Владимир Бошняк - Мальчики для девочек, девочки для мальчиков
– О’кей, – сказала женщина.
Она выбралась из кровати, что-то на себя накинула и вышла в кухню. В холодильнике ничего не нашлось, и она сказала:
– Давай вместе спустимся, заодно посмотрим на детей.
Они посмотрели на детей, женщина обменялась несколькими словами с Мартой, после чего они взяли продукты и все, что нужно, и поднялись наверх. Женщина приготовила омлет с зеленью из восьми яиц, они сели и поели омлета с подогретым хлебом, жареным беконом и кофе.
Потом мужчина лег и заснул, но снились ему опять сплошные лошади и деньги, как он выигрывает и проигрывает, и та часть его сознания, которая никогда не спит, во сне ему говорила: «Забудь это, забудь ради всего святого». Но забыть не получалось. Плач Рози, которая рыдает так же, как ее мать, не давал ему этого забыть. И то, как Джонни бросается на него, защищая свою мать, которую он бьет, тоже не давало ему ничего забыть, и он говорил себе: «Молись Всевышнему, проси Его, чтобы Он забыл, отдай все Господу, Он милостив, забудет все, но пусть это будет Ему, отдай все Ему».
Потом он наконец вроде бы забыл, потому что оказался снова на том старом месте, где-то в долине Евфрата, и Джонни тоже – он вроде как был даже рад там оказаться, и Рози тоже гуляет себе по солнышку, а женщина вдруг подходит к нему и не то чтобы не плачет, а, наоборот, говорит: «А что, я люблю нашу жизнь, люблю ее, потому что это такая жизнь, которой хотелось бы жить всем и каждому, причем всегда, и мы будем жить так всегда начиная прямо с сегодня». Тут он возвеселился сердцем, и его отпустило.
Глава 28
Он спал, и снились ему вещи добрые, через которые и дальнейшее добро проистекает; сон был о том, как их делаешь, как говоришь с любимой женщиной, какая яростная между ними любовь, какое рыцарское соперничество у мужчины с его сыном, как его сын благороден и великодушен, а также о том, какую нежность чувствуют друг к другу мужчина и его дочь.
Когда же стал просыпаться, просыпался медленно и умиротворенно, в уверенности, что на дворе вечер, тогда как времени было всего шесть утра. Спал два часа. Он вылез из кровати, чтобы обойти дом, но нога, несмотря на то что он наконец отдохнул, опять захромала.
Если он долго не спал и изо всех сил бодрился, начинала хромать нога – то одна, то другая. Если позволял себе отдохнуть и чересчур расслабиться, опять то же самое. Это дает о себе знать возраст, вот и все. Возраста было не так уж много – лет-то всего тридцать девять! – но проблема хромой ноги вошла в его жизнь, когда ему было от силы тридцать. Тогда это его напугало: он не был готов признать, что приходит старость. Просто не верилось, что когда-нибудь он не сможет скакать без устали, сколько захочет, а хотелось ему всегда. Боль превосходила все вообразимые пределы, но самое удивительное, что никаких ее причин обнаружить так и не удалось.
Он взял стул, стоявший у рабочего стола в гостиной, и перенес к окну. Сел на него и стал смотреть на улицу и на небо. Да, местечко тут, конечно, депрессивное: сплошной туман, кругом все серое, мокрое и холодное. Но куда денешься? В Нью-Йорке тоже ничего хорошего. Какое место ни возьми, все дрянь, но люди живут везде. Дело не в месте. Пригороды Дублина, например, неплохое местечко, чтобы пожить там год-другой. Осло тоже – вполне годится в качестве временного пристанища. Но и в Дублине, и в Осло наверняка многие думают о том, как здорово было бы переехать в Сан-Франциско.
Ну вот, он отдохнул. Теперь может мыслить ясно. Два часа глубокого сна одновременно и взбодрили его, и вытащили на поверхность доселе где-то таившуюся хромоту, предупреждая, что пора сбавить темп. Они найдут новую няню. Убьют на это много времени, но найдут хорошую. Она будет жить с ними постоянно, внизу, а они наверху. Он будет работать каждый день, медленно и не напрягаясь, без спешки, не тревожась, не ставя себе никаких сроков, не задумываясь об успехе и выгоде. Садиться за работу надо будет часиков в восемь-десять и вставать из-за стола между четырьмя и шестью. После этого они вместе будут отправляться на долгую прогулку, или в поездку на машине, или куда-нибудь обедать, или в театр. Ложиться спать будут около полуночи. Пройдет издерганность, жить будут плавно, только настоящим. Станут воспринимать все легко и не будут требовать многого от себя самих. Не будут изводить детей лишней опекой и станут относиться к ним спокойнее.
Что до покупки дома, то это всегда правильно. Тем более тут как бы сразу два дома. Каждый, конечно, маловат – что верно, то верно, – но все-таки это две отдельные квартиры, каждая с ванной, кухней, собственным входом и верандой; каждая с хорошей мебелью, с коврами, портьерами на окнах и без излишеств, что обеспечивает легкость поддержания порядка. Участок имеет ворота, которые в любой момент можно запереть, отгородившись от улицы. Хороший дом, хотя и похожий чем-то на корабль в тумане. Но все равно хороший дом, да и океан не так уж далеко, его даже видно и с лестницы, и в окна задних комнат. И в том, что вокруг всегда летают чайки, тоже нет ничего плохого.
Он честно не мог понять, почему им никак не выстроить в этом доме нормальную жизнь, почему перед ними все время маячит соблазн оттуда съехать. Ну да, он узкий, зажат с обеих сторон такими же домиками, и весь его объем вытянут главным образом вверх, почти без глубины, но в нем все есть: и холл, и гостиная с печкой, и основная спальня, и кухня с обеденным пространством, и заднее крыльцо, и большой подвал с гаражом и кладовкой. А ведь есть еще вторая спальня, из которой внизу они устроили детскую, а наверху он в этой спальне вроде как должен был работать, но потом от этого отказался – слишком тесно. Да прекрасный же дом!
Тут он услышал, как его зовет женщина, в голосе которой уже звучали панические нотки:
– Дорого-ой! Где ты?
– Здесь. Сижу у окна в гостиной.
– Зачем? Что случилось?
– Проснулся.
– Бога ради, ложись в кровать. Я тут лежу, не сплю, слушаю каждый звук, перепугалась до смерти.
Мужчина подошел к кровати, сел.
– Ты бы накинул что-нибудь. Холод жуткий.
– Да мне не холодно.
– Что случилось? Почему тебе не спится?
– Я замечательно поспал, но потом проснулся и решил немножко походить, только вот нога у меня опять крякнулась, поэтому я сел у окна. А ты почему проснулась?
– Я всегда чувствую, когда тебя нет в постели. Я это чувствую прямо сквозь сон. Пугаюсь и просыпаюсь. Тебя не было больше года, и все это время рядом со мной было это холодное пустое место. И я теперь никак не могу привыкнуть к тому, что ты вернулся. Что случилось-то?
– Со мной все прекрасно. Просто я думал, что просплю до вечера, но вот… Выспался!
– Так ты что, больше не ляжешь?
– Пока нет. Мне ведь, вообще-то, раннее утро всегда нравилось. Когда-то я вставал на рассвете. Конечно, после того, как спал всю ночь, а не так, как сейчас, но все равно. В этот час все такое новое, чистое и печальное… Да, полное печали и смирения, но хорошего такого смирения, каким бывает объят человек, которого ждет работа, и он к ней стремится.
– А ты? Ты тоже полон печали?
– Я говорю о безличной, обобщенной печали. О тишине, царящей в городе на рассвете. Конечно, и я полон печали. И ты, и Джонни, и Рози.
– Я? Еще чего. Я просто злюсь – на то, что ты никак не хочешь переселить нас из этой убогой дыры, вот и все.
– Не могу. Если бы я мог! Но не могу. А даже и мог бы, – ну где мы найдем такое место, в котором не окажется каких-то своих недостатков, которые нам снова будут не нравиться? Везде ведь все более-менее одинаково, так что, я думаю, тебе лучше выбросить из головы то, что мы живем в дыре и этот дом убогий. Это не так. Дом как дом. Несколько минут на зад я его весь осмотрел как будто новыми глазами. Так бывает: куда-то рвешься, хочешь убежать, когда дело совсем в другом. Ты просто больше не акцентируй на этом свое внимание. Лучше наслаж дайся жизнью.
– Ага, если бы это было так легко.
– Давай сделаем, чтобы это было легко.
– Как?
– Да просто смотри на этот дом открытыми, приемлющими глазами. У нас два полноценных дома в одном новехоньком здании, прекрасный двор, большой подвал с гаражом, все полностью оплачено, две кухни, две ванные, две печки, на стенах картины хороших художников, полно книг, пианино, фисгармония, радиоприемники, патефоны. Все это в Калифорнии, на моей родине. К тому же еще и в Сан-Франциско, где я прожил лучшие годы своей жизни. Да, он стоит в ряду точно таких же домиков, в которых живут отставные военные невысокого ранга, приказчики из универмагов, банковские кассиры и тому подобный люд, но какая разница? Денег нам хватит на год. Это может быть год спокойствия, трудов и наслаждений, а время от времени можно будет даже съездить на пару денечков в Рино.
– Я тут чувствую себя просто ужасно. Словно меня здесь бросили одну и забыли. Я понимаю, звучит глупо, потому что здесь у меня муж, здесь мои дети, но это так. Не знаю почему. Хочешь знать, о чем я мечтаю? О том, чтобы мы продали этот дом и уехали в Нью-Йорк. Почему нет-то? Сейчас мы можем выручить за этот дом больше, чем заплатили тогда. Можем продать его вместе с мебелью, избавиться от всего, уехать в Нью-Йорк налегке, снять там новую квартиру, обставить ее, начать все с чистого листа.
