Нильс Хаген - Московские истории
– А кто это – Елена Петровна? – громко спросила жена Жени.
– Начальник департамента образования Пресненской управы, – вдруг и весьма остроумно, на мой взгляд, ответила Арита.
Прозерпина пропустила реплику моей благоверной мимо ушей и всплеснула руками:
– Ну как же! Елена Петровна Блаватская – это самый большой авторитет, можно сказать, гуру во всем, что касается тонких миров. Она оставила большое наследие и сто с лишним лет назад ушла в астрал…
– Поняла, – перебила ее жена Жени. – Уж лучше бы она оказалась начальником департамента…
– Господа, дамы, давайте уже начинать! – пробасил с задней парты Саша, его активно поддержали со всех сторон, и сеанс наконец-то покатился по тем рельсам, что проложила для него Людмила Петровна.
Сказать откровенно, я вовсе не вникал в то, о чем рассказывала ведущая, только в нужный момент закрывал глаза и, выпуская воздух из диафрагмы, громко говорил:
– Ом-м-м! – и вместе со всеми поднимал руки, шевеля пальцами, «чтобы космическая энергия Великого Абсолюта лучше растекалась по чакрам».
Я наслаждался покоем. Пока Арита была занята, что-то увлеченно конспектируя в тетради, я просто отдыхал – телом, мозгом, а главное, нервами. До сего дня мне даже и в голову не приходило, что на свете вообще существует подобный вид отдыха. Не знаю, что там извлекли для себя полезного хомо беременнусы из болтовни Прозерпины, но, когда спустя полтора часа мы выходили из класса, пропуская дам вперед, из-за чего образовался затор – жене Жени крайне необходимо было оказаться первой, а как же иначе! – я чувствовал себя как после сауны с массажем.
С Женей мы оказались рядом, пропустив всех. Он посмотрел на меня сбоку и улыбнулся. Я даже внутренне вздрогнул: здоровый, почти с меня ростом, накачанный, брутальный мужчина, мужик, как говорят в России, с бульдозерной челюстью и свернутым носом, с какой стати он скалит мне зубы? Мало ли что у них там, в семье, происходит? Судя по животу, его благоверная на тех же сроках, что и Арита.
– Не узнаете? – спросил Женя. – Я Кравцов, Евгений Семенович. В прошлом году мы несколько раз встречались, обсуждая возможность кредитования…
И он назвал несколько компаний, которыми занимался один весьма продвинутый инвестиционный фонд. И тут я, конечно же, вспомнил, откуда мне знакомо лицо этого мужика, похожего на американского киноактера Броснана! Мы же общались, даже пиво как-то вместе попили после окончания рабочего дня. Он заинтересовался метательными топорами, я обещал показать ему свою коллекцию, мы договорились пересечься в одно из воскресений, но потом завертелась моя новосибирская история, я познакомился с Аритой, и встреча наша так и не состоялась.
– Как жизнь вообще? – спросил Женя, еле заметно кивнув на идущую чуть впереди Ариту.
– Нормально, спасибо, – в тон ему и совершенно по-русски ответил я. – А у вас?
– Тоже. – Он чуть скривился, давая понять, что хотелось бы лучше.
– Женя-я-я-я! – раздался из коридора голос его хомо беременнус. – Ну ты где там застря-я-я-ял?
– Может, по пивку? – торопливо предложил он, пробираясь вперед.
– Хорошее предложение, – кивнул я.
– Тогда сотовый можно?
– Конечно. – Я достал телефон и, высветив номер, показал его Жене. Почему-то с приходом смартфонов, айфонов и андроидов я начал забывать собственный номер. Номера друзей и коллег по работе помнил, а свой нет. – Звоните, как время будет, – добавил я и широко улыбнулся какой-то несвойственной для себя американской улыбкой.
– Кто это? – спросила Арита, когда Женя ушел и мы неспешно двинулись к выходу из школы.
– Да никто, – пожал я плечами. – Просто знакомый…
– Но жена у него – забавная дамочка, – подметила Арита.
– А по-моему, просто дура.
– Без дур, – второй раз за день блеснула остроумием моя ненаглядная, – наша жизнь стала бы такой же тоскливой, как кусок фанеры.
И я, подобно герою известного русского анекдота, подумал в этот момент, что жизнь потихоньку налаживается…
Глава 2
– Ни, она мне не нравится! – Арита буравила взглядом хлебницу, и взгляд этот для последней не предвещал ничего хорошего.
Эпопея с хранением хлеба в доме продолжалась уже несколько месяцев и развивалась по спирали. Прежде хлеб у нас лежал в холодильнике в ящике для овощей. Это было удобно, так как Арита практически не ест мучного, а я хоть и люблю хлеб, не разделяю позицию русских, что он – всему голова и без него еда – не еда. На мой взгляд, все эти поговорки растут из голодной древности. Так, русские боготворят хлеб, а французы, например, возвели в разряд деликатесов лягушек и улиток. Отсюда же и посты. Почему бы не заняться смирением плоти, когда съестные припасы заканчиваются, а до лета, богатого на растительную пищу, еще куча времени?
Так вот, хлеб мы ели мало, потому хранить его в холодильнике было удобно с чисто практической точки зрения: он там портился не так быстро. Это продолжалось всю нашу совместную жизнь, пока в один прекрасный день мой хомо беременнус не придумал, что это совершенно неправильно. Я попытался понять причину, но единственное объяснение, которым осчастливила меня супруга, звучало примерно так: «Хлеб в холодильнике становится мертвым». Относится ли эта «мертвость» к вкусовым качествам или консистенции, допытаться не удалось. И каравай – так, кажется, называется по-русски круглый хлеб – переехал из холодильника в полиэтиленовый пакет, висящий на ручке двери.
Через неделю стало ясно, что хлеб в пакете черствеет, прежде чем я успеваю его съесть. Я попытался вернуть его на прежнее место, но не тут-то было. Арита вспомнила, что в ее детстве бабушка хранила хлеб в кастрюле. И очередной каравай был замурован в вытащенной из шкафа и поселившейся на кухонном столе кастрюле.
То ли технология производства кастрюль со времен бабушки сильно изменилась, то ли еще что, а только взаперти хлеб стал довольно быстро покрываться плесенью. Сперва плесень атаковала каравай мелкими серо-зелеными пятнышками, потом в кастрюле стала зарождаться пушистая, странно пахнущая жизнь, и от традиций предков тоже пришлось отказаться.
Я было приготовился вздохнуть спокойно и вернуть хлеб в холодильник, но тут Ариту осенило, что нам срочно нужна хлебница. Так с кухонного стола исчезла кофеварка, потому что пароварку, чайник и соковыжималку убирать было категорически нельзя, а места катастрофически не хватало.
Хлебница прожила недолго. Во-первых, уже через неделю оказалось, что она не «миленькая, веселенькая», а «отвратительно-сиреневого цвета». Во-вторых, она была пластиковой. Хлеб в ней плесневел с той же интенсивностью, что и в кастрюле, но запах плесени, который от кастрюли можно было отмыть без особых трудностей, в пластик впитался намертво. В итоге через пару недель хлебница отправилась на помойку. И хотя к этому времени Арита перестала есть хлеб вовсе, вернуть его в холодильник мне снова не дали по той причине, что «мертвый» хлеб вреден отцу будущего ребенка – то есть мне.
Даже не пытаясь уяснить логику, я смирился. И тут Арита «поняла», что нужна новая хлебница. Натуральная. Деревянная. В ней же все дышит, все живет и черстветь не будет. Хлебница была куплена и вновь водружена на место моей многострадальной кофеварки.
С тех пор прошло две недели. Теперь Арита буравила новую деревянную хлебницу таким взглядом, что казалось, та вот-вот задымится и полыхнет.
– Она же тебе нравилась.
– Никогда она мне не нравилась. Она пошлая, вульгарная и ни с чем здесь не монтируется, – вынесла вердикт жена. – Дешевая молдавская поделка. Выброси ее. Или еще лучше разруби топором.
Еще пару месяцев назад я бы поинтересовался, почему «молдавская», но теперь лишь пожал плечами. Я привык. Если продолжать размышлять с позиции теории видов, то можно выявить изменения и у самца хомо беременнус. Ну а как еще назвать мужа беременной женщины?
В первую очередь эти изменения происходят с нервной системой. Слабые особи теряют самообладание, срываются. Те, что посильнее, – закаляют психику, внешне превращаясь в кремень, а внутренне – в водородную бомбу. Но желание найти собрата по интересам, или по несчастью, временами возникает и у сорвавшихся, и у рвущихся изнутри. Я четко осмыслил это, когда через три дня после похода к Прозерпине на моем горизонте появился похожий на Броснана Женя. Он позвонил как раз в тот момент, когда жена выносила приговор деревянной хлебнице.
– Здравствуйте, Нильс. Это Кравцов. Помните?
– Здравствуйте, Женя, – сам того не ожидая, обрадовался я.
Его звонок избавлял меня от разговора о способе хранения хлебобулочных изделий, и я, изобразив для Ариты извинение на лице, поспешно покинул кухню, ощущая прилив благодарности к малознакомому человеку.
* * *С Евгением Кравцовым мы встретились на другой день. Он пригласил меня в пиццерию на Чистых прудах с длинным и не совсем понятным названием Andy’s Friends Cherry Cafe. Со слов Евгения, там можно было съесть «классную» пиццу и выпить хорошего пива в спокойной приятной атмосфере. Я не очень верю в «приятную атмосферу» московских пиццерий, но отказываться не стал. И правильно сделал. В полуподвальном зале было действительно мило, уютно, немноголюдно и не приходилось перекрикивать ни музыку, ни телевизор.
