Ральф Ротман - Юный свет

– Что?! – Липпек сел на место. – Сын моего друга не интересуется спортом? Этого не может быть! Он открыл шнапс и разлил. – Я в это не верю. Что ты тогда за парень!

Отец взял рюмку.

– Он хорошо рисует. Особенно зверей. Однажды меня вызвали в школу, потому что учительница не поверила, что он самостоятельно нарисовал ласточкино гнездо. У птиц на клюве были даже видны крошечные волоски вокруг дырочек.

Маруша посмотрела по сторонам.

– А музыка тут есть?

– А как же! – Липпек мотнул головой. – Вон, рядом с тобой, целый музыкальный ящик. Но только не очень громко, иначе это выйдет мне боком. Старуха потребует отдельную плату.

Маруша перегнулась через подлокотник и открыла крышку. Блузка при этом так сильно натянулась, что можно было разглядеть ее бюстгальтер белоснежного цвета. Она взяла пару сорокапяток и положила их на проигрыватель с автоматической сменой десяти пластинок за раз. И когда первая пластинка опустилась на тарелку, я поднялся и переставил переключатель скоростей с 33 на 45. «Мужчин вокруг как…»

– Боже! А посовременнее у тебя ничего нет? Beatles там или Lords[22]?

– У меня? – Липпек поднял свою рюмку. – Эта джазовая музыка никогда не будет звучать в моем доме. Точно, верзила? Еще по пиву? – Он посмотрел на меня. – Сходи-ка в холодильник, ладно? Там в контейнере для овощей…

Я встал. Кухня была маленькой, возле стола квадратной формы с хромированными стальными ножками стоял один стул. На отрывном календаре был месяц май.

В душевой кабине на проволочной вешалке сохла рубашка, а в холодильнике перегорела лапочка. Наверху гора наросшего льда, а под ним только банка с огурцами, тарелка с недоеденным холодцом и парой жареных картошек, сверху даже вилка лежала. Я взял из нижнего отделения две бутылки пива и отнес их в комнату.

– У тебя, правда, очень милый сын.

Липпек уже держал в руке открывалку с ручкой из лакированного бамбука, а отец, раскинув руки по спинке дивана, лишь пожал плечами. Взгляд у него был уже немного стеклянный.

– Только немного робкий, – добавил Липпек и открыл бутылки.

– В тихом омуте… – усмехнулась Маруша, а на проигрыватель шлепнулась очередная сорокапятка. «Белые розы из Афин».

Отец кивнул.

– В деревне все было наоборот, самый настоящий сорванец. Прежде чем начал говорить, пробубнил нам все уши. Хотя в голове у него было бог знает что.

Я ерзал в кресле, раскрывал и закрывал фотоальбом, клал одну ногу на другую.

– Однажды, когда ему было два или около того…

– Папа! – Я отвернулся. – Хватит уже. Про это все знают.

Он покачал головой.

– Ты знаешь, а они – нет. Так вот. Он был маленький, и мы купили ему красный вязаный костюмчик, цельный такой, на кнопках.

Маруша щелкнула пальцами.

– Комбинезон называется.

– Да хоть как. Во всяком случае, однажды вечером мы пошли доить коров, а он семенил как обычно позади. Тут начался дождь, и я сказал: сядь там под навесом. Он послушался и стал играть среди молочных бидонов. Мы, как обычно и при любой погоде, занимаемся своим делом, и какое-то время не смотрим на него. И вдруг нас чуть удар не хватил. Он нашел бидон с жиром для смазывания сосков и умазался им с головы до пят! Скажу вам, видок – не ребенок, а ходячий коровий жир. А дорогой комбинезончик пришлось, конечно, выбросить.

Маруша хихикала, попивая наливочку, да и Липпек ухмыльнулся.

– Ну да, небольшой уход за телом никогда не помешает, правда?

Он протянул ногу под стол, и мне вдруг показалось, я почувствовал запах его ног. Хотя, может, пахло от меня, я ведь был в одних сандалиях.

– А однажды…

Отец провел рукой по волосам. Под мышками у него выступили пятна пота. Я схватил свой бокал. Но там было пусто.

– Папа, пожалуйста!

Но он не обращал на меня никакого внимания. В задумчивости смотрел на лампу, а Липпек уже дотронулся до Марушиной ноги. Она давно сбросила туфли и ногу сейчас не отвела. Но смотрела на моего отца, неотрывно следила за его губами.

Он тряхнул головой.

– Его и на пять минут нельзя было оставить одного. У нас был выгон для скота, с довольно каменистой почвой. Повсюду такие маленькие островки мелких камушков. Малыш ползал там среди коров. А те с нетерпением ждали, когда их подоят. Мычали и нетерпеливо били копытами. А он ползал между ними на четвереньках и бормотал себе что-то под нос, а то и пел. А самым большим удовольствием для него было потереться головой о вымя коровы.

Маруша подняла одну ногу на софу, скрестила руки на колене. А вторую оставила под столом, и пальцы Липпека в черных носках гладили ее, взбирались вверх по подъему, словно гусеница.

– Верзила, представить себе не могу, что ты когда-то жил в деревне. Просто в голове не укладывается.

Отец кивнул, повернул голову и принялся смотреть в небо, все еще безоблачное.

– И вдруг он сообразил, что может встать на ноги, если ухватится корове за хвост. Что он и проделал. А потом нагнулся, набрал под копытами целую пригоршню гальки и принялся запихивать одну за другой корове в дырку.

Маруша прикрыла рот рукой. Но под пальцами была видна ее ухмылка. Липпек выпил шнапса прямо из бутылки.

– В какую?

Отец помотал головой.

– Ну, в задний проход, конечно. Вторая закрыта, если у коровы нет течки. Так вот, он отправлял туда камешек за камешком, я даже не знаю, сколько. Мы с женой закончили дойку и увидели все это. Некоторые камни были размером с пинг-понговый шарик. Он прикладывал их к ямочке, которую образовывает сфинктер, и пропихивал ладонью вперед – хоп! – и камень внутри. Так продолжалось минут пять. Мы никак не могли опомниться. А у малыша было такое лицо, будто он делал важное дело.

– А потом?

Маруша скрестила руки на груди, словно ей стало холодно. При этом она повернула ногу так, чтобы Липпек мог гладить ее ступню.

Отец отпил пива.

– Ну, когда-то должна была наступить развязка. У коровы в животе раздавалось бурчание вперемешку с перекатом камушков. Она мотала головой и ревела, а потом – плюмп-плюмп! – отстрелялась обратно. А малыш стоял рядом и хлопал в ладоши.

Маруша без спросу взяла Gold-Dollar. Глаза у нее блестели, а голос выражал лукавство:

– Так вот ты какой! Вконец испорченный!

Я ухмыльнулся, а отец нахмурил брови и погрозил ей пальцем.

– При чем здесь испорченный? Ребенок же…

– Не, ну правда… – Липпек рыгнул, раздув щеки. – В голове не укладывается, что ты, ас на конвейере, был когда-то крестьянином. Никак не верится. Ты же истинный крот! Твое место под землей!

Допивая пиво, он нежно гладил Марушину ступню большим пальцем ноги, а она открыла рот и отвела свой каштановый локон за ухо. Под блузкой у нее я увидел набухшие соски.

Отец почесал затылок. Он говорил уже с трудом, неразборчиво, делая большие паузы между фразами, тупо глядя в одну точку.

– Он был просто любопытным. Как и я в его годы. Всегда залезал куда не надо. Как шелудивая собачонка. В курятник, например. А потом с ревом выскакивал оттуда с петухом на голове, с маленьким итальянским петушком. Он вцеплялся мне в волосы и долбил клювом как сумасшедший. Как будто я хотел украсть его кур.

Я щелкнул пальцами, показал ему на запястье. Но он не отреагировал.

– А однажды случилось нечто совсем ужасное. Лучше об этом не вспоминать. Рядом с нашим хозяйством было коневодство, рысаки. Одна очень красивая гнедая кобыла была сущей дьяволицей. Обуздать ее было невозможно. Во всяком случае, пока рядом с ней был ее жеребенок. Она никого к себе не подпускала, за исключением хозяйки. Одному работнику она раздробила таз. Набрасывалась даже на других лошадей, кусала их до крови. Для нее с жеребенком пришлось сделать отдельный загон.

Маруша убрала ногу от Липпека. Отца они почти не слушали. Поглядывали друг на друга, но то были какие-то отстраненные взгляды. Их отражения скрещивались на крышке стола, где стояла почти пустая бутылка шнапса. Липпек слегка покачивался, даже сидя. Отец стряхнул с рубашки ворсинку.

– Она знала, чего она стоила. И вот однажды… Тут я достаточно громко покашлял, помахал перед ним подставкой и опять показал на часы. На этот раз он посмотрел, несколько оцепенело. Ставшие вдруг мрачными глаза, казалось, глядели из-под ресниц откуда-то из глубины. Он кивнул, расправил манжеты рубашки.

– Что такое, – встрепенулся Липпек, – вы чувствуете себя здесь неуютно? Только не огорчайте меня.

Отец решительно возразил.

– Парень прав, Герберт. Мне нужно еще проспаться. Желательно начать прямо сейчас.

– Чего? – удивленно воскликнула Маруша. – Сегодня же выходной.

Он убрал сигареты и зажигалку в карман.

– А под землей – нет…

Вставая, он едва не задел головой люстру – стеклянные желтые плафоны были похожи на береты. В одном из них лежала монетка.

– Ну, тогда хотя бы по одной на посошок.

Липпек быстро наполнил рюмки.

– От фруктов только одна польза.

Маруша тоже встала, и он протянул всем рюмки, наполненные до краев. Наливка выплескивалась ему на пальцы, капала на пол. Качаясь, он положил мне руку на плечо, и я замер, подпирая его.