Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов
– Джульетта, – шепчу я. – Ты уверена, что ты не персиянка? Ты можешь быть из северных провинций, с твоей светлой кожей, голубыми глазами, тёмными волосами и всем остальным.
– Пируз-джан, я – американка, как яблочный пирог, я такая же стойкая, твёрдая и сильная, как колокол Свободы[24] – динь-дон!
– А как насчёт десерта – динь-дон? – внезапно я становлюсь плутом и негодником.
– После всего этого у тебя ещё есть место для десерта?
– После всего этого я не могу ни о чём думать, кроме десерта.
– А какого десерта тебе бы хотелось? – её глаза озорно горят.
Нет необходимости проверять невидимое меню, стоящее перед моими голодными глазами.
– Яблочный пирог, – говорю я. – Порцию, которая никогда не будет заканчиваться. И никакой вилки, пожалуйста!
– Ты больше любишь корочку или серединку, Пируз?
Она смеётся, запускает пальцы за мой ремень до того, как я успеваю ответить, и тащит меня по коридору к спальне. Мы качаемся, пока идём, мы немного пьяны от вина и сильно пьяны от страсти.
Покрывало с её кровати уже снято, видно белое сатиновое бельё. На одном прикроватном столике стоит букет красных тюльпанов, на другом – ваза с красными яблоками. Окно этой комнаты не выходит на шоссе. Оно смотрит на Млечный Путь.
Джульетта размещает меня в ногах кровати, на мягком плетёном коврике. Она вглядывается мне в глаза своими пьяными глазами, словно ищет скрытый свет, скрытые мысли, скрытые чувства и скрытые истины.
– Ты на самом деле любишь меня, Пируз? Или просто твой мозг играет в игры с моим мозгом и телом?
– Семинар закончился много часов назад, – говорю я, снимая её берет и бросая его через всю комнату.
Она игриво сбрасывает обувь на высоком каблуке и также бросает мой берет.
– У учёных тоже есть сердца, хотя они притворяются или кажутся бессердечными, – говорю я и беру её руки в свои. – Я люблю тебя, независимо от того, играют наши мозги и тела в игры или нет.
– Так сильно, что ты позволишь себе стать абсолютно уязвимым со мной? – У неё на лице дьявольская улыбка падшего ангела. Язык у неё немного заплетается.
– Да. Да. Таким уязвимым, как роза для бабочки.
– Ты уверен, что твоя любовь ко мне не неопределённа? Ты же говорил, что любовь – это что-то неясное и неопределённое.
– Джульетта, прекрати меня мучить. Теперь я вообще жалею, что что-то называл неопределённым, неясным или туманным!
– Ты уверен, что никакой туман не застилает нашу любовь, перед тем, как мы сделаем следующий шаг?
– Никакого тумана. Никакой двойственности. Я уверен также, как уверен в том, что я существую. Как я уверен в том, что ты существуешь. Как я уверен в том, что всё сущее существует. Ты определённо знаешь, Джульетта, что я тебя люблю.
Теперь мой голос звучит, как голос адвоката, защищающего клиента, и этот клиент – я.
Она стягивает платье с плеч. Стягивает его с рук. Со своей обнажённой груди. С бёдер, колен и стоп, пока не становится островом переливающегося розового цвета, который поднимается из маленького голубого моря. В лунном свете её нагота заставляет меня думать о поразительной, хотя и жестокой принцессе из оперы Пуччини «Турандот», которая чуть не отправила на казнь персидского принца перед тем, как заняться с ним любовью.
– Ты сделан из камня, Пируз-джан? – обращается она ко мне, застывшему на месте.
– Из песчаника, – отвечаю я. – Я разбит вдребезги невообразимым.
Я падаю на колени. Я целую пальцы её ног, лодыжки, икры, колени; её бёдра, словно она богиня. Всё это – нежные поцелуи. Всё это – поцелуи поклонения. Я двигаюсь вверх по её телу, словно на небеса. Затем я нежно стягиваю с неё трусики. Она аккуратно переступает с ноги на ногу, держась за мои плечи, выступающие в качестве опоры, чтобы избавиться от трусиков. Я прижимаю лицо к небольшой подушечке из будто собольего меха ниже её пупка. Я чувствую, как она дрожит. Я целую розовые губы, которые нахожу там, в этом меху, и маленькую розочку, скрытую в них. Я пробую на вкус её грудь, словно это сладкая хурма с росой на ней. Я снимаю нить чёрного жемчуга у неё с шеи и целую места, где лежала каждая из жемчужин. Я целую её маленький носик, который кажется застенчивым. Её робкие веки. Я нежно разворачиваю её кругом и целую её плечи и мягкие холмики каждого позвонка. Мои губы, целуя, движутся вниз по её спине, ничего не пропуская.
Я чувствую, как богиня в Джульетте дрожит, словно саженец во время первого шторма в свою первую весну. Я тоже дрожу. Я целую и целую. Я достигаю её ягодиц. (Такое грубое слово для такой красивой части тела.) Нежная гладкая кожа. Под ней твёрдые мышцы. Округлость, которую ни один математик не может описать с помощью формулы, даже на тысяче досок. Мгновенно миллионы моих нейронов неистово воспламеняются. И теперь наконец я уверен, где видел Джульетту раньше. Это на самом деле было на теннисном корте. Прошлым летом. Она потянулась во время подачи, её коротенькая белая юбочка приподнялась, демонстрируя идеальность плоти. Конечно, всё было прикрыто. Но это была она. И красота увиденного тогда заставила меня увидеть и красоту всей Джульетты. Я – мужчина, и если я такой ограниченный, то нужно винить в этом Бога или эволюцию.
Моё сердце стучит, словно стало миниатюрными джунглями, полными экзотических животных. Я чувствую вечный огонь Зороастра, который бушует во мне. Мои синапсы и аксоны трубят, всюду сообщая новость, что любовь, высшая сила создания, бурлит по новой, создаёт новую вселенную, Бытиё-близнеца, чтобы его любило уже существующее Бытиё. Меня охватывает первобытная страсть. Моя одежда слетает с меня, словно сорванная ураганом. Я поднимаю Джульетту на руки. Я несу её в постель. К нашему полному единению. К нашему вэсалу.
Конечно, я не буду пытаться описать, что произошло между Джульеттой и мной в эту ночь. Точно то, что произошло, будет знать только Луна. И, конечно, мы с Джульеттой будем знать и помнить, что произошло.
После короткого сна я обращаюсь к Джульетте:
– Могу я поделиться с тобой кое-чем, чем я не могу поделиться ни с кем другим?
– Я думала, что ты только что это сделал! – она смеётся, как счастливый длиннохвостый попугай.
– Пожалуйста, это серьёзно, доктор Пуччини!
– Давай! – говорит она, и звучит это так, будто бы она сказала: «Сейчас? Здесь, Пируз?»
Тем не менее она внимательно слушает. Я признаюсь в своих тайных кошмарах и рассказываю суть того, что раньше от неё скрывал. Я рассказываю ей о своей теперь ежедневной рутине обнюхивания всего для проверки, не ухудшается ли у меня обоняние. Она хмурит брови, и они напоминают узел на верёвке, которой привязана жалкая скрипучая лодка. Тогда я рассказываю ей про случающиеся временами метаморфозы из всё обнюхивающего кота в белку, которая прячет орехи, а потом пытается найти.
– Пожалуйста, не смейся надо мной, Джульетта!
– Я не смеюсь, Пируз, хотя на самом деле всё это кажется глупостью.
– Ну, я прячу грецкие орехи по всему дому, а через пару дней пытаюсь их найти, чтобы проверить свою кратковременную память.
– О, моя милая персидская белка, страдающая паранойей! Может, мне следует оставить тебя в своём убежище с Попугаями! Ты сможешь поладить с котом и птицей без нервных и душевных потрясений?
– Ты говорила, что не будешь надо мной смеяться.
– Я не смеюсь, Пируз-джан. Но расскажи мне о результатах этого твоего великого эксперимента.
– Я не уверен, что нашёл все орехи. Но я нашёл свои потерянные носки!
– Ну вот. Этого не смогла бы сделать даже самая умная белка. Но не начинай пробовать всё на вкус, как делают маленькие дети, Пируз. Пусть будут кот, попугай, белка. Но не надо превращаться в ребёнка!
– Скажи мне, Джульетта, со мной всё в порядке?
Теперь Джульетта крепко спит, как ребёнок. Я не сплю, как колибри, и думаю – в отличие от колибри. После занятий любовью, после исполнения желания и достижения высшей точки, будь то эротически, романтически, когнитивно или духовно, я снова один, как если бы я был пустым сосудом, который никуда не идёт. Так что теперь я страстно желаю ещё одну тайну для исполнения другого желания. Я никогда не хочу чувствовать, что достиг высшей точки счастья в своей жизни! Сможет ли счастье когда-то превзойти то, что было сегодня ночью? Именно поэтому я хочу, чтобы это была моя последняя ночь. Я просто интеллектуальный ворчун! И я могу быть очень неблагодарным, даже жадным. Меня следует посадить в тюрьму, если я когда-нибудь ещё буду жаловаться после сегодняшней ночи.
Я должен всё узнать про эту красивую итальянскую богиню, эту Джульетту, мою Джульетту. Она – море тайн, которое пытается принести мне удовольствие, волна за волной.
– Джульетта, я умру за тебя, – шепчу я ей в ухо, но так, чтобы её не разбудить.
Глава 9
Мы говорим под заказанные макароны
Я жалуюсь на то, что я профессор. Но в этой работе есть одна хорошая вещь – постоянная штатная должность. Это привязывает к Университету так, как зубы мудрости корнями зацепляются за челюсть. Если у вас есть постоянная штатная должность, то вас сложно выгнать с работы, независимо от того, сколько проблем вы создаёте. Но тем не менее начальство, коллеги и студенты могут здорово портить вам жизнь. Если профессор не соглашается с их правдой, то они считают его или её плохим преподавателем. Коллеги могут сделать то же самое, а политкорректность – это последнее звено идеологического поводка, закрученного вокруг интеллектуальной шеи профессора.
