Сильвен Жюти - Запах высоты
Конечно, принимая во внимание все эти обстоятельства, «Survey», с присущим ему здравым смыслом, рассудил, что его точные указания – всего лишь пустые измышления. Помимо прочего, Б. утверждал, что прислуживал одному монаху, зарабатывая деньги на продолжение своего путешествия, и провел несколько месяцев в монастыре Гампогар – то есть «sgamp-po-gar», «тихая обитель» – у подножия священной горы Сертог, местоположение которой он указывал, заявляя, что она знаменита как место паломничества, «хотя за все время, что я там провел, ни один паломник так и не появился».
Разумеется, в его рассказе Сертог была всего лишь малозначительной деталью. Как бы то ни было, только после того, как выдающийся шведский исследователь Свен Хедин[2] вернулся из своего последнего путешествия, стало ясно, что Сертог Б. замечательно совпадает как с S4 самого Хедина, так и с Шангри, которую Шляйгтвейт поместил ранее за долиной Цангпо, за несколько сотен километров отсюда. В чистой и спокойной атмосфере Тибета исследователь может быть уверен, что рефракция не слишком нарушит его расчеты, и, следовательно, высота S4-Сертог-Шангри действительно составляет 9000 метров. Только тогда, сопоставив данные Хедина со сведениями других исследователей, мы поняли, что рассказ Б. был правдой. Этот несчастный, успевший к тому времени умереть в нищете и позоре, был реабилитирован, и, кажется, его вдове вручили какую-то медаль.
В любом случае для ученой Европы трагическая судьба Б. значила гораздо меньше открытия горы, которую он нашел. Понятно, что весь альпинистский мир Европы бурлил от волнения, взбудораженный подобной новостью. Конечно, британцы могли постараться утаить свою добычу, но они и так уже были слишком заняты щекотливыми переговорами с Лхасой: поговаривали об экспедиции на Эверест, намеченной на 1915 год; а после военного похода капитана Янгхасбэнда в 1904-м тибетское правительство не могло не оказать им поддержки. Разумеется, нам-то как раз не пристало жаловаться на это обстоятельство: в качестве небольшой компенсации за фактическую монополию на Эверест англичане немного облегчили задачу нашей международной экспедиции. Впрочем, среди нас был и подданный Ее Всемилостивого Величества, таким образом, честь нации пребывала невредимой.
Кроме того, Сертог не представляла собой такую же изнурительную дипломатическую проблему, как Эверест. В принципе район ее нахождения относился к Тибету; но его отдаленность от Лхасы, давние традиции независимости (долгое время там было небольшое королевство, ведущее непрерывные войны то со страной Ю – областью, контролируемой Лхасой, то с другими карликовыми государствами: то с индуистами, то с анимистами с юга) и особенно постоянные грабительские набеги с востока, из долин Таканга, – все это ослабило власть Запретного Города, который, впрочем, и сам тогда был вовлечен в странные игры Китая, Англии и России, оспаривавших влияние друг друга; и заброшенная область Сертог, расположенная в стороне от больших торговых путей, никого особо не интересовала.
Но по тем же самым причинам здесь возникали другие проблемы, и, во всяком случае, для их решения было бы недостаточно обычной дипломатической канители и простого обмена посланниками. Эта местность не только удалена: она опасна и мало изучена, и организация полномасштабной и надлежащим образом оснащенной экспедиции была отважным предприятием.
Да простятся мне похвальба моей «ученостью» и тот ворох сведений, который сейчас последует, но, как известно, в подобном повествовании это практически неизбежно. Так же как средневековые хронисты начинали свои истории от Сотворения мира, каким бы коротким и ничтожным ни было время или место, о которых они писали, так и все путешественники считали необходимым предварить свои приключения кратким изложением предыдущих географических открытий, сделанных другими; так, например, Нансен приступает к рассказу о пересечении им Гренландии с предисловия, содержащего почти исчерпывающие сведения о полярных исследованиях, начиная с античной «Ultima Thule».[3] Со своей стороны, я все же не стану восходить ни к Марко Поло, ни к Одорику из Порденона, а тем более – к Геродоту или Орозу, повествующих о горах Эмод, Иммаус и Паропамисус, но мне, разумеется, придется сообщить все, что было известно о нашей горе до того, как мы ее посетили. К счастью, эти знания ограничены: мы почти ничего не знаем о ней.
Сертог не входит в число гор, изредка упоминаемых в географических текстах о Тибете. Правда, то же самое можно сказать об Эвересте и других высоких вершинах, которые в общем-то обязаны своей славой вычислениям географов. Возможно, она – та самая Сету, о которой говорится в «Китайском описании Тибета», переведенном сначала на русский язык архимандритом Гиацинтом Пишуринским, а позже переложенным великим востоковедом Авелем Ремюза на французский («Новый азиатский журнал», октябрь 1829, стр. 273 и последующие), но, с другой стороны, этот текст темен и неясен, и потом сомнительно, чтобы при тройном переводе (с тибетского на китайский, с китайского на русский и с русского на французский) могло бы как-то сохраниться географическое название. Чтобы удостовериться в этом, следовало бы иметь возможность свериться с оригинальным текстом, составленным по приказу императора в 1700 году или около того, в Пекине ламой Ценпо Миндолом Номеханом под прекрасным наименованием «Зерцало, освещающее все вещи Живые и неживые, и дающее полное объяснение всему большому миру», но, к моему огромному сожалению, я лишен этой возможности и не могу позволить себе ссылаться на этот текст, так как, к несчастью, не понимаю по-китайски.
Другой текст, в котором, несомненно, говорится о нашей Сертог, написан Ипполитом Дезидери примерно в то же самое время: в 1721 году. В начале того года в Тронг-г-нее (Тибет) из Рима для Дезидери пришло срочное письмо, помеченное 16 января 1719 г., в котором он получил приказ как можно скорее возвращаться в Вечный Город; что он и исполнил, оставив все свои дела, однако, как ни спешил святой отец, ему удалось достичь Италии лишь в 1728-м… В результате теперь у нас имеется один из интереснейших отрывков: «Другое важное и также глубоко почитаемое место есть огромная цепь высочайших и диких гор, слывущих чем-то вроде лестницы на Небеса. Их постоянно посещают целые вереницы пилигримов, приезжающих в эти горы… Эти люди способны подняться на самую большую вершину и соблюдают при восхождении несколько строгих правил. Самые высокие склоны этой горы весь год покрыты льдом и снегом, и некоторые из сих паломников находят там свою смерть, но считают за счастие, что им позволено умереть среди снегов и в такой близости к богам. И в сих дальних заброшенных местах даже встречаются то и дело отшельники, весьма чтимые пилигримами». Имеются все основания думать, что этот старинный текст, написанный два века назад, описывает нашу гору; но маловероятно, чтобы Дезидери лично побывал в монастыре Гампогар. С тех пор разбойные набеги, о которых я уже упоминал, кажется, почти полностью прекратили это паломничество, и те, кто стекается ныне к этой горе, вряд ли во что-то верят: это нечестивые грабители, которые не стремятся к Богу, а просто стараются залезть в чужой карман. И вот эту-то опасную, труднодостижимую гору, к которой не приближался еще ни один европеец, и задумал штурмовать доктор Клаус!
Вот почему, после того, как он обнародовал свои планы на Международном конгрессе альпинистов в Мюнхене, у него не оказалось ни одного конкурента, тем более что он был известен своей порядочностью, его действительно ценили и уважали, и, кроме того, он тут же сообщил о своем намерении обратиться к лучшим альпинистам всего мира, включая британцев. Что до меня, то, как я уже намекал, мне не сразу пришла в голову мысль, что я тоже мог бы претендовать на участие. Это произошло почти случайно: поглощенный работой, я несколько месяцев не ходил в наш клуб альпинистов, а тут зашел на одну из неформальных встреч, которые проходили там по четвергам, – все только и говорили, что об экспедиции Клауса. Думается, это Бранка тогда с ходу бросил мне со своим несравненным прямодушием: «Вот это дело. прямо для вас и создано, мой дорогой Мершан!» Я вяло, но вполне искренне возразил, что знаком лишь с Альпами. Говоря по правде, я был удивлен только наполовину, и мне очень польстило, что все члены клуба, не сговариваясь, решили, что именно я и должен стать французским членом экспедиции – естественно, если там необходимо было быть хоть одному французу. Но они считали, что это необходимо. Впрочем, они сумели меня убедить: на следующий день я уже писал письмо доктору Клаусу, где высказывал что-то в этом духе; президент клуба альпинистов тоже послал письмо, упомянув мое имя среди прочих, чтобы не вызывать напрасные обиды. Спустя несколько месяцев, на исходе лета, доктор Клаус назначил мне встречу в Шамони, чтобы познакомить меня с будущими спутниками.
