собственный, не чужой. Совсем недавно ей пришло в голову, что песня, которой отец баюкал Стема, – это, вероятней всего, «Козлик Джим». Ее пел Бёрл Айвз[29]; у Эбби в детстве была пластинка. Сказать ли Стему? С одной стороны, ему, вероятно, важно услышать эту песенку после стольких лет. Но с другой – вдруг это покажется ему бестактным напоминанием о том, что он не Уитшенк? А может, она молчит из эгоизма. Хочет, чтобы он забыл, что она не единственная его мать.
