Дэвид Духовны - Брыки F*cking Дент
– Algo mas a comer?[233]
– Перестаньте.
Кассир вытаращился на Теда.
Тут встряла Мариана – спросила у Теда:
– Хотите платанос?
Тед сомневался, что понимает, о чем речь, но, судя по названию, наверное, годится, и поэтому сказал:
– Обожаю платы.
– Платанос, пожалуйста.
Кассир ушел, что-то бормоча себе под нос.
– Отец в курсе, чем вы заняты? Что пытаетесь найти эту загадочную женщину?
– Нет.
Мариана шумно вдохнула, сглотнула и самую малость покачала головой:
– Это ж все было двадцать-тридцать лет назад. Жизнь не стоит на месте.
– Я знаю. Просто хочу разобраться, что настоящее, а что нет.
– Ага. Это ради него или ради себя?
– В смысле?
– В смысле, может, это вам такая концовка истории нужна, а не ему.
– Ну да, я хочу понять почему, то есть увидеть причину, по которой мой отец… отключился от нас. Почему он бросил мою мать.
– И вас.
– И меня – что?
– Вас тоже бросил.
– Допустим. И?
– И вы думаете, что эта женщина, если она все еще жива – если вообще существует, если живет здесь и все еще помнит Марти, – вы думаете, что эта женщина прояснит загадку? Чего? Загадку чего?
– Не знаю. Почему он был таким говнюком.
– Он не говнюк, он мужчина. А жизнь трудна. Уверена, причин много – слишком много, одной доволен не будешь.
– Так и я не доволен.
– Вы не довольны?
– Не доволен. Я не пишу, как мог бы. Или должен. Я делаюсь все старше, а сам по-прежнему ничего не добился.
Тед сильно подставлялся. С женщинами он никогда с такой прямотой и уязвимостью не разговаривал – особенно с женщинами, которые ему нравились. Он не понимал, почему столько всего ей открывает. Потому что она медсестра, профессионал? Потому что кофе слишком крепок? Или просто оттого, что она была той, какой была – или казалась ему: восприимчивой, принимающей сущностью, сосудом, отлитым в эту восхитительную форму.
– Вы пытаетесь меня кадрить? – на полном серьезе спросила она.
Тед благодарно рассмеялся. Она принимала его, не судя. И добавила:
– По-моему, разгадки тут нету. Разгадки, почему вы ничего не добились – или считаете, что ничего не добились. В вас явно навалом того, что просится наружу – на страницу, быть может, – но дальше-то что?
– Не знаю. У вас самой разве нет такого, что хочется извлечь наружу, почтить?
– Мы не обо мне говорим.
– Почему нет? А можно?
– Нет.
– Нет?
– Нет. Есть такие тайны, которые нужно учиться принимать как есть. Вырастете – поймете.
– «Вырастете», – повторил Тед. Она раскрыла ладони – «суровая истина, а что делать». Тед проверил в пятисотый раз – обручального кольца нет. – Ну же, что может случиться худшего? Меня арестуют за домогательства к пожилой даме пуэрториканке? (Мариана сощурилась.) Не к вам, «пожилая» – это не про вас.
– Я наполовину доминиканка. Ага. Есть кое-что похуже домогательств к пожилым дамам пуэрториканкам.
– Вы сегодня заняты? Еще раз: я не вас называл пожилой.
– Нет, у меня отгул.
– И вам не требуется проводить его с бойфрендом?
– Тонко. Да вы детектив. Нэнси Дрю[234] прям.
Веселая – и подковырки у нее не кусачие, не как у Марти. Даже приятно – как акупунктура. Как у нее это получается? – ломал голову Тед. Приворотная магия, что ли? В Мариане Теду нравилось все. Плохо дело. Джойс был прав: сперва страсть, а следом – пропасть[235]. Г-н Джеймс Джойс, не доктор Джойс Бразерз. Тед хотел провести с этой Марианой Бладес целый день – просто повалять дурака. Рядом с ней все казалось возможным. Это у нее дар такой вообще или только с Тедом? Она этим делится только с Тедом или со всем миром, а Тед просто оказался сегодня напротив?
– Ну, вы б могли побыть рядом и пожюрить, то есть не пожюрить и не пожурить, это не игра, и не посудить, а, скорее, понадзирать или… – Кофе не просто развязал, а отвязал и уволок у Теда язык. Болтает как идиот. Тед устрашился неминуемого малапропизма.
– Понянькаться? – подсказала Мариана.
Оскорбление? В некотором смысле да, но нет, не от нее.
– В точку. Понянькаться. И знаете, приглядеть, чтобы я не наделал каких-нибудь глупостей. Совсем уж глупостей.
Прибыл кассир, принес еще кофе – в точности то, чего Теду совсем не требовалось, – поставил чашки и заказанные платанос на стол. Тед скептически глянул в тарелку, принюхался.
– Ай, это что, жареные бананы? – Он погонял их по тарелке пальцем. – И впрямь! Это ж, бля, жареные бананы! Очень смешно. Этот чувак стебется надо мной. Не нравится ему белый парень с латиноамериканской барышней, так? Я понял, амиго, внятно и отчетливо. 1978 год на дворе, а?
Кассир поглядел безучастно и ответил:
– 1978 год на дворе.
– А, будешь делать вид, что не понимаешь.
– Тед… – попыталась встрять Мариана.
– Мариана, пожалуйста, скажите этому господину, что у нас тут не «Вестсайдская история»[236]. Отвратительное блюдо.
У Марианы сделалось страдальческое лицо, она глянула на кассира и сказала:
– Mi amigo es un poco lento mentalmente en su cabeza asi que por favor perdona lo. Es inofensivo[237].
– Вот да, именно как она сказала, – подтвердил Тед.
Кассир кивнул и улыбнулся Теду снисходительно, даже с извинением:
– Lo siento[238].
– Эй, поосторожнее со своим «ло сьенто», дружок, я так весь день могу.
Мариана сказала:
– Ло сьенто – это «простите».
– Что?
– Он сказал «простите».
– А, клево, клево, скажите ему, что все в порядке. Извинения приняты. Ио[239] принимаю, ло сьенто.
Мариана сказала что-то кассиру – гораздо длиннее, чем «Я принимаю ваши извинения». Затем вновь повернулась к Теду и постановила:
– Теперь между вами все улажено.
Тед явил великодушие:
– Хорошо. Буено.
Кассир откланялся и ушел. Тед поднес ко рту кусочек платано, осторожно попробовал. Очень вкусно.
– Это жареные бананы, да?
Мариана покачала головой – нет. Удержаться не смогла – хохотала так, что чуть не заплевала Теда своим кофе. Тед принялся набивать рот принесенными платанос. Добавил:
– Господи. Да все равно, что это. Зашибись как вкусно.
47
Дождь струился у Марти по окнам. Пантеры-дождеделы набрались сноровки. Теперь лили воду на все три окна со стороны улицы, а сами прилежно загорали. Марти проснулся, но из постели не выбрался. Читал Вальтера Беньямина, «О гашише»[240]. Поглядывал в окно и бормотал под нос: «Опять, бля, отмена из-за дождя».
48
Дождя не было. Стоял прекрасный позднелетний день, больше похожий на рассвет лета. Тед с Марианой околачивались возле того самого жилого дома. Сидели на капоте «короллы», пили еще кафе кон лече.
– Какая она была, ваша мама? – спросила Мариана. – Марти о ней толком не говорит.
– Чудесная. Участливая. Может, чуточку слишком заботливая.
– Все сходится.
– В смысле?
– Ничего. А сейчас она где?
– Умерла. Умерла в сорок восемь, от кровоизлияния в мозг.
– Можно… – Но Мариана прервала себя: – Нет.
– Ничего, говорите. Можно – что?
– Мне просто пришло в голову, что, может, вы решили, что отвечаете за мамин сказ в пику отцовскому, понимаете? Чтобы продолжить ее противостояние, когда ее уже нет? И может, вот эта подмена вам и мешает, стоит у вас на пути, как вы об этом прежде говорили.
Тед почувствовал: к щекам приливает гнев – больше, чем было бы уместно. Тед запихал его поглубже.
– Я не ее сказ излагаю.
– Хорошо, – сказала Мариана, – мне показалось.
Из почтения к усопшей и к Теду Мариана примолкла. Она видела, как любовь рвала его на части. Любовь к матери и любовь к отцу – и не было ему тут общей почвы, судя по его словам, не на что опереться. Подталкивать его она не станет. Ничего хорошего из этого никогда не выходит. Они попивали кофе. Почти время обеда. Они просидели тут много часов. Погуляли по району. Мариана показала ему, где родилась, где выросла, и памятные места, и те, которые ей по-прежнему нравилось навещать. И пусть он сегодня не найдет ту старуху, Тед за этот день уже был признателен.
– Почему кофе такой вкусный?
Женщина определенного возраста, не наблюдавшая лет и поэтому все еще облаченная в полиэстеровые клеши и тунику с головокружительным V-образным вырезом, являвшим миру более чем пышный бюст, проплыла мимо в туфлях на платформе и оделила Теда вдумчивым взглядом с головы до пят.
– Ух ты, – сказала Мариана. – Вам все еще перепадает.
– Ага, я у старушек звезда.
– Может, она так глянула на вас, потому что вы ей кого-то напомнили.
– Вам не кажется, что я ей, может, просто понравился?
– Ну же, Тед, поговорите с ней.
Тед несколько мгновений шел следом за дамой и лишь затем тронул ее плечо:
– Простите, мэм, меня зовут Тед Сплошелюбов. Марти Сплошелюбов – мой отец. Вы с ним не знакомы? Марти? Марти Сплошелюбов? Софтбол?
