Энтони Бёрджесс - Мистер Эндерби. Взгляд изнутри
– Tante grazie[26], – отозвался Утесли. – И опять вы, Эндерби, переживаете из-за смысла. – Встав и вытянувшись во фрунт, он пропел: – Затес ли, утес ли, принес ли черт? И кого же? Боже храни королеву. Хотите смысла? Да нет тут никакого смысла. Занос ли, понос ли… Так еще лучше. В вашей поэзии слишком много смысла, Эндерби. Всегда было. – Тут его речь прервало пьяное рыганье. – Прошу прощения, как говорится, за мой французский. – Он выпил.
– Strega, – сказал Эндерби. – E uno per Lei, Dante[27].
– Нельзя вам так говорить, – сквозь икоту произнес Утесли. – Ну и жуткий у вас итальянский, Эндерби! Такой же скверный, как ваши стихи. Прошу пардону. Нелицеприятная критика. А вот ваша мыслишка с чудовищем чертовски хороша. Слишком хороша для поэмы. Ах, Рим! – ударился в лирику он. – Прекрасный, прекрасный Рим! Удивительное место, Эндерби, второго такого не сыщешь. Слушайте, Эндерби, я сегодня приглашен на прием. В доме княгини такой-то или сякой-то. Хотите пойти? Супружницу с собой прихватите? Или вам надлежит пораньше удалиться сей прекрасной брачной ночью? – Он покачал головой. – Ларошфуко или какой-то еще чертов пройдоха сказал, что в первую ночь этим нельзя заниматься. Да что он понимал, а? Все они гомосексуалисты. Все писатели гомосексуалисты. Непременно гомосексуалисты. Это только логично. К черту литературу! – Он вылил последние несколько капель стреги на пол. – Вот это ларам и пенатам, пусть приходят и лакают. Сношение, то есть подношение. Они что угодно слопают, прямо как собаки. Еще стреги!
– А вам не кажется?.. – осторожно спросил Эндерби. – То есть если вы идете на праздник…
– До него еще уйма часов, – отозвался Утесли. – Часов и часов и часов. Уйма времени начать и кончить, да еще несколько раз кряду, до начала. Если вы на это способны, конечно. Устрицы чертовски помогают, знаете ли. Прекрасно усиливают мужскую потенцию. Scampi[28]. Данте! – крикнул он. – Пошлите за устрицами для этого синьора. Он у нас молодожен, благослови его боже. – Утесли покачнулся на стуле, а Данте сказал:
– Вы сегодня жениться? Очень хорошо. Выпейте стреги за счет заведения. – Он налил. – Salute, – поднял он свой бокал. – Molti bambini[29], – подмигнул он.
– Отличная жратва эти устрицы, – сказал Утесли, выпивая.
Эндерби тоже выпил.
– Ваши слова крайне бестактны. Честь по чести, ваc надо бы вздуть.
– О боже, боже ты мой! – зажмурившись, потряс головой Утесли. – Только не сегодня. Чересчур жарко. Pace, pace[30], это город мира. – Он начал клевать носом.
– Troppo[31], – доверительно объяснил Данте. – Совсем в пюре. Вы везти его домой.
– Дудки, – уперся Эндерби. – К чертям собачьим, у меня медовый месяц. И вообще, он мне не нравится. Гадкий человечишко.
– Зависть, – пробормотал с закрытыми глазами Утесли, падая головой на стойку. – Я во всех антологиях. А он нет. Я-то популярный поэт. Известный, всеми любимый и уважаемый.
Тут он аккуратно, почти как в профессиональном акробатическом номере, рухнул вместе с табуретом на толстый ковер бара: падал он очень медленно и как будто вращался в падении. На шум из вестибюля прибежали мужчины в тесных костюмах. Они тараторили по-итальянски и смотрели на Эндерби с ненавистью.
– Я тут ни при чем, – сказал Эндерби. – Он уже был пьян, когда я пришел. – И угрюмо добавил: – К черту, у меня же медовый месяц.
Двое склонились над Утесли, и Эндерби было дозволено увидеть закулисную, нетуристическую сторону города: у одного была перхоть, а у второго следы от ожогов на шее. Внезапно открыв один глаз, Утесли очень четко произнес:
– Не доверяйте ему. Он шпион, притворяющийся молодоженом. – Тут язык у него снова стал заплетаться. – Подпоил меня, чтобы вык’асть государственные тай-й-йны. Раск’ыт заго-о-овор по све’жению итальянского правительства. Бомбы ззалоошены на Форуме Траяна и в храме Весты.
– Не впутывайте сюда мою жену, – пригрозил Эндерби.
– А, жена, – сказал один из пришедших. – Capito[32].
Все стало на свои места: Эндерби повалил Утесли в законном гневе оскорбленного мужа. Дело чести. Утесли уже храпел. Двое вернулись в вестибюль поискать ему такси. Данте осторожно спросил у Эндерби:
– Стрега?
– Si, – откликнулся Эндерби.
Он подписал чек и пересчитал сколько-то еще уже подписанных – все как один за местный ликер. Поразительно. Надо бы притормозить, он же не миллионер. Но ведь после медового месяца он начнет зарабатывать деньги… Капитал существует для того, чтобы тратить. Веста так сказала.
Перестав храпеть, Утесли причмокнул и произнес:
– Ты оскорбил меня, о Эндерби. – Глаза он так и не открыл. – Я зла не держал, просто хотел увенчать твою свадьбу на должный манер, – и разразился громким храпом.
Вошел таксист с квадратом усов, растущих словно бы из носа, и, снисходительно покачав головой, стал за плечи поднимать Утесли. Появилась еще обслуга отеля, включая мелких служащих в грязно-белых куртках, а Данте принял красивую позу за стойкой. Все ждали, что Эндерби возьмет Утесли за ноги.
– Я понимаю, что он inglese и я inglese, – сказал Эндерби, – но на том, черт побери, делу конец. Я на дух его не переношу, понимаете? Io, – сказал он, ученически складывая фразу, – non voglio aiutare[33].
Все с улыбками поклонились, показывая, что оценили попытку англичанина говорить на их прекрасном языке, но проигнорировали смысл, возможно, потому, что уже были научены храпящим Утесли.
– Я не стану помогать, – повторил Эндерби, беря Утесли за ноги (в левой подошве обнаружилась дырка). – Так чертов медовый месяц не проводят, – ворчал он, помогая выносить Утесли. – Особенно в Риме.
Когда он (уже отдуваясь с натуги) проходил мимо высших чинов гостиницы, те кивали или кланялись в пояс, и каждый улыбался.
Виа Национале жарилась под солнцем и пестрела людьми. Такси пульсировало, поджидая, у обочины. Эндерби с таксисом потели, Утесли все еще похрапывал. Какой-то нищенствующий монах затряс перед Эндерби своей коробкой. Американец, другой, не туалетный, занес камеру, готовясь снимать.
– Проваливай! – рявкнул задыхающийся Эндерби.
Коленом придерживая храпящее тело, водитель высвободил руку, чтобы открыть дверцу со стороны пассажирского сиденья. Утесли затолкали внутрь, как полугодичный куль грязного белья.
– Ну вот, – сказал Эндерби. – Он весь ваш.
– Dove? – спросил таксист.
– О боже ты мой! Куда? – Все еще отдуваясь, Эндерби затормошил громкого, но неподвижного Утесли, стараясь кричать через одышку: – Где ты живешь, гад? Ну же, скажи нам, где!
Утесли очнулся с удивительной бодростью, точно только делал вид, будто отключился, чтобы его отнесли на ручках. Его голубые глаза – совершенно ясные – сверкнули на Эндерби осколками римского неба.
– Тибр, отец Тибр, – сказал он, – ты питаешь римлян. Виа Манчини у Понте Маттеотти.
Таксист впитал сведения как губка.
– О мир, о жизнь, о время! – вещал Утесли. – Тут покоится тот, чье имя не написано на воде. Во всех антологиях. – И провалился в глубокий сон с еще более громким храпом.
Эндерби помешкал, потом, поскольку весь застывший мир как будто от него этого ждал, грубо потеснил Утесли. Машина тронулась. Таксист жал на гудок по виа Национале и резко свернул на виа Четвертого ноября, оттуда машина понеслась на север по виа дель Корсо, где Утесли совершенно очнулся, сидел смирно, но сказал вдруг:
– Не найдется ли у вас сигаретки, дорогой Эндерби? Желательно английской.
– С вами теперь все в порядке? – спросил Эндерби. – Могу я тут выйти и оставить вас добираться домой самому?
– Слева, – указал Утесли, – вы найдете Пантеон, если присмотритесь повнимательней. А вон там, – его рука дернулась вправо, ударив Эндерби, – в самом конце улицы, фонтан Треви. В него вы бросите монетку и дадите себя сфотографировать зазывалам в беретах. Прошу, дайте мне сигарету, будьте лапушкой.
Эндерби протянул единственную смятую «Синьор сервис». Утесли принял ее уверенно, без благодарности и недрогнувшей рукой прикурил.
– Теперь, Эндерби, мы въезжаем на Пьяцца Колонна. Вот и сама колонна, а наверху, смотрите, Марк Аврелий.
– Я мог бы тут выйти, – предложил Эндерби, – и вернуться в гостиницу. Моей жене не слишком хорошо, знаете ли.
– Вот как? И в чем же она не слишком хороша? Как-никак почитательница поэтов. Этого у нее не отнять. Ей всегда нравилось мое стихотвореньице в антологиях. Знаете, Эндерби, вполне вероятно, вы станете великим человеком. Ей нравится ставить на победителей. Она поставила на очень верного кандидата, но то было в области спорта. В отличие от гонщиков поэты не погибают, знаете ли. Смотрите, вот пьяцца дель Пополо. А теперь мы поднимемся по виа Фламиния, и уже можно мельком увидеть самого отца Тибра, в который плюют римляне.
– Что вам известно о моей жене? Кто вам сказал, что я женился на Весте Бейнбридж?
– Было во всех газетах, – откликнулся Утесли. – Разве вы не понимаете? Возможно, она их от вас прятала. Там писали, что вдова Пита Бейнбриджа снова выходит замуж. Газетчики, похоже, мало что про вас знают. Но когда вы умрете, выпустят биографии, понимаете ли. Биографий Пита Бейнбриджа вообще не было, поэтому быть неизвестным читателям «Дейли миррор», пожалуй, даже на пользу. Ага, вот виа Манчини.
