Лора Флоранд - Француженки не терпят конкурентов
Магали наклонилась к Филиппу, словно собиралась расцеловать его в знак благодарности.
– Вы все равно проиграете, – прошипела она ему в самое ухо.
Рука Филиппа взметнулась, словно только и ждала такой возможности, его пальцы вцепились ей в прядь волос и не дали рывком поднять голову. Удерживая ее так, он прошептал ей в ответ:
– Нет, милая. Проиграете вы.
После чего отпустил ее волосы и позволил ей удалиться.
Глава 14
Магали стояла в пушистых теплых носках в своей башне из слоновой кости, размышляя о тщетных усилиях превратить яичные белки в подошву. Термин «подошва» ее раздражал. Кому могло прийти в голову, взглянув на волнистую створку блестящей гладкой миндальной ракушки, назвать ее этим словом? И какой зануда упорно добивался совершенства этой «подошвы», если она все равно никогда, как ни старайся, не получается хорошо?
Вероятно, ей следовало бы купить книгу рецептов Филиппа. Его красивые, гладкие макаруны нагло искушали с суперобложки книги, стоявшей на полках книжного магазина «Жибер Жён». И она была не очень далека от такой покупки, имея в своем распоряжении лишь одну кулинарную книгу.
Но нет, она лучше сгорит на костре, чем позволит себе купить это издание – его издание. Она не могла даже позволить себе спуститься в лучше оборудованную кухню их кафе, чтобы тетушки не увидели ее тщетных попыток приготовления этих пирожных. Да, ей никак не удавалось испечь приличные макаруны. Она взбила белки. Добавила в них какао и старалась перемешивать крайне осторожно. А это трудно – правильно замешать в белки какао и миндальную муку. Потом она разложила массу по кружочкам, нарисованным на пергаменте. И испекла печенья в точности так, как говорилось в рецепте. А из духовки вылезли растекшиеся и плоские crкpes[73], прилипшие вместе с бумагой к противню. А когда она отдирала их от бумаги, они разваливались на кусочки, и на вкус печенье оказалось сухим и крупитчатым.
Поэтому на следующее утро, выполнив очередные поручения, изобретенные для нее тетушками, она стояла перед витриной кондитерской Филиппа, хмуро разглядывая его знаменитые идеальные pieds[74], маленькие рифленые створки миндальных ракушек, их идеально приподнявшиеся гладкие края и поверхности без малейшего намека на крупчатую структуру. В отличие от ее тусклых и сухих бурых уродцев, его шоколадные ракушки выглядели соблазнительно и аппетитно.
И там же красовался коронный десерт, который Филипп уже предлагал ей попробовать. И розочка. Роскошная. Безупречная. Дразнящая.
– Добро пожаловать, заходите, – раздалось за ее спиной хрипловатое журчание знакомого голоса.
Вздрогнув, Магали попыталась скрыть свой испуг. Поворачиваясь, она уже разозлилась на него – за то, что поймал ее врасплох, за то, что продолжал готовить эти чудесные десерты и выставлял их каждый треклятый день на самых видных местах в своих витринах, за то, что испугал ее и теперь, видя это, самодовольно улыбался.
Он стоял очень близко, блокируя ей любые возможные пути отступления, кроме двери в свои владения. Его позиция оставила открытым только этот путь. Она оказалась стоящей так близко к нему, что ей невольно пришлось коснуться его краем куртки.
– Merci, – холодно отвечала она. – Non.
– Вы могли бы порадовать меня своим присутствием.
Он поддразнивал ее. И она поняла это. Видимо, он воображал себя царем зверей, приглашавшим на трапезу трепетную лань. Или, возможно, воображал себя королем, пожелавшим облагодетельствовать бездомную нищенку.
– Je t’invite[75], – мягко прибавил он.
Она презрительно усмехнулась, услышав «тебя». Каков наглец! Он пожирал ее глазами с проницательной хищнической ухмылкой, ничуть не обескураженный холодным ответным взглядом. Что оставляло ей возможность… Какую же? Ответить чрезмерно интимным «ты» или продолжать говорить ему «вы», оставив без внимания его фривольное «ты», каковое этот наглый мерзавец в своем царственном величии, вероятно, считал совершенно уместным для себя обращением.
– Я не собираюсь сдаваться, – четко произнесла она, с презрительным видом раздув ноздри.
Он взглянул на чистое искушение, выставленное в его витрине за ее спиной. Внезапно она страшно испугалась, что он может заметить след ее по-детски отпечатавшегося на стекле носа. Она гордо вздернула подбородок, полностью подавив желание обернуться и самой взглянуть на эту стряпню, ради тайной проверки. Его взгляд вернулся к ее лицу и задержался на подбородке.
– Поступай как хочешь, – бросил он самодовольным насмешливым тоном, хотя глаза его гневно посверкивали.
Она хотела гордо удалиться, но не знала, как обойти его без непосредственного столкновения, не попросив позволить ей пройти, ведь открытым оставался лишь путь в его кондитерскую. Но, черт побери, она не желала пользоваться ни одним из этих вариантов отступления.
Она воинственно вздернула нос. А он продолжал стоять неподвижно, взирая на нее с высоты своего роста. Но вот осознание того, почему она продолжает стоять, начало закрадываться в его голову. Хотя он не сдвинулся ни на шаг с запоздалой вежливостью. О нет. Его синие глаза, мрачнея, дважды смерили ее с головы до ног, и когда они вновь устремились на ее лицо, то их встретило выражение полнейшего презрения. Магали прожила в Париже уже пять лет. И за эти годы бессчетное множество раз становилась объектом еще более наглых и навязчивых раздевающих взглядов. Он оценил ее реакцию сердитым прищуром. Гнев в его глазах стал более жгучим, готовым выплеснуться в бурном кипении, подобно шоколаду из кастрюльки, перегретому до закипания и готовому превратиться в безнадежно испорченное варево. Филипп больше не обращал внимания на ее фигуру. Но и не отступил. Просто стоял как вкопанный, преграждая путь и пристально глядя ей в лицо. Его присутствие казалось ей все более значительным и подавляющим, словно неукротимое желание уплотнилось в ней до осязаемости.
Он не дотрагивался до нее, однако она кожей ощущала его подавляющее воздействие. Как ему такое удавалось? Будь то в его кабинете во время их первой встречи или в их тесной кухне, да всякий раз, когда он приближался к ней. Как ему удавалось воспламенять все ее тело? Почему в моменты близости к нему она чувствовала себя, с одной стороны, ужасно сильной, точно могла наброситься на него и сражаться на равных с этим верзилой, вдвое здоровее ее, а с другой стороны – невообразимо слабой, точно какая-то тайная, роковая часть ее могла дать предательскую слабину в ходе этой схватки?
Он спокойно торчал перед ней столбом, казалось, намереваясь удерживать ее целую вечность. Да, ей-богу, терпения ему не занимать, а что еще – как не терпение – оставалось человеку, вынужденному до одурения долго помешивать кипящий в кастрюле сахарный сироп, с неусыпным вниманием оценивая процесс карамелизации и дожидаясь идеального мгновения. Такой человек ни за что и никогда не позволит себе сократить или пропустить этап производства, не станет искать легких путей, изготавливая свою изысканную выпечку. Самообладание. Терпение. Упорство. Выдержка. И опять самообладание.
Она решительно подбоченилась и с удивлением обнаружила, что ее локти даже не коснулись его. Ей казалось, что он буквально обвился вокруг нее, и, лишь выставив локти, можно заставить его отстраниться.
– Вы что, думаете, что доведете меня до кипения, как кастрюлю с карамелью?
Гнев в его глазах сменился сверкающим изумлением, и он вдруг рассмеялся. Не тем громким звенящим смехом, которым ознаменовал их первую встречу, а более мягким, озарившим его лицо каким-то внутренним светом. Теплая волна удовольствия прокатилась по Магали, лишив ее сил, превращая все ее тело в какую-то ватную массу, хотя она сопротивлялась, пытаясь укрепить себя слабеющим волевым усилием. Она ничуть не боялась его, но этот его смех неожиданно ужаснул ее. Само воздействие его смеха.
Он улыбнулся, словно обнимая ее ласковой улыбкой и предлагая разделить его удовольствие.
– Честно говоря, я думал о меренгах, но рад, что вы вообразили себя карамелью.
Меренги приходится долго и интенсивно взбивать, чтобы растворились все до единой мельчайшие частички сахарной пудры, и только тогда белковая масса обретала идеальную упругую гладкость. Именно этот этап никак не удавался Магали; ей не хватало терпения. Карамельный сироп гораздо горячее, он кипел и бурлил расплавленным золотом, и приходилось держать процесс под строжайшим контролем, поскольку очень легко можно упустить нужный момент и позволить карамели сгореть.
Черт побери. Она почувствовала, что сама приближается к точке сгорания, возмущенная внезапно открывшимся ей предательством собственного тела.
В его глазах еще искрились огоньки смеха, по-прежнему приглашая ее покинуть этот холодный день и уютно свернуться в его теплых объятиях. Синева его глаз стала невероятно яркой. Каштановая шевелюра, казалось, испускала солнечный свет, обещая, что замерзшие на зимнем холоде пальцы, зарывшись в них, обнаружат драгоценное тепло.
