Элис Манро - Слишком много счастья (сборник)
С одной стороны от дома росли в ряд кедры, с другой – шла железнодорожная насыпь. Движения по этой ветке и раньше почти не было, а теперь проходило самое большее несколько поездов в месяц. Рельсы зарастали сорной травой. Однажды, незадолго до того, как Нита достигла периода менопаузы, она предложила Ричу заняться любовью именно там – не на шпалах, конечно, а на узкой полоске травы рядом с полотном. Вниз они спустились чрезвычайно довольные собой.
Каждое утро, садясь за стол в свое кресло, Нита думала об опустевшем доме. Рич больше не заходил в маленькую ванную комнату, где по-прежнему лежала его бритва и пилюли от разнообразных, но несерьезных болезней: он эти таблетки отказывался выбрасывать. Его не было в спальне, которую она привела в порядок и закрыла. И в большой ванной комнате, куда он заходил только затем, чтобы принять ванну. И в кухне, которая в последние годы стала преимущественно его территорией. И конечно, его не было на террасе с наполовину отодранной старой краской, откуда он мог шутя заглянуть в окно – то самое окно, у которого она когда-то притворялась, что начинает показывать стриптиз.
И в кабинете. Да, в кабинете его отсутствие ощущалось сильнее всего. В первый день Нита зачем-то открыла туда дверь, встала на пороге и так стояла, рассматривая пачки бумаг, устаревший компьютер, разбросанные повсюду папки, книги – раскрытые для чтения, положенные страницами вниз и теснящиеся на полках. Теперь она в кабинет не ходила, только представляла его себе.
Но Нита понимала, что рано или поздно войти туда придется, и это неизбежно будет похоже на вторжение. Ей придется вторгнуться в сознание покойного мужа. Вот уж о чем она никогда в жизни не думала. Рич казался таким сильным, крепким, умелым, знающим, и она никогда не сомневалась, что он ее переживет. Впрочем, в последний год это была уже не безосновательная вера, а уверенность, которую, как она полагала, разделяли они оба.
В первую очередь следовало заняться погребом. Это был именно погреб, а не подвал: на земляном полу набросаны доски, а маленькие оконца под потолком заросли паутиной. Там не хранилось ничего нужного лично ей. Полупустые банки из-под краски, разнокалиберные доски, оставленные на всякий случай, инструменты, которые можно было еще использовать, а можно и выкинуть. Она только раз зашла туда – спустилась по лесенке, чтобы посмотреть, не горят ли где-нибудь лампочки, и убедиться, что на распределительном щите у выключателей подписано, какой из них за что отвечает. Поднявшись оттуда, она закрыла, как обычно, дверь на засов со стороны кухни. Рич смеялся над этой ее привычкой: а что такое страшное может вылезти оттуда, из погреба, через каменные стены и малюсенькие оконца?
Да, в любом случае с погреба будет легче начать. В сто раз легче, чем с кабинета.
Нита застилала по утрам кровать, прибирала за собой на кухне и в ванной, но заняться генеральной уборкой ей было не по силам. Еле удавалось заставить себя выбросить скрепку или разонравившийся магнитик с холодильника, не говоря уже о наборе ирландских монет, которые они с Ричем привезли из путешествия пятнадцать лет назад. Все вещи приобрели теперь какую-то странную значимость.
Кэрол и Вирджи звонили каждый день, обычно ближе к ужину: они думали, что в это время она острее всего чувствует одиночество. Нита отвечала, что у нее все хорошо и что скоро она выберется из своей берлоги, ей просто нужно какое-то время побыть одной, подумать и почитать. И питается она нормально, и спит хорошо.
Все это, кстати, было правдой, кроме чтения. Нита сидела в кресле в окружении книг, но не могла открыть ни одной из них. А ведь она всегда читала с увлечением. Рич даже говорил, что она ему подходит именно потому, что может часами сидеть и читать, оставив его в покое. Но теперь ей не удавалось одолеть и половины страницы.
Нита не только читала, но и перечитывала книги. «Братья Карамазовы», «Мельница на Флоссе»{40}, «Крылья голубки»{41}, «Волшебная гора»{42} – все это она перечитывала снова и снова, по многу раз. Бывало, возьмет книгу, чтобы найти какой-то фрагмент, и не может оторваться, пока не дойдет до конца. Современную литературу она тоже читала, но только художественную. Ей не нравилось, если говорили, что чтение – это побег от действительности. Она отвечала на полном серьезе, что не литература, а так называемая реальная жизнь и есть такой побег. И эта тема была для нее так важна, что она даже не вступала в споры по данному поводу.
Странно, но теперь все это куда-то делось. Не только из-за смерти Рича, но и из-за ее собственного погружения в болезнь. Сначала она думала, что это ненадолго и магия литературы вернется, как только закончится курс некоторых лекарств и изматывающих процедур.
Но этого не случилось.
Почему? Иногда она пыталась объяснить это некоему воображаемому инквизитору:
– Я слишком занята.
– Все так говорят. А чем ты занята?
– Я занимаюсь тем, что сосредоточиваю внимание.
– На чем?
– Ну, в смысле – думаю.
– О чем?
– Не важно.
Однажды утром, посидев так некоторое время, Нита решила, что день выдался очень жаркий. Надо включить вентиляторы. Или лучше даже открыть обе двери, переднюю и заднюю, оставив только сетки, и дать ветерку, если он сегодня вообще есть, возможность свободно продувать дом насквозь.
Она решила открыть сначала переднюю дверь. И раньше, чем в дом проникла хотя бы полоска утреннего солнца, Нита увидела за дверью темную тень, заслоняющую свет.
За сеткой стоял, как-то странно изогнувшись, молодой человек.
– Не хотел вас пугать, – сказал он. – Как раз искал, где тут звонок. Я постучал, но вы, должно быть, не слышали.
– Да, простите, – сказала она.
– Мне тут надо взглянуть на ваш электрощит. Не покажете, где он?
Она посторонилась и пропустила его. На секунду задумалась, припоминая.
– Это в погребе. Я вам включу свет. Там сразу увидите.
Он закрыл за собой дверь и наклонился, чтобы снять ботинки.
– Не надо, – сказала она. – Дождя же нет?
– Нет, но может пойти. У меня просто привычка. А то наслежу тут у вас.
Она направилась в кухню: вернуться на свое обычное место, пока он не уйдет, было нельзя.
Когда он поднялся из погреба, Нита открыла ему дверь.
– Ну что? – спросила она. – Все в порядке?
– Ага.
Нита повела его к выходу, но вдруг поняла, что он за ней не идет. Обернулась и увидела, что он стоит посреди кухни.
– А пожрать чего-нибудь не найдется?
Он сказал это другим голосом – высоким и надтреснутым, и ей сразу вспомнился комик из телевизора, разыгрывавший вечно хнычущего деревенского дурачка. При верхнем свете на кухне она разглядела, что этот человек совсем не молод. Когда она его пускала в дом, то обратила внимание только на его худощавое телосложение, а лица против света было не разглядеть. Теперь она видела: действительно худой, но худоба его – не юношеская, а словно от изнурения; он сильно горбился. Лицо продолговатое, кожа дряблая, глаза голубые. Взгляд насмешливый, но упорный, как у человека, который всегда добивается того, что хочет.
– Понимаете, я диабетик, – продолжал он. – А диабетики должны есть сразу, как проголодаются, а то вся машина поломается к чертям. Мне надо было поесть прежде, чем я сюда пошел, но я сильно торопился. Я присяду, ничего?
На самом деле он уже сидел у кухонного стола.
– Кофе есть?
– Только чай. Травяной чай. Хотите?
– Давайте!
Она насыпала чай в чашку, включила электрический чайник и заглянула в холодильник.
– У меня тут еды совсем мало, – сказала она. – Есть яйца. Я себе иногда делаю яичницу с кетчупом. Хотите? Еще могу подогреть английские булочки.
– Английские, ирландские, юкраинские – мне по барабану.
Она разбила над сковородкой пару яиц, смешала вилкой желтки и белки. Затем разрезала булочку надвое и положила в тостер. Взяла из буфета тарелку, поставила перед ним. Вынула из ящика для посуды нож и вилку.
– Красивая тарелка, – заметил он, разглядывая ее так, словно любовался своим отражением. Как только Нита отвернулась, чтобы посмотреть на яичницу, она услышала, как тарелка грохнулась на пол.
– Ах, простите! – сказал он пискляво и откровенно издевательски. – Ах, надо же, что я наделал!
– Ничего страшного, – сказала она, уже понимая, что на самом деле все очень и очень страшно.
– Выскользнула из рук, понимаешь…
Она взяла еще одну тарелку и поставила ее возле тостера, чтобы положить на нее половинки булочки, как только они будут готовы, а потом яичницу, залитую сверху кетчупом.
Он тем временем наклонился, чтобы собрать осколки разбитой тарелки. Поднял один, с очень острым концом. Когда она ставила на стол готовое блюдо, он слегка провел этим острием себе по голому предплечью. Выступили мелкие бусинки крови – сначала по отдельности, потом слились воедино.
– Все нормально, – сказал он. – Шучу. Я знаю, как это делать в шутку. А если бы я это сделал всерьез, нам бы уже кетчуп не понадобился, а?
